Автор: Ефремов Станислав

Что делать с Завистью?

Ефремов Станислав Психодраматистам ,
Слепцова Марина

Слепцова Марина

Психолог, психодраматерапевт, гештальт-терапевт, бизнес-коуч, тренер Московского Института Гештальта и Психодрамы. ​ Образование МГУ им Ломоносова, психологический факультет; МИГИП (сертификаты гештальт-терапевта, психодраматерапевта, директор...

Зависть может наполнять голову гулом, теснить грудь, давить на живот, отыскивая, где бы схватить…

Но также Зависть может превратиться в топливо на пути к вашему будущему, если вы научитесь обуздывать эту неистовую силу.

Как вам такой поворот событий? Не ожидали? К концу этой небольшой статьи я расскажу, как это можно сделать.

Разбираясь с темой Зависти, я обнаружила, что завидую художникам, рисующим на пленэре. В Санкт-Петербурге, где я часто бываю, художники рисуют на городских улицах, на берегах Невы, в парках. И то, что они создают, часто очень красиво. Я обнаружила, что завидую тому, как быстро они создают настоящие шедевры. Еще я осознала, что есть второй аспект зависти – когда они рисуют – они счастливы, видно, что они явно кайфуют от жизни. А я бросила рисовать в 13 лет! Как это произошло и почему, я разобралась только недавно, много времени прошло… а вот если бы раньше?!

Наверно вы знаете по собственному опыту, что зависть – тяжело переживаемое чувство. Зависть – это одновременно грусть и злость, и агрессия, и страх. Часто за завистью стоит страх – что я так не смогу, не способен добиться того, что хочется…

В христианстве считается, что в основе зависти лежит гордость, гордыня. Гордый человек не может терпеть, чтобы кто-то был ему равен или был выше его и был в благополучии.

Про зависть в народе говорят, что она бывает черная и белая. Белая – это когда я завидую и как-то смиряюсь с этим, ничего плохого не предпринимаю. Черная зависть – это когда завидую и планирую или совершаю агрессивные действия по отношению к другому человеку.

Психологи считают, что зависть конечно одна, разница только в степени силы этого чувства, вернее, в силе смешения разных чувств.

Когда человек говорит, что завидует Белой Завистью, часто это означает, что он с одной стороны восхищается чем-то или кем-то, восхищается способностями, возможностями человека, талантом, чертами характера. А кроме того у него есть грусть, а иногда и злость на себя, что он так не может.

Самое интересное, находясь в состоянии зависти часто мы верим в то, что как будто у нас нет другого выхода, кроме как завидовать. В состоянии зависти наше сознание сужено!

Известный психолог Альфрид Лэнгле пишет:

«Чувство зависти напрямую связано с нашими желаниями. Желания очень важны, поскольку они дают человеку представление о том, что является для него ценным прямо сейчас…Хотя, конечно, желания дают нам только приблизительное представление о том, что на самом деле ценно. Желания часто не соотносятся с реальностью. Зачастую желания нечувствительны к реальности, что порождает много проблем.

…Если у человека есть чувство собственного достоинства, он может немного завидовать другим – но потом это чувство его отпускает».

Что делать с завистью? Что делать, чтобы остаться все-таки человеком, не переходя границу между белой и черной завистью? Как справиться с ней и обратить ее на пользу себе?

  1. Для начала хорошо бы признать, что это чувство есть сейчас. Признать, не ругая и не обвиняя себя, со всей возможной честностью признать, что это чувство, это переживание есть.
  2. Самое интересное – это практическая часть – исследовать, что стоит за этим чувством и обратить это чувство на пользу для своего развития и движения вперед.

Джулия Кэмерон в своей книге «Путь художника» пишет: «Когда зависть жалит как змея вам необходимо срочное противоядие» и дает интересное упражнение – Карта Зависти.

— Составьте табличку, в ней три колонки.

— В первой колонке перечислите тех, кому завидуете.

— Во второй колонке объясните почему. Будьте как можно точны и конкретны.

— В третьей колонке напишите что-либо, что вы могли бы сделать, чтобы творчески рискнуть, избавляясь тем самым от зависти.

Кто Почему Действие-противоядие
Моя сестра Лида У нее настоящая художественная студия Разобрать свою комнату, сделать ремонт, оборудовать художественную мастерскую.
Мой друг Владик Хорошо пишет детективы Попробовать написать детектив самой.
Моя подруга Нина Снимает фильмы Достать свой заброшенный сценарий, дописать его и попробовать снимать.
Иосиф Бродский Великий поэт Опубликовать накопившие за прошлые годы стихи.

Джулия Кэмерон замечает: «Зависть как ревность к чужому успеху – это карта. И у каждого она своя. Каждый наверняка удивится тому, что сам в себе обнаружит. На проверку зависть может оказаться только маской, за которой скрывается страх совершить нечто такое, чего вы хотите, но никак не осмелитесь.

Составляя Карту Зависти, вы одновременно избавляетесь от зависти и находите ответы на вопросы – почему именно этот предмет нужен и что он принесет для счастья, какие у меня цели и что они значат конкретно для меня. В карте Зависти могут быть также и качества характера, которых вам не хватает».

Однажды, уже зная это упражнение Джулии Кэмерон, я обнаружила в себе Зависть к одной своей знакомой. Чувство это было сильным, моя знакомая открыла в себе новые возможности – вдруг стала писать сценарии и снимать фильмы. Змея Зависти ужалила, и мне нужно было срочно противоядие. Я составила карту Зависти — во второй колонке написала — завидую тому, что она пишет сценарии и снимает фильмы. Похоже, я очень хочу делать то же самое – написала я в третьей колонке! Какое действие я могу и хочу предпринять в своей реальной жизни? подумала я. И записалась на курсы сценаристов. После четырех занятий я уже точно понимала, что не хочу быть профессиональным сценаристом и не особо на самом деле хочу писать сценарии для фильмов!

Зависть растаяла как дым, а вместо нее появилась реальная оценка своих ресурсов и возможностей и точное знание чего же я хочу на самом деле. А сценарии я все-таки пишу теперь иногда.

Можно более глубоко исследовать в психодраматическом действии, что же стоит за Завистью и тогда можно обнаружить:

— стыдящий голос, запрещающий какое-то действие,

— страх действия из-за потери контроля,

— не достаточное чувство собственной ценности, чувствование себя «не до»,

— ядовитые сравнения с другими,

— социальные запреты на определенные действия.

Как можно эффективно поработать с Завистью?

Эффективно – в смысле глубоко и терапевтично, возможно, нам придется обработать внутренние ранения, так как зависть не создается все-таки на пустом месте, а связана с самооценкой и иногда – и с возможными прошлыми событиями.

Хочется еще не просто исследовать настоящее и прошлое, обнаруживая грусть, боль, страхи, детские сцены, но и вернуться затем в настоящее и пойти в будущее для того чтобы Зависть превратить в творческий ресурс.

Я все-таки верю в то, что Зависть показывает не только наши ранения, но и наши желания, потребности, а значит некоторые, скрытые пока потенциальные возможности, которые личность все-таки хочет реализовать. Просто импульс для реализации пока заблокирован.

Психодрама дает большие возможности для того, чтобы творчески проработать тему Зависти с большой пользой для участников процесса.

Напомню, что главного героя в психодраме мы называем протагонистом. Клиент, начиная играть самого себя, становится в психодраме протагонистом.

Для работы в группе или в индивидуальной сессии с клиентом я бы предложила несколько вариантов:

1. Первый вариант. Сцена, где появляется Зависть.

Можно поставить сцену из жизни клиента – где появляется Зависть. Действие происходит в здесь и сейчас. Когда Зависть появляется, в какой момент, в присутствии кого? Какая она? Что это за чувство, какой силы, и к каким действиям толкает протагониста? Как влияет на него? В этой сцене клиент играет самого себя. Далее он может сыграть роль Зависти и далее может развернуться действие, то, на которое его толкает Зависть.

В самой первой сцене хорошо бы клиенту побыть в роли того, кому он завидует, сделать также обмен ролями, обмен посланиями. Цель этого – поймать ощущения, действительно ли клиента вдохновляет то действие, которому он завидует, рождается ли у него в этой роли удовольствие, вдохновение, радость. Примерить, почувствовать эту роль. Понять в чем ценность для него этого желания, действия.

Клиент может посмотреть на действие со стороны из Зеркала для того, чтобы пойти дальше в какую-то детскую сцену, в которой возможно и появилась его неукрепленность, его «ранение». Далее мы можем пойти в эту сцену и укрепить, обработать «ранение» психодраматическими средствами.

В одной из сцен у протагониста может быть обнаружен сильнейший внутренний критик, который жестко относится к нему, неуважительно критикует. Возможно это образ кого-то из родителей, либо собирательный образ того, как обращались взрослые с ним в детстве и/или юности. При развитии этой сцены обнаруживается, что критик не особо сильно помогает протагонисту, ничего особо полезного не дает.

2. Второй вариант. Диалог-встреча с тем, кому клиент завидует.

Можно поставить прямой разговор – встречу с прямыми прояснения чувств и посланий, с обменом ролями.

Протагонист сможет сказать о своей Зависти в зал, группе, используя технику – «реплика в сторону».

В данной сцене можно ввести ресурсную роль третьего лица – Позитивного Родителя или Поддерживающего Друга, который сказал бы протагонисту о его особенностях, способностях, который дал бы ему позитивное послание о его собственном пути.

Этот вариант действия способствует снижению напряжения для клиента, прояснению потребности и действий, которые бы клиент действительно хотел делать. В этом диалоге тот, кому завидуют, часто дает протагонисту поддерживающие позитивные послания, делится опытом.

Этот вариант можно применять, если мало времени и виньетка должна быть короткой.

3. Третий вариант. Монолог протагониста и Греческий хор.

Протагонист на сцене делится своими сложными чувствами, переживаниями, Завистью (злостью, грустью страхом, сомнениями и т.д.) с группой (залом). Греческий хор – то повторяет реплики протагониста, то спорит с ним. В конце сцены Хор призывает протагониста к действию, призывает попробовать что-то новое в своей жизни, разворачивает его к жизни, к творчеству.

Этот вариант может быть очень коротким самостоятельным вариантом, а может быть и одной из сцен в варианте 1 и 2. Применяется он для усиления, ускорения процесса и для внесения радости и позитива после переживания грустных моментов и также если у протагониста тема не развивается по каким-то причинам.

4. Четвертый вариант. Путешествие в будущее.

Этот вариант может быть самостоятельным вариантом, а может быть также и развитием первого варианта.

Ставится сцена Будущего, через три – пять лет, в которой у протагониста есть именно то, что есть у того, кому он завидует. При развитии этого варианта проясняются реальные потребности клиента. Также могут всплыть и ранения из Прошлого.

В качестве модификации этого варианта можно организовать сцену Движение в Будущее (упражнение «Линия времени») в которой протагонист идет по своему пути, стремится реализовать свои желания и делает новые для него действия.

Все варианты направлены на то, чтобы прояснить чувства, желания, базовую потребность клиента, что именно для него важно и характерно, чего он на самом деле хочет, к чему стремится, какой он подлинный, настоящий. Вернуть ему чувство собственной ценности, освободить от жесткой критики себя, от сравнений и т.д.

Очень нравится мне цитата Джулии Кэмерон: «Зависть отнимает у нас желание действовать, в то время как действие и есть ключ к свободе».

Психодрама как раз дает возможность попробовать действовать по-новому и разблокировать замок, созданный Завистью. Психодраматическое действие дает клиенту новый опыт, открывает новые возможности, укрепляет самооценку, повышает уверенность в себе.

Желаю Вам удачного превращении Зависти в ваши творческие свершения!

Литература

  1. Альфрид Лэнгле Жизнь наполненная смыслом. Генезис. 2017.
  2. Джулия Кэмерон. Путь художника. Ваша творческая мастерская. Livebook, 2014 г.
  3. Лейтц Грета. Психодрама: теория и практика. Классическая психодрама Я.Л. Морено. Когито-Центр, 2017 г.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Работа в психодраме с переживанием стыда

Ефремов Станислав Психодраматистам , , ,
Лячина Татьяна

Лячина Татьяна

Клинический психолог, психодраматерапевт,  аналитический психолог, ведущий групп, тренер ассистент МИГиП по Психодраме. Образование РГСУ, Клинический психолог, Нейропсихология; МИГиП,  Психодраматерапия; ГАУГН, Лаборатория психологии и психофизиолог...
Потапов Денис

Потапов Денис

Мастер-классы на московской психодраматической конференции 2020 - «Роль: автоматизм или творчество?» 2018 - Support-группа 2017 - Support-группа ...

Чувство стыда и чувство вины испытывал, пожалуй, каждый человек. С самого детства все мы слышали фразы «ну как тебе не стыдно!» или «кто виноват? ты виноват!». И не случайно исторически в России, когда нужно было пристыдить кого-либо, говорили – виноватят. Потому что отдельно чувство стыда высветить сложно, это почти всегда трио – стыд, страх и вина.

В данной статье мы рассмотрим континуум чувств стыд – вина; как правило, эти чувства переплетены, и человек чувствует их или одновременно, или в сложном сочетании друг с другом – одно переживание может скрывать другое. И поэтому эти два чувства клиенты часто путают, особенно, если они далеки от психологии.

В психотерапии тема стыда открыта сравнительно недавно. В клинической литературе стыд и вина постоянно подчеркиваются в качестве главных эмоций, ассоциированных с нарциссической организацией личности. Н. Мак-Вильямс находит эти чувства ведущими также у клиентов с пограничным расширением. И добавляет, что субъективный опыт нарциссических людей пропитан чувством стыда и страхом почувствовать стыд.

И хотя и стыд, и вина имеют и позитивные функции, в основном в психотерапевтической работе терапевты встречаются с клиентами, которые несут запредельный груз стыда и вины, что блокирует их витальную энергию и спонтанность.

Французские психологи рассматривают «нормальный» стыд как способ саморегуляции между интересом и возбуждением. То есть, как только возбуждение индивида становится чрезмерно сильным, у него появляется стыд. В парадигме психодрамы можно говорить о пробуждении спонтанности. Если мы блокируем свою спонтанность, начинаем стыдиться. И наоборот, – если мы начинаем действовать спонтанно более, чем привычно, у нас тоже появляется чувство стыда как реакция на собственные желания, которые были долго заблокированы.

В настоящей статье авторы не исследуют причины формирования стыда и вины, а предполагают:

  1. Показать различия в чувствах вины и стыда.
  2. Поделиться опытом практической работы в группе, в ситуациях, когда в запросе или в работе участников группы возникает тема стыда.

Начнем с отличий.
Терапевту нужно научиться разделять эти два чувства. И стыд, и вина происходят из интимных взаимодействий Самости и общества, которые характеризуют раннее развитие ребенка. Стыд – категория экзистенциальная, чаще всего ассоциируется с ранними эпизодами осознания ребенком, что он – отдельный человек, который нуждается в родительском принятии и может легко его потерять. Чувство вины развивается, когда ребенок начинает осознавать, что у него есть общественные обязанности, и поэтому он должен сдерживать свои эгоистические агрессивные или сексуальные побуждения.

Стыд затрагивает идентичность – «Я какой-то не такой», а вина связана с действием – «Я сделал что-то не так».

В двух словах – стыд затрагивает Самость, вина относится к поведению.

В психотерапии стыд лечится принятием – и собственным, и терапевтическим.

Чем больше стыда у клиента, тем больше нужно терапевтического принятия в его раскрытии и проживании. Исцелиться от стыда возможно, только придя к глубокому пониманию и проживанию того факта, что истинная природа нашей личности не имеет никакого отношения к нашему предполагаемому, но ошибочному мнению о себе.

В терапии постепенно удается реализовать этот опыт. Это сложная работа, потому что клиенты обычно сопротивляются поддержке терапевта и долго ему не доверяют. Часто терапевту и ведущему группы требуются ангельское терпение и устойчивость – только через большое количество попыток проживания реального опыта принятия себя другим, такой протагонист постепенно начнет доверять и принимать новый опыт – это правда мне? я действительно хороший?

Именно поэтому индивидуальная терапия с таким клиентом длительная – зато встраивается в жизнь прочно и навсегда. Групповая терапия таким клиентам принесет также много пользы, зачастую даже может быть эффективнее сочетать с индивидуальными сессиями. Потому как группа – это модель социума, и в отношениях участников обязательно проявятся все способы обхождения со стыдом и защиты от него, которые постоянно срабатывают в повседневной жизни

Бессознательно «стыдливый» клиент конечно же зависит от того, каким терапевт предстает в его глазах, и от того, каким клиент сам хотел бы выглядеть в собственных глазах. Если терапевт не проработал свои переживания стыда, это осложняет или делает невозможным терапевтическую работу с клиентом, а в группе– тем более. В таком случае – скорее всего ведущий получает либо сильную динамику, либо сонную группу, которую никак не удается разогреть. Поэтому важно отмечать нераспознанный или избегаемый стыд участников. Не получается с группой – всегда можно ориентироваться на свои контрпереносные чувства.

Стыд и вину часто путают как клиенты, так и терапевты. Самый примитивный способ различить их – это помнить, что стыдящийся человек думает: «Как Я мог совершить это?», а виновный: «Как я мог совершить Это?»

Причем, одно и то же поведение может пробудить стыд в одном человеке, вину в другом и оба чувства в третьем. И даже тривиальные действия, которые, казалось бы, никак не связаны с виной (например, не почистить утром зубы) могут всколыхнуть вину с тем же успехом, что и стыд, если они связаны, даже чуть незначительно, с общественными или семейными принципами.

Часто терапевт встречается в работе с обоими переживанями клиентов. Важно понимать, что некоторые клиенты могут обозначать переживание стыда как «вину» в основном потому, что слова «стыд» просто нет в их словаре. Тогда клиенту можно помочь через обучение – часто он просто нуждается в том, чтобы его научили основным терминам, и тогда он сможет начать различать эти чувства.

Терапевтически полезно провести отдельно работу со стыдом и работу с виной. Например, противопоставив стыду «рациональную вину», то есть вину за реальный проступок, за который можно и нужно извиниться, восстановив тем самым равновесие между человеком и обществом. Проводить терапию стыда целесообразно на аффективном уровне, помогая клиенту проявить свои тайные дефекты в безопасных отношениях. Напротив, рациональную вину правильнее конфронтировать на поведенческом и когнитивном уровнях и стимулировать к исследованию своей системы ценностей. Тогда клиент будет нарабатывать опыт действия в соответствии с ней.

Стыд и вина, несмотря на общие черты, – это разные переживания.

Сравнение минимум двух состояний поможет понять это (5).

1. Переживание неудачи как провала – это центральная характеристика человека, испытывающего стыд или вину. Для стыдящегося субъекта дефицит является внутренним – событие ощущается как жизненный провал. Переживающий стыд чувствует, что совершенно не соответствует своим жизненным задачам. Причем любым – моральные, этические, карьера, семья или даже внешний вид. Часто задачи могут отражать интернализованные родительские ожидания. Стыд появляется всегда, когда случается что-то, что заставляет индивида заметить разрыв между своим актуальным состоянием и ожиданиями.

Виновные субъекты имеют дело с другим типом неудачи. Их интересы сфокусированы больше на внешнем – что они сделали неправильно и как это отразится на них и на остальных. Их ошибка– в действии, а не в бытии. Фигурально выражаясь, вместо недолета до цели (как в случае стыда), они летят слишком далеко, переступая моральные нормы или семейные правила. Пиаже (1932) и Колберг (1963) отметили, что моральное чувство может быть сильно развито у некоторых людей и только минимально представлено, у других. Чувство вины наиболее сильно у тех, кто вырос в высокоморальном окружении.

2. Телесные реакции.

Стыд – мощное физическое событие. Типична телесная реакция человека в переживании стыда – лицо вспыхивает, покрывается испариной, у него сильнее бьется сердце, глаза опускаются вниз, колени слабеют, может бурчать в животе. В таком состоянии человек не чувствует контроля над своим телом, что делает стыд еще более глубоким. Человек может буквально или символически чувствовать, что уменьшился в размерах, превращаясь в ничтожество. Он может быть парализован стыдом, не способен сделать и шага, несмотря на отчаянное желание убежать. Переживание стыда – это двойной удар: индивид опустошен и тем, что он сам себя обесценивает, и тем, что его дефективность всем очевидна. Поэтому он как можно скорее старается покинуть зону контакта. Невыносимо ощущение, что меня видят.

Чувство вины редко вызывает реакцию всего тела. Один человек может реагировать расстройством желудка, другой – тяжестью в груди, а остальные могут вообще не отмечать никаких телесных проявлений.

Таким образом, не совсем правильно говорить, что вина ощущается так же, как стыд. «Ощущения» вины чаще являются смесью эмоций и мыслей, и это не физическая боль. Несмотря на это, виновный человек может ужасно мучиться, и его дискомфорт может быть настолько же невыносим, как и тот, что сопровождает стыд.

При избыточном переживании стыда человек не знает, чего он хочет, так как витальность с ее желаниями и потребностями заблокирована. К тому же власть любого чувства в том, что кроме него индивид не видит ничего и не проживает его. А проживать стыд – это означает найти мужество отдаться потоку стыда и замечать, что еще происходит с ним и с окружающим миром. Как в работе с любым чувством, исцеление случается, когда человек предъявляет себя и свое чувство в контакте с Другим. Часто одного этого действия достаточно, чтобы стыд перестал уничтожать.

Поэтому главная задача в работе со стыдом – восстановить способность клиента его переживать.

Основные шаги в терапевтической работе (монодрама/групповая работа).

  1. Обнаружить стыд.

Директор может заметить основные защиты у протагониста– засмеивание, подавление (контроль) стыда, стремление к идеальному образу, высокомерие, механистическое отношение к директору и к процессу, эпатаж. Скорее всего, протагонист будет ожидать от директора обязательную исключительную терапевтическую пользу.

Можно использовать Амплификацию (техника усиления наблюдаемых феноменов). Она может быть полезной техникой для предъявления защит протагониста или динамки искажений в переносе, которые вызваны стыдом. Каждый клиент полагается на терапевта в том, что он поможет сохранить предпочитаемую версию Самости или наоборот, поможет скрыть те части Самости, которые никто и не должен видеть.

Часто клиенты рассказывают, что чувствуют большое количество злобы к терапевту за то, что он «добрый и терпит мой стыд и позор». Также позиция принятия терапевтом стыда клиента и источников этого стыда, порождает у клиента тревогу и смущение.

На этом этапе важно знать, что в драме стыд у протагониста может появиться внезапно, в ответ на рядовую реплику директора или неожиданно на чей-то дубль, особенно, если он связан с неосознанными травматическими ситуациями.

  1. Легализовать стыд.

«А можешь попробовать сейчас о своем стыде рассказать? А можешь, рассказывая, посмотреть на людей вокруг, сохраняя контакт с кем-то в группе или со всеми?» Если протагонист не готов, настаивать не надо. Но если получится взглянуть на группу хоть краешком глаза, то протагонист, которому стыдно, получает опыт принятия. И еще очень болезненно, и хочется отвернуться, но уже в ощущениях у него появляется нечто, почему хочется оставаться в контакте с другими. И тогда можно двигаться дальше в драму, к проживанию своего стыда.

На этом этапе можно ввести фигуру стыда и обеспечить встречу протагониста с чувством стыда. Обмен ролями не всегда уместен, часто даже неполезен, но зато можно проверить, что делает с протагонистом фигура стыда, и что протагонист делает с ней. Задача директора здесь – помогать протагонисту замечать еще что-то, еще что-то и еще что-то, кроме стыда. Можно подключать группу через дублирование.

  1. Трансформация стыда.

Если в драме у протагониста не меняется образ себя (а мы помним, что стыд затрагивает Самость), терапии стыда не происходит. Всегда можно и нужно прояснять – А когда ты говоришь о том, что кроме стыда у тебя появилась благодарность, что происходит с тобой? Такой вопрос будет продвигать клиента ближе к пониманию своего состояния.

Клиент начнет меняться только тогда, когда сможет выйти из своего сконцентрированного на стыде состояния и сможет замечать что-то еще, когда его жизнь станет интересней, чем задачи, которые он себе ставит. Например, в круге он говорит: мне стыдно сказать жене, что я мечтаю о сексе каждый день, а не раз в неделю как у нас. А на вопрос – что у тебя происходит в жизни? Отвечает – ничего особенного, да, вот квартиру купил и машину поменял. Это означает, что он уже на подходе к разрешению своего стыда– это очень хорошая подсказка и помощь терапевту, который уже отчаялся работать…

Поэтому, обходиться с таким деликатным состоянием, как стыд, терапевту должно не бороться с ним, а восстанавливать чувствительность клиента к витальности – его желаниям и потребностям, помогать клиенту развивать спонтанность. Если постепенно высвобождать витальную энергию, стыду будет нечем питаться. Можно даже «разбудить» спонтанность в другом сегменте жизни клиента, а не в том, с которым он пришел к вам. Главное– запустить процесс, и тогда к человеку вернется способность чувствовать, в чем он нуждается.

Терапия стыда.

Работа со стыдом – ювелирная, сложность в том, что к нему нет доступа.

Мы помним, что терапия стыда заключается в том, чтобы восстановить его проживание в контакте с другим человеком. Нельзя прожить стыд и больше его не чувствовать, он останется навсегда, но перестанет отравлять. Важно, чтобы родители (или терапевт) давали возможность себя идеализировать, а потом в себе разочароваться, выдерживая это и оставаясь в контакте. Если разочароваться в родителях не получается, невозможно вырасти. Поэтому терапевту крайне важно устойчиво выдерживать, что клиент в нем разочаровывается; попросту – обесценивает. Так терапевт/директор в драме должен быть «внимательным родителем», который аккуратно поддерживает процесс клиента. Очень сложная и кропотливая работа.

Вообще, если в драматизации вы замечаете, что «становится выпуклым» стыд, можно чаще, но аккуратно! подхваливать протагониста, чтобы драма не остановилась и у группы хватило энергии для ее завершения. Если так случилось, что в работе вы неосторожно спровоцировали стыда больше, чем наблюдаете феноменов в сцене, не торопясь, но обязательно сразу, необходимо дать протагонисту поддержку. Потому что работа со стыдом – это практически работа с травмой, и ретравматизировать протагониста в данном случае не имеет никакого смысла.

Итак, работать с протагонистом в аффекте стыда нужно очень бережно, давать поддержку малыми дозами, иначе он воспримет вашу заботу как агрессию, и вы зайдете в тупик. А ведь есть еще остальные участники группы, их тоже может «вынести».

Дело в том, что у стыда есть «емкость» с определенным объемом витальности. И своей активной поддержкой вы добавляете в эту «емкость» еще больше энергии, таким образом, создаете еще больше напряжения.

Когда мы стараемся подавить, игнорировать или отбросить чувства – они возвращаются с удвоенной силой. Или как минимум с такой же, с какой вы их подавили. Ресурсы человека уходят по сути на борьбу с собой. Когда мы открыто встречаем все, что происходит у нас внутри, как бы даем чувствам место, не пытаемся им сопротивляться, они «выдыхаются» сами. Пусть не сразу, но это происходит.

Меняется уровень воодушевления, и вот человек уже в другой роли.

Работе со стыдом постоянно сопутствует сопротивление клиента.

Клиент обычно не говорит – я хочу избавиться от стыда. Он скажет – хочу изменений. И сразу начнет сопротивляться. Человек, борющийся с чувством стыда, далек от эмоционального здоровья. Поскольку единственный способ помочь клиенту в большом количестве стыда – это научить его не убегать от взаимодействия, потому что только в контакте с другими можно стыдиться или не стыдиться, именно от этого клиент либо из терапии уйдет, либо будет включать защиты.

И здесь важно присутствие терапевта. Если директор искренне проявляется в шеринге, и делится личным опытом, велика вероятность, что так он создает пространство, в котором протагонисту будет возможно постепенно стыд проживать.

Важно помнить, что у людей с невротическим стыдом нет права на ошибку – они или идеал, или ничтожество. Здесь просто сказать – Ой, да все ошибаются – не поможет. И стратегия, например, поставить родовую драму с тем, чтобы вернуть стыд кому-то из предков, не сработает или поможет, но ненадолго.

Часто бывает, что тема стыда проявляется как групповая. В такой ситуации хорошо могут помочь психодраматические разогревы, которые направлены на «необычное» поведение – смотреть в глаза, прикасаться, двигаться так, как удобно, или наоборот, вставать в неудобные позы – для того, чтобы заметить, что в группе есть возможность делать что-то необычное, и при этом оставаться вместе, в группе. Более того, когда все участники вместе делают что-то, что не очень привычное – это работает на сближение.

Так и в самой драме – протагонисту необходимо именно вживую убедиться в том, что другие тоже ошибаются, и даже директор. Если директор не признает, что ошибся, протагонист обесценит и всю работу, и директора, и группу. Но даже если так произойдет, директор сам должен быть устойчив (ведь вы-то заметили свой неверный шаг), тогда либо пробуем снять негативный перенос, либо останавливаем процесс до следующей встречи группы. Тогда протагонист вам поверит.

Д.В. Винникот: «Часто я делаю интерпретацию, чтобы показать клиенту, во-первых, что я бодрствую, а во-вторых, что я тоже могу ошибаться».

В группах всегда есть участники, которые идеализируют ведущего.Если идеализацию не фрустрировать, на смену завышенным ожиданиям в скором времени обязательно придет обесценивание, и терапевт/ведущий получит динамику в группе.

Задача усложняется еще тем, что нужно успеть пробудить у клиента интерес к жизни и к контакту с другим, прежде чем он вас обесценит и уйдет. У терапевта небольшой люфт времени между тем, когда он станет опасно близким клиенту и тем, когда у клиента появится интерес к терапевту. Важно фрустрировать невроз, когда клиент/протагонист только-только испытал радость от получения новых ощущений, так как это отдаляет его от переживания стыда.

Эффект терапии прямо пропорционален искренности и полному присутствию в Теле с клиентом. В драме протагонист обязательно станет проверять директора на стойкость вынести чувство любой интенсивности. Важно, чтобы директор различал свою эмпатию из сердца и интерес из головы. Эффективной работа будет только в первом случае.

Также стоит заметить, что работа со стыдом часто возвращает протагониста в ситуацию, когда он впервые стыд испытал сам или его пристыдила Значимая Фигура. Тогда практически мы имеем дело с травматической ситуацией.

Поскольку мы стараемся не допускать ретравматизации протагониста, в таких случаях уместно ставить аутодраму – драму, за которой протагонист наблюдает из безопасного места, которое предварительно строит для себя. Мы можем повторить то, что происходило в прошлом, следуя описаниям протагониста, можем предоставить возможность актерам некоторое время пожить спонтанно – возможно, они уловят скрытый подтекст происходяще-го и продемонстрируют его. Часто, когда раскрывается истинная картина, как Значимая Фигура умышленно (или бессознательно) «нагружает» протагониста чувством стыда, следует вспышка злости, даже гнева, который, конечно, следует отреагировать в безопасном ключе.

Существует мнение, что, если в драме клиент вдруг становится охвачен стыдом, это есть следствие терапевтической ошибки – слишком быстрая скорость работы или какое-то сложное место проскочили, или директор попал в свою тему. Правда такого утверждения в том, что если клиенты чувствуют стыд, то они не в состоянии его присвоить. Поэтому работать нужно аккуратно и «на разных скоростях».

А если ведущий группы попадает в свое непроработанное место про стыд, у него не получится присоединяться к стыду участников группы, и он стремится быстрее успокоить их, но тогда можно получить обратный эффект и все ту же динамику. Более того, для некоторых людей любое направленное на них внимание может быть непереносимым, и человек может надолго закрыться. Важно всегда помнить об этом и нарабатывать навык использовать более тонкие средства.

  • Например, можно провести структурированные упражнения для всей группы – когда каждый делится своими переживаниями по какому-то конкретному поводу, или организовать работу в парах-тройках, что позволяет участнику не испытывать на себе внимание полной группы, а принимать его «частями».
  • Можно предложить протагонисту «скажи в сторону», чтобы тебя не очень было слышно или «а на самом деле».
  • Выбрать кого-то из участников группы на роль протагониста, а самому протагонисту предложить побыть кем-то, кто хорошо его знает и относится к нему по-доброму, и попросить продолжить рассказ от лица уже этого знакомого. Часто случается, что такой подход помогает рассказать о чем-то стыдном, не про себя, но в «третьем лице».
  • Можно вдохновить клиента на креатив – например, предложить иронично обыграть «стыдливое место» или отыграть противоположность. Также может продвинуть драму «немая сцена» – протагонист молча сначала показывает телом. Как он стыдится, и тут же совершает прямо противоположные движения.
  • Иногда случается, что протагонист не может ответить на вопрос «что самое страшное может случиться, если ты сделаешь это?» И тогда может выручить сцена проигрывания этого самого страшного исхода. Очень часто, если протагонист соглашается, сцена заканчивается смехом протагониста и словами «почему, как же я раньше не попробовал!». Конечно, очень важно не навязывать свои идеи, а лишь предлагать – потому что если протагонист пойдет в работу без должного желания участвовать в этом непростом для него эксперименте, то он может получить травматический опыт или ретравматизацию прямо в процессе драмы.

В заключение отметим, что в ситуации, когда вы работаете краткосрочно, и у вас не было возможности тщательно исследовать историю клиента/протагониста, действительно сложно развести стыд, вину и травму. Поэтому, даже если вы привыкли рисковать в драме и достигать высоких целей, не стоит обесценивать своего ролевого директора, если вы старались, но не получилось. Если это одна из первых встреч протагониста со своими фундаментальными чувствами, ему достаточно будет к этим чувствам прикоснуться и увидеть их из Зеркала. Психотерапия – это история маленьких, но уверенных, шагов.

Литература

  1. Бьюдженталь Дж. «Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической психотерапии». – Корвет, 2005.
  2. Келлерман П.Ф. Психодрама крупным планом. – М., 1998.
  3. Пиажэ Ж. «Психология интеллекта». – СПб.: «Питер», 2003. Стр. 192.
  4. Робин Ж. Мари. Лекция «Стыд».
  5. Роналд Т. Поттер-Эфрон «Стыд, вина и алкоголизм». – Институт общегуманитарных исследований, 2002.
  6. Часть материала взята на основе обучения в МИГиП, 2015-2016 гг.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Он-лайн встреча 01 апреля 2020 года

Ефремов Станислав Новости

Уважаемые коллеги!

1 апреля в день рождения психодрамы с 19 до 22 часов по московскому времени Секция Психодрама он-лайн приглашает всех желающих психодраматистов обсудить текущую ситуацию.
Мы впервые столкнулись с явлением такого масштаба.
Предлагаем обсудить актуальные темы, связанные с этим событием:
— как помочь нашим клиентам;
— как поддержать друг друга и себя в этих условиях;
— онлайн консультирование и ведение онлайн групп, как одна из возможных форм работы;
Давайте вместе искать ответы на сложные вопросы и вызовы времени.

Для участия в мероприятии необходимо зарегистрироваться по ссылке:
https://zoom.us/meeting/register/u5QrceutqTgvNdYeBI-Rr20dlxzbHz9qOA

После регистрации вы получите электронное письмо с подтверждением, содержащее информацию о входе в конференцию.

Встреча с Анной Чеснер, автором книги «Психодраматическая психотерапия один на один: применение и техники», 25 марта 2020

Ефремов Станислав Новости

📖 25 марта с 19.00 до 21.00 состоится он-лайн встреча с Анной Чеснер — автором книги «Психодраматическая психотерапия один на один: применение и техники».

Анна Чеснер со-директор Лондонского центра психодрамы, психодраматерапевт и групповой аналитик, старший тренер Британской ассоциации психодрамы, интегративный психотерапевт UKCP и супервизор, зарегистрированный в Совете по психотерапии Великобритании, тренер театра воспроизведения (ATPT) при Международном центре Playback Theatre

Для кого?
Приглашаем психологов, психотерапевтов, студентов психодрамы.

Что Вас ждет?
Прямое общение, возможность задать вопросы и получить ответы из уст автора про Монодраму и особенности техник классической психодрамы. Знакомство с автором и ее книгой поможет обогатить вашу терапевтическую практику.

Когда?
Встреча пройдет с 19.00-21.00 по московскому времени в онлайн. Встреча пройдет на английском языке с переводом на русский.

Подключиться к конференции Zoom
https://zoom.us/j/466141422
Идентификатор конференции: 466 141 422

Чеснер

Как бояться, чтоб не испугаться? Или храбрый не тот, кто не боится…

Ефремов Станислав Психодраматистам , , , ,
Писаренко Наталья

Писаренко Наталья

Образование Психолог (1999) Кандидат психологических наук (2004) Психолог-консультант (2011) Психодраматист (2015) Место работы Тренер 1-й и 2-й ступени обучения в МИГИПе (Санкт-Петербургское региональное представительство) Пси...

Страх – это базовая эмоция, связанная: с ожиданием угрозы или опасности (про опасное будущее); с нахождением в небезопасной ситуации (про опасное настоящее); с воспоминаниями об опасности (про опасное прошлое). И в страхе всегда есть предмет опасности.

Тревога – это беспередметный страх, размытое психическое возбуждение, связанное с неясной опасностью. Переживая тревогу, организм мобилизует и генерализует энергию для действия в стрессовой ситуации. И тогда это позитивно. Но, если я в состояниитревоги не перехожу к действию, она накапливается. Это как бы прерванное или остановленное психическое возбуждение. И тогда это негативно, потому что зачастую это возбуждение соматизируется – идет в тело.

Человек может переживать страх в самых разнообразных ситуациях, но для него все они имеют одну общую черту: всегда воспринимаются человеком, как ситуации, в которых под угрозу поставлено его спокойствие и безопасность. Таким образом, нормальное состояние для человека – это безопасность. Это вторая по значимости потребность человека после физиологических.

У маленьких детей и животных переживание страха связано с боязнью физического повреждения или дискомфорта.

По мере взросления человека меняется характер объектов, вызывающих страх. Потенциальная возможность физического повреждения для большинства из нас не представляет собой угрозы в силу её редкости. Гораздо чаще нас страшит то, что может уязвить нашу гордость, самолюбие, снизить самооценку. Мы боимся неудач и психологических потерь, приводящих в нашей душе настоящий переворот.

Страх, как базовая эмоция имеет физиологические проявления: выброс адреналина, учащение сердцебиения, уменьшение глубины дыхания, повышение уровня сахара в крови, сужение поверхностных сосудов, повышение потоотделения, определенные изменения позы тела, передвижение глаз к периферии и т.д.

Эти проявления считаются физиологической подготовкой к бегству (которое, впрочем, может не состояться) или реализоваться в замирании, затаивании, а в некоторых случаях эта подготовка может реализоваться в защитной агрессии.

Для чего же нам бояться? Исходя из идеи, что изначальное предназначение большинства эмоций – это регуляция взаимодействия живого существа с окружающей средой, можно выделить, по крайней мере, два важных для нас способа того, как это регулирование происходит. Применительно к страху это будет звучать так:

  • Страх стимулирует появление энергии, которая побуждает к бегству из опасной для индивида ситуации.
  • Страх как сильный эмоциональный отклик оставляет в памяти образ опасных ситуаций (в которых было испытано это переживание) для более успешного их избегания в будущем.

В результате переживания страха возможны следующие  реакции:

  1. Бегство от опасности (страх остается, но не копится — энергия переходит в действие).
  2. Замирание и оцепенение, что приводит к состоянию и переживанию беспомощности (страх остается и копится, становится «токсичным»).

Эти реакции характеризуют «детское» поведение, человек переживает регрессию, слабость и беззащитность.

Но есть «взрослые» реакции на опасность:

  • Агрессия (преодоление страха через гнев, выражение злости, когда «уже нечего терять!», есть готовность все потерять, пережить ужас и принять то, что может исполниться. Как правило, пережив ужас и шагнув навстречу страхам, страхи «испаряются»). Энергия переходит в активное действие навстречу опасности, и страх улетучивается.
  • Интерес и Азарт (энергия переходит в действие, и страх обесценивается).

Как работает психодрама в практике психотерапевтической помощи клиенту?

Здесь важно определить, насколько страх клиента рациональный или иррациональный.

Рациональные страхи всегда имеют «объективную» сторону опасности (например, страх простудиться, легко одевшись в холодную погоду), в отличие от иррациональных, фантазийных страхов, не имеющих обьективную сторону опасности (например, страх пауков, страх опозориться, страх публичного выступления).

Рациональный, реальный страх терапевту как раз стоит поддерживать, опираясь на здравый смысл и передавая клиенту мысль о том, что этот страх снимается действием (в подобном случае – действием одеться потеплее в холодную погоду) или информацией (узнать прогноз и, если похолодания не ожидается, – одеться легко).

В более серьезной ситуации, если клиент (женщина) говорит о том, что приближается к возрасту мамы, которая умерла от онкологии, и боится такой же смерти, важно донести до нее мысль о необходимости ее личного обследования или анализов. В этом случае полезна будет организация психодраматической встречи с ее мамой. В ходе такой психодраматической постановки возможна не только более авторитетная передача мысли клиенту о важности медицинского обследования и наблюдения от самой важной и ценной фигуры для клиента (ее матери), но и возможность переживания этого страха в непосредственном контакте с образом матери. Дело в том, что этот страх не только регрессирует клиента – она переживает слабость и беспомощность, но и возможно является эмоциональным «мостиком» ее связи с мамой.

В практике, с помощью материализации этих переживаний в психодраматическом действии удалось помочь клиенту вернуться в детское состояние (легализация ее регресса), а также с помощью ролевой психодраматической постановки воспроизвести контакт с матерью и в диалоге получить от нее много разных посланий. В психодраматическом действии степень здорОвости посланий от матери и чувственном принятии их клиентом терапевт мог корретировать техникой дублирования в сцене и аналитической работой с клиентом в Зеркале. Такой психодраматический способ контакта с мамой помог ей реализовать потребность этой связи и пережить ее напрямую, а не невротически «криво»: через непрекращающийся страх или, тем более, через подобный диагноз. В этом смысле психодрама в работе с таким рациональным страхом может быть очень целительна.

Но чаще всего терапевт имеет дело с невротическими, иррациональными страхами: страх абсолютного  безденежья, страх опозориться, страх осуждения, страх голодной смерти – и это все это часто про страх будущего. Будущее непредсказуемо, но клиент часто рисует страшные его картинки и, естественно, сам себя ими пугает, переживая «предвосхищенную травму»: плохого в реальности еще ничего не произошло, но своими фантазиями о будущем клиент уже «поранился». Такие фантазии могут блокировать его действенность в настоящем, что может быть для него неполезным.

Опишу случай и психодраматическую работу с клиентом, который часто пребывает в состоянии страха и боязни, которые блокируют его активную жизнедеятельность и движение к реализации его потребностей.

Женщина, 35 лет, врач, не замужем и не имеющая детей, обучается психотерапии по методу психодрамы, в групповой терапии оформила запрос на работу со страхами: страх быть красивой, страх быть лидером, страх быть психотерапевтом, страх иметь семью, страх быть благополучной. В начале психодраматической работы были выбраны актеры на роли конкретных страхов. Эти страхи были материализованы через 4 оболочки роли: соматическую, психическую, социальную и трансцендентную, которые, «ожив», дали протагонисту свои послания запрещающего и пугающего характера.

В Зеркале, когда сцена взаимодействия дубля протагониста и «страхов» ожила и была проиграна, директор протагонисту задала вопрос: «от кого в семье она могла вербально слышать или невербально чувствовать и воспринимать подобные послания?» Когда протагонист начала осознавать, что эти послания давались людьми ее рода и семьи, сцену изменили по модели выстраивания социального атома.  У страхов появился «адрес» и «человеческое лицо».

Страх быть красивой превратился в мамино послание, страх быть лидером – в послание бабушки по маминой линии, страх благополучия в дедушкино послание, а страх иметь семью – в слова бабушки по папиной линии.

Кроме того, когда протагонист встала в свою роль и услышала все эти послания, она смогла перестроить сцену со страхами, используя социометрический подход, являющийся важнейшей частью работы с социальным атомом клиента. Протагонист выстроил определенную дистанцию с каждым персонажем, находящимся в той или иной роли. В Зеркале картинка ожила уже совершенно по-другому. Стало видно, какой из персонажей является важным для протагониста, так как он дистанционно ближе всего к нему находится и его послание протагонист слышит наиболее ярко, а какие послания каких персонажей почти не слышны.

Такой перевод символической сцены со страхами в реалистичную сцену с персонажами и посланиями членов семьи протагонииста уже имеет целительный характер. Уровень невротического напряжения иррациональных страхов всегда снижается, когда они оформляются в определенный человеческий образ персонажа и его субьективные послания. Когда есть адрес и есть дистанция, диссоциация (я – это не моя мама, я – это не мой дедушка), всегда легче с этим адресом конфронтировать, принимать или не принимать послания определенного персонажа.

В этой работе мы пошли дальше, так как протагонист жаловался, что из-за страхов он не может действовать, и я, как директор, решила дать ему возможность «пожить» в сцене в контакте со своей семьей и их посланиями. Во-первых, встав в свою роль, протагонист уже мог что-то свое сказать в ответ на послания членов своей семьи. Во-вторых, я как директор, предложила всем персонажам бывших «страхов» озвучить свои послания одновременно, устроив психодраматический хор, а протагонисту, одновременно с этим, что-то поделать и телесно пожить в сцене, а также невербально поактивничать. Протагонист живо подхватил эту идею и в сцене отделил всех персонажей символической загородкой, а затем начал дурачиться, двигаться как хочется, танцевать, потому что позволил себе это, несмотря на послания об опасности своих родственников. То, что у протагониста высвободилась энергия, и он смог пожить в сцене, подвигаться так как он хотел, позволило продвинуться протагонисту в своей цели стать более свободным внутренне и более активным в жизни.

Одной из форм работы с иррациональными страхами может быть психодраматическая работа с травмой. Возможно иррациональные или фантазийные страхи могут преследовать человека в связи с травматическими переживаниями прошлых вытесненных событий, оставившими след в психике в виде страха за близких. Например, страх смерти у вполне благополучного клиента (женщина), которая здорова, у которой в семье никто не болеет, никого нет из пожилых людей преклонного возраста, которые могут в ближайшее время умереть. Но этот страх оказался связанным с травматическим переживанием смерти бабушки, когда она, будучи ребенком лет 6-7 оказалась одна с ней в доме. Бабушка, которая только что была жива и вот, она уже умерла, а взрослых рядом не оказалось, произвело на девочку неизгладимое впечатление. И этот  страх как оказалось, эмоционально «фонил» все эти годы. Травму удалось «вытащить» психодраматически: директор предложил протагонисту изобразить скульптуру «я и мой страх смерти». Важно было дать клиенту опыт побыть с этим страхом, пожить в этом страхе – что как раз позволяет организовать психодраматический метод, и таким образом, приблизиться к нему, пережить этот страх и освободиться от него.

Когда был введен в роль страх, который давал протагонисту через скульптуру некое телесное послание, протагонист вспомнила, что нечто подобное она впервые ощутила, как раз в 6-7 летнем возрасте, и она «увидела» себя у постели умершей бабушки, когда она один на один с покойницей и ей очень страшно, она растеряна и не знает, что же теперь делать. Тем более выяснилось, что девочку никто не готовил к тому, что больная бабушка может уйти из жизни, поэтому тогда ее встреча со смертью близкого родственника оказалась внезапной, страшной и очень жесткой.

Для «подлечивания» протагониста была сформирована ресурсная символическая сцена, когда рядом с ребенком в этой сцене соприкосновения с умершей бабушкой, ее поддержали два символических, но очень сильных и важных персонажа: «Жизнь» и «Смерть». Оба персонажа были материализованы через людей из группы, самых близких для протагониста. Таким образом, в воспроизведенной травматической сцене детства протагонист оказался уже не один. Кроме того, детские страхи во многом  исцеляются честными рассказами взрослых о том, как устроен мир? Что ждет ребенка в будущем и чего ему нужно бояться, а чего не стоит? Ресурсные персонажи «Жизнь» и «Смерть» в сцене «рассказали» ребенку как устроен мир живых людей, каков естественный порядок жизни: рождение-жизнь-смерть, поругали родителей ребенка, которые оставили девочку одну с умирающей бабушкой. Протагонист в роли ребенка получил желанное облегчение – во-первых, он оказался в страшной для него ситуации не один,  во-вторых, получил информацию о том, что случилось, и что это – нормальное естественное явление в жизни каждого человека, в-третьих, получил обьяснение от авторитетных лиц, что самым «нездоровым» в этой ситуации является то, что родственники оставили ребенка одного в доме, где бабушка была при смерти, в-четвертых,  ребенок получил разрешение позлиться на всех – на бабушку, которая вдруг удумала умереть, когда никого кроме девочки не было дома, на родственников, оставивших ее одну. Легализованная злость ребенка, позволила протагонисту прорваться сквозь сковывающий его страх, освободиться от токсичного заряда, копившегося все эти годы. Такой страх называют посттравматическим.

Еще важно отметить, что многие иррациональные страхи перестают беспокоить человека тогда, когда ему дают возможность пережить их в психодраматическом пространстве по принципу: «что произойдет, если…». Часто материализация страшной сцены дает выход на бессознательные потребности клиента, к которым напрямую нет доступа.

Так, была проведена психодраматическая работа с клиентом, который боялся нищеты. Я, как директор, предложила ему детально материализовать этот страх через сцену: что самого страшного может случиться, когда у тебя не будет денег. Протагонист построил сцену того, как он без денег опускается на самое дно жизни, становится бомжом, который живет на улице общается с себе подобными, и ни за что не отвечает. В ходе постановки важно было выяснить чувства протагониста, который, по мере драматизации, расслаблялся, блаженная улыбка посетила его лицо, он получал удовольствие, когда чувствовал опору, валяясь на земле, он радовался тому, что не надо никуда спешить и ничему соответствовать. В этой сцене протагонист получил много кайфа – эмоциональной радости. Когда в Зеркале он посмотрел на свою жизнь «без денег», как бы со стороны, он понял, что очень устал – от своей жизни, где много напряжения, от того, что надо все время находиться в цейтноте, чего-то достигать и чему-то соответствовать, насколько он соскучился по размеренной и беззаботной жизни, но эту потребность он упорно игнорировал. Игнорировал настолько, что только через страх нищеты удалось ее выявить. Таким образом, эта сцена позволила выявить  «вторичную выгоду» такого иррационального страха и получить доступ к скрытым истинным потребностям клиента. С  протагонистом состоялся разговор том, как можно все-таки реализовать потребность в отдыхе, расслабленности и спокойствии в его жизни, не прибегая к крайней мере «жизни в нищете».

Таким образом, страх имеет некоторые выгоды для человека: защита и безопасность. Когда страх выступает у человека в форме защиты – это контроль над ситуацией, контроль над своей безопасностью. Страх и тревога – это бдительность, это «сторожевой пес» на защите здоровья, комфорта и спокойствия человека. Именно рациональные страхи и тревога оберегают человека от «уничтожения» и «самоликвидации».

Но страх может быть и токсичным, отравляющим реальную жизнь человека, препятствующим спокойствию, расслабленности и наслаждению жизнью. И, поскольку, иррациональные страхи имеют глубоко бессознательные основания, психодраматический метод «материализации страхов» является очень эффективным в работе над «доступом» к истинным причинам страха человека, к его вторичной выгоде или к проявлению скрытых потребностей клиента.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Использование метода психодрамы в работе педагога-психолога с детьми с трудностями эмоциональной регуляции.

Ефремов Станислав Психологам и психотерапевтам , , ,
Психодрама
Ирина Пархомцева

Педагог-психолог ГОБУ НОЦППМС

В настоящее время разработка и решение проблем диагностики и коррекции эмоциональных нарушений детей раннего возраста с ограниченными возможностями здоровья является чрезвычайно актуальным. Их актуальность определяется тревожной демографической ситуацией в стране, характеризующейся не только общим снижением рождаемости, но и увеличением доли рождения нездоровых, физиологически незрелых детей.

Это неудивительно, ведь Россия переживает один из самых сложных, но вместе с тем динамических периодов своей истории. Одним из ведущих достижений современной педагогики является эффективно действующая система психолого-педагогического сопровождения детей с ОВЗ, которая уже приносит свои плоды. Так,  в обществе постепенно меняется отношение к «особенным» детям. Прежде всего, это находит свое отражение в философии и методологии образовательной инклюзии, определяющей основы взаимодействия социума и ребенка, имеющего особые потребности.

Социально-нравственный эффект помощи таким детям огромен, он демонстрирует новые возможности педагогики и отражает степень зрелости социальной политики общества.

Ведущая роль в оказании такого рода помощи детям с ОВЗ принадлежит ПМСС-центрам. Направления этой помощи различны: это и диагностика, и коррекция развития детей, профессиональное консультирование их родителей. Опыт нашей работы в центре позволяет нам сделать вывод о том, что, помимо возрастающего год  от года количества обращений, меняется и содержание профессиональных услуг специалистов.

Так,  в последнее время  в ПМСС-центры все чаще обращаются родители по заключению ПМПК с запросами, касающимися недостаточной эмоциональной регуляции у детей ОВЗ. Согласно нашим наблюдениям, у данной категории детей диагностируются следующие особенности: повышенная возбудимость, конфликтность, отсутствие разнообразных и гибких способов взаимодействия с окружающими людьми (адаптация за счет стереотипизации поведения, неспособность принять решения с учетом мнения заинтересованных сторон общения), значительные трудности в понимании и назывании как своих, так и чужих чувств и желаний, использование дезадаптивных способов поведения в ситуациях повышенного эмоционального напряжения (крики, замахивания кулаками, инициирование драки).

В связи с тем, что данная категория детей выстраивают свое поведение на основе стереотипов и агрессивно реагирует на любое вмешательство, направленное на изменение сложившегося стереотипа или его запрет, то основная наша цель — способствовать развитию эмоциональной регуляции (звена субъективной регуляции).

Поскольку в представленной работе одним из основных понятий является понятие «эмоциональная регуляция», коротко остановимся на его концептуальном анализе.

В ряде научных трудов [1, 4, 9, 10] эмоциональная регуляция определяется как способность регулировать собственное возбуждение так, чтобы оно было достаточным для достижения целей и способность контролировать внешние поведенческие проявления эмоций социально принятым способом.

В рамках средового подхода [5] система эмоциональной регуляции состоит из звена полевой реактивности, звена регуляции с помощью внешних опор и звена субъективной регуляции. Нормальная эмоциональная регуляция возможна только при сбалансированной работе всех функциональных звеньев. Дезинтеграция, выпадение того или иного звена, ведет к дезадаптации определенного типа. Таким образом, работа специалиста с такими детьми должна быть сосредоточена на интеграции в систему регуляции именно этого выпавшего звена.

С нашей точки зрения, наиболее естественно такая среда может строиться в рамках психодраматической игры.

В психолого-педагогической литературе наиболее распространенным является подход, согласно которому  психодрама рассматривается как специфический психотерапевтический метод, созданный профессиональным врачом-психиатром Я.Л Морено. Несмотря на свою почти столетнюю историю, этот  метод стал использоваться в работе с детьми сравнительно недавно.

Обращение детских психологов к данному методу не случайно: ведь именно в психодраматическом проигрывании ребенок задействует свое тело и через собственные действия, телесные ощущения на символическом уровне он выражает эмоции и переживания. При этом, вербализация психолога, сопровождающая актуальные чувства детей в игре, запускают важные процессы обучения, дающие детям возможность откровеннее и легче выражать словами свое эмоциональное состояние. В результате у ребенка начинают формироваться умения к осознанию своей внутренней психической жизни; он становится способен самостоятельно ставить перед собой цели согласно своим переживаниям, а не опираться на знакомые схемы поведения;  сами же эмоции начинают поддаваться контролю с его стороны. Помимо всего вышесказанного необходимо отметить, что  психодраматическая инсценировка придуманных ребенком историй, классических сказок позволяет в символической форме выразить и преодолеть деструктивные чувства, проработать на символическом уровне реальные противоборства, столкновения и конфликты, что позволяет расширить ролевой репертуар, способствует более осознанному выбору модели поведения в ситуациях повышенной эмоциональной напряженности. Когда появляется осознанный выбор, поведение ребенка определяет не освоенность предлагаемого, а его привлекательность для него как субъекта, имеющего определенные интересы, предпочтения, основанные на предыдущем эмоциональном опыте, вследствие чего появляется возможность гибко использовать сформированные навыки, освоенные в психодраматической игре формы поведения для достижения цели. Таким образом, происходит интеграция звена субъективной регуляции в систему эмоциональной регуляции.

Согласно нашим наблюдениям, в силу возрастных особенностей детей есть некоторые ограничения в использовании психодраматического метода. Например, с детьми до трех лет сложно говорить о чувствах, т.к. в этом возрасте у них преобладают эмоции и чувства еще только начинают формироваться, детям дошкольного возраста трудно посмотреть на что-то с точки зрения другого, т.к. способность к социальному и эмоциональному принятию на себя чужой позиции формируется только в младшем школьном возрасте и т.д.

В своей работе мы руководствуемся следующими положениями: до 3х лет проводим работу с семьей; от 3х до 7 лет стараемся сделать так, чтобы  коррекция проводилась без углубления ролей, основной упор делаем на действия; после 8 лет психодраматический подход применяем без ограничений, учитывая индивидуальные особенности каждого ребенка

В своей работе с детьми мы  используем различный игровой материал с учетом индивидуальных особенностей и предпочтений детей. Мы считаем, что чем пластичнее игрушка, игровой материал, тем больше возможностей у ребенка выражать свои чувства и желании в действии. Например, мягкой игрушкой можно действовать гораздо сильнее и энергичнее, чем маленькой пластмассовой игрушкой. Жесткие фигуры ограничивают детей в интенсивности проявления чувств, но организуют детей с регуляторными трудностями. Как показывает наш опыт, особый интерес для детей представляет песочница. В своей работе мы часто предлагаем детям поиграть в песочнице. Песок — это тот материал, которым можно пользоваться почти без границ. Телесный контакт с песком «разогревает» ребенка, побуждает к большему выражению чувств, т.к. ребенок по сути постоянно находится в непрерывном контакте с самим собой. Опыт нашей работы показывает, что границы песочницы естественным образом создают чувство безопасности у тревожных детей и удерживают внимание на игре у детей с регуляторными трудностями.

В своей работе мы опираемся на предложенные в работах Айхенгера и Холла [2]  следующие этапы  использования психодраматической игры в работе:

1. Выбор игрушки, поиск места для этой игрушки, обустройство места.

На данном этапе мы предлагаем ребенку посмотреть игрушки и выбрать из них самую интересную (их может быть несколько). Психолог может поинтересоваться, чем конкретно его заинтересовала эта игрушка. Далее мы просим ребенка найти в песочнице место для этой игрушки. Часто дети сразу начинают описывать это место, а  мы лишь уточняем некоторые детали. Далее в процессе организованного диалога мы просим ребенка рассказать о главном персонаже, его роли в планируемой игре, выбираем дополнительных персонажей, спрашиваем о том, что они будут делать в этой игре.

2. Ролевой выбор ребенка и его ролевые предписания.

Основу этого этапа составляет процесс социального взаимодействия психолога и ребенка. Так, мы просим ребенка рассказать о главном персонаже, его роли в планируемой игре; вместе с ним выбираем дополнительных персонажей; спрашиваем о том, какова их роль  в этой игре.

3. Обыгрывание сюжета игры.

На данном этапе ребенок самостоятельно проигрывает сюжет. Если прием индивидуальный, то ребенок сам придумывает «сценарий», декорации для своей  игры и одновременно является протагонистом собственной пьесы. Наша основная задача: наблюдать за действиями ребенка и давать им научную интерпретацию.

Особо следует остановиться на функциях, которые мы реализуем на  индивидуальных занятиях. Среди них наиболее значимыми являются:

— преобразование сценического пространства  с целью определения  нового места действия для развития игры;

— введение дополнительных фигур  в качестве дублей, направленное на формирование у ребенка умений  проигрывать амбивалентные чувства и отношения и иметь возможность вербализовать их;

— формирование умений к  исполнению своей собственной роли не точно так, как предлагает ребенок, а по-другому. При этом нашей основной целью выступает  преодоление  навязчивого повторения прежнего травматического опыта ребенка и  слом невротического образца  этой роли. В данной ситуации мы  являемся и вспомогательным «Я», и носителем множества ролей, и ведущим игры.

4. Поиск эффективного способа завершить игру; провести ее совместное обсуждение, разбор декораций.

Как показывает наш опыт, дети младше 10 лет могут участвовать в беседе после игровой фазы лишь недолго. Таким образом, переработка конфликта происходит у них всецело на символическом уровне, а  мы только спрашиваем, что им понравилось в игре и особо  расставляем акценты на сюжетах положительного взаимодействия.

Рассмотрим некоторые примеры из практики консультирования.

Егор, 5 лет, с трудностями речевого развития (речь на уровне простого предложения, с трудностями звукопроизношения, аграмматизмами). Мама обратилась с трудностями поведения ребенка: в ситуациях запрета, ограничения, нарушения ритуалов в повседневной деятельности (не в той последовательности выложили в магазине продукты из тележки, пошли гулять на другую площадку, мама ответила на вопрос не так, как предполагал ребенок и т.д.) ребенок начинал кричать, замахиваться, бить родителей, мог таким же образом в аналогичных ситуациях вести себя с малознакомыми людьми, в т.ч. на приемах у психолога. В детский сад ходить отказывался.

В связи с тем, что ребенку нравилась тема пиратов и поиск сокровищ, на наших занятиях мы брали куколок пиратов, рисовали карту сокровищ и придумывали соответствующий сюжет по приведенному ранее алгоритму. В нашу игру на первоначальных этапах включались заранее спланированные совместно с ребенком приключения, следующий шаг – проигрывание ситуаций, спонтанно возникающих в процессе игровой деятельности. Озвучивание чувств, желаний ребенка специалистом помогли мальчику осознать и проработать в действии с игрушками злость, страх, возникающие в ситуациях повышенного эмоционального напряжения. Егор устраивал сражения, драки между пиратами и, если сначала все игры заканчивались исключительно победами его героев, то затем он научился договариваться с противоборствующей стороной и не только идти на компромисс, но изредка сотрудничать с отрицательными персонажами. В его активном словаре появились слова, выражающие его переживания, с ним стало возможно договориться. В дальнейшем Егор посещал группу общения в Центре и затем стал посещать детский сад.  

Алина, 6 лет, с задержкой речевого развития. В детском саду не может спать на тихом часе, потому что часто просится в туалет. Дома так же по этой причине не может уснуть.

В ходе игровой сессии ребенок на определенном этапе выбрал игрушку дракона и стал во всех детей группы детского сада «пулять» огнем, показывая при этом, как сильно злится на них за то, что они не хотят дружить с ней. Особенно ярко это проявлялось в спальне группы, где ребенку невозможно было расслабиться естественным образом и заснуть. После того, как злость девочки была отреагирована действиями фигурки-дракона и найдены способы совместной интересной деятельности с некоторыми детьми из группы, заявленная трудность не возникала.

Марк, 5 лет, мальчик  с задержкой психического и речевого развития. В детском саду чаще всего не общается с детьми, в совместной деятельности с ними агрессивен, если дети отказываются играть по его правилам может ударить, раскидать вещи, во взаимоотношениях со взрослыми протестует, отказывается от их предложений, хочет действовать только по собственному усмотрению.

В ходе игровой сессии долго проигрывал драки, выбирая опасных и злых монстров, отказывался от любых совместных действий со специалистом. Введение поддерживающего двойника главного героя, помогающего актуализировать его переживания (обиду, злость, печаль )помогли изменить содержание игры и найти положительные черты у монстров (способность прийти на помощь, заступиться, попросить о помощи и др.), что впоследствии помогло ребенку придумать разные адаптивные способы поведения монстров в различных ситуациях. В дальнейшем ребенок стал чаще привлекаться к совместной деятельности с детьми, мог играть не только по своим правилам, меньше протестовал во взаимодействии со взрослыми.

В нашей статье мы показали, каким образом можно использовать психодраматическую игру для развития эмоциональной регуляции у детей с особыми потребностями.  Реализация описанного подхода в нашей практической работе позволяет сделать вывод о его эффективности.  Так, в ходе психодраматической сессии мы  достигали следующих результатов: появление в игровой деятельности ребенка нестереотипной самостоятельной сюжетной игры;  использование  приобретенных им в ходе психодраматической игры умений и навыков в повседневной жизни; появление в спонтанной речи ребенка слов, обозначающих желания и эмоции; активизация желаний, не связанных со стереотипом.

 В нашей статье мы показали каким образом можно использовать психодраматическую игру для развития эмоциональной регуляции у детей с особыми потребностями.  В ходе психодраматической сессии можно достигнуть следующих результатов: появление нестереотипной самостоятельной сюжетной игры, использование приобретенных в ходе психодраматической игры умений и навыков в повседневнлй жизни, появление в спонтанной речи  слов, обозначающих желания и эмоции, появление желаний не связанных со стереотипом.

Список литературы.

  1. Аболин Л.М. Психологические механизмы эмоциональной устойчивости человека. — Казань, 1987
  2. Айхингер, П. Холл Психодрама в детской игровой терапии. – М.: Генезис, 2003.
  3. Блатнер Г.А. Психодрама, ролевая игра, методы действия. – Части 1 и 2, Пермь, 1993.
  4. Валлон А. Психическое развитие ребенка. — М., 1967
  5. Ермолаев Д.В., Захарова И.Ю. Средовой подход в работе с детьми с нарушениями развития эмоциональной сферы / Особый ребенок: Исследование и опыт помощи. – М.: Теревинф, 2006. Вып. 5.
  6. Лейтц Г. Психодрама. Теория и практика.- М.: Прогресс,
  7. Морено З. Обзор психодраматических техник. – МПЖ, 1993, № 1.
  8. Морено 3. Т. (1998) Психодрама: ролевая теория и концепция социального атома // Эволюция психотерапии. — М.: Класс. Т. 3, с. 256-279.
  9. Ольшанникова А.Е. Эмоции и воспитание. — М., 1983.
  10. Семенович А.В. Введение в нейропсихологию детского возраста. М.: Генезис, 2005

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Использование детской психодрамы в работе педагога-психолога с трудностями детско-родительских отношений

Ефремов Станислав Психологам и психотерапевтам , , , ,
Использование детской психодрамы в работе педагога-психолога с трудностями детско-родительских отношений
Психодрама
Ирина Пархомцева

Педагог-психолог ГОБУ НОЦППМС

Наш опыт работы в ГОБУ НОЦППМС показывает, что практические любые психологические проблемы детей, с которыми обращаются родители,  нуждаются в изучении особенностей детско-родительских отношений и коррекции взаимоотношений, прежде всего, в структуре семейной системы.

В  работе с детско-родительскими отношениями я использую метод детской психодрамы. Психодрама в основном известна как специфический психотерапевтический метод, созданный профессиональным врачом-психиатром Я.Л Морено.

С точки зрения Морено, эмоциональные, поведенческие и другие трудности психологического характера, в первую очередь, являются следствием нарушения межчеловеческих отношений, неотделимых от контекста окружения, поэтому социальный атом (наименьшая единица измерения социальной структуры отношений индивида) является  главным объектом диагностики и коррекции [1,10]. Как известно, поведение ребенка является функционально значимым для всей семейной системы, поэтому в работе психолога нередко возникает задача понять  каким образом семейное окружение поддерживает симптоматику ребенка. В таких случаях важно организовать работу так, чтобы в ней принимали участие и родители, и дети. В игре ребенок изображает действительность именно так, как видит, переживает и чувствует ее в настоящий момент. Родители, наблюдая за игрой ребенка, часто видят себя в тех или иных персонажах, замечают, каким образом их поведение влияет на ребенка и нередко удивляются тому, что у ребенка тоже есть свой внутренний мир со своим многообразием чувств и переживаний. Как правило, эти наблюдения стимулируют у родителей внутренние поисковые процессы и переоценку внутрисемейной ситуации.

Для того, чтобы наглядно показать родителям, что происходит с ребенком в их семье и каким образом формируется проблемное поведение у ребенка, можно использовать различные техники и приемы. В нашей работе мы используем фигурки животных и выстраиваем из них различные композиции, отражающие особенности каждого члена семьи и их взаимоотношения.

Родителей или детей мы просим создать скульптуру: выбрать фигурки игрушек и, выстроив их в определенную композицию, представить значение каждого члена семьи. Интересно, что родители быстро осознают причину проблемного поведения ребенка уже на этом этапе и выражают готовность меняться самому, чтобы начать по-другому выстраивать взаимоотношения с ребенком.

Глеб, 5 лет. Мама обратилась с тем, что ребенок отказывается ходить в туалет на горшок, никакие уговоры не помогают. На роль мамы выбрал игрушку-черепаху, т.к. мама часто лежит на кровати, смотрит телевизор и просит, чтобы ее не беспокоили, не любит шумных игр. На роль папы выбрал ежа, который бегает и шумит, как он – маленький ежонок. Для мамы он сделал кровать и положил туда черепашку, папу и себя спрятал, чтобы не мешать маме.

В дальнейшем, из данной статичной скульптуры, мы создаем психодраматическую сцену, отражающую динамику семейных отношений.

Глеб включает маму в совместную игру и с помощью психолога проигрывает действия, когда с мамой он играет в спокойные игры, превращаясь в черепашку, а с папой опять становится  ежонком и весело кричит, быстро бегает. Мама уходит от этого шума на кровать, а ребенок из роли ежонка проговаривает, что мама не любит ежат. Впоследствии мать осознала, что их семья ничего не делает вместе за исключением тех случаев, когда ребенок отказывается от горшка, потому что тогда родители объединяются и начинать все вместе решать эту проблему. После нескольких приемов в семье появились общие для всей семьи дела, а с ребенком стало возможно договариваться по поводу туалета.

В нашей работе мы так же выстраиваем семейную скульптуру с участием членов семьи, где игрушкой заменяем отсутствующего на приеме родителя, брата или сестру. Детям очень нравится изображать родителей, а родители, обмениваясь ролями со своими детьми нередко впервые начинают понимать чувства своих детей просто по-человечкски, а не из позиции воспитателя «как должно быть».

Лена, 5 лет. Мама обратилась с тем, что ее ребенок в ситуациях повышенного эмоционального напряжения часто трясется всем телом. В своей скульптуре она показала, как она взаимодействует со своим ребенком, что впоследствии прокомментировала следующим образом:  «Я ее так люблю, что прямо трясу ее». Из роли ребенка она почувствовала, как страшно быть во взаимодействии с постоянно тревожной матерью.

Другая мама жаловалась на то, что ее всегда послушный ребенок, вдруг стал ей грубить, замахиваться на нее, злиться. После изображения  их взаимоотношений в скульптуре она сказала: «Я ничего ему не разрешаю, что ему еще остается делать?!».

Именно наглядность психодраматического действия дает возможность увидеть проблему более объемно и отчетливо, чем это можно сделать только при помощи опроса и разговора [8,6].

После завершения психодраматического действия важно сказать каждому члену семьи, что он хорошо играл и успешно взаимодействовал с другими участниками. Затем можно спросить каждого, что ему понравилось. Дети младше 10 лет могут участвовать в беседе после игровой фазы лишь недолго. Переработка конфликта происходит у них всецело на символическом уровне. Мы только спрашиваем, что им понравилось в игре, и отмечаем положительные взаимодействия. Родителям часто необходимо выговориться по поводу прожитого ими во время игры и перенести события, произошедшие на символическом уровне, на реальность семейной ситуации [1].

В нашей статье мы показали каким образом можно использовать детскую психодраму для диагностики и коррекции детско-родительских отношений. Психодраматическая игра позволяет родителям и детям лучше понять себя, принять особенности друг друга, найти более конструктивные способы взаимодействия друг с другом, что, в целом, способствует личностному росту каждого члена семьи.

Список литературы.

  1. Айхингер, П. Холл Психодрама в детской игровой терапии. – М.: Генезис, 2003.
  2. Барц Э. Игра в глубокое: Введение в юнгианскую психодраму. – М.: Изд-во «Класс», 1997.
  3. Блатнер Г.А. Психодрама, ролевая игра, методы действия. – Части 1 и 2, Пермь, 1993.
  4. Василюк Ф.Е. Пережить горе. – В книге «О человеческом в человеке», М.: 1991.
  5. Играть по-русски. Психодрама в России: истории, смыслы, символы. – Независимая фирма «Класс», 2003.
  6. Келлерман Феликс. Психодрама крупным планом. – М., 1998.
  7. Киппер Д. Клинические ролевые игры и психодрама. – М., 1986.
  8. Лейтц Г. Психодрама. Теория и практика.- М.: Прогресс,
  9. Морено З. Обзор психодраматических техник. – МПЖ, 1993, № 1.
  10. Морено 3. Т. (1998) Психодрама: ролевая теория и концепция социального атома // Эволюция психотерапии. — М.: Класс. Т. 3, с. 256-279.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Ефремов Станислав История психодрамы , ,

Интервью с Андреем Шадурой, 8 октября 2001
Интервьюеры: Е. Загряжская, С. Кравец
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Шадура Андрей Филлипович, окончил Благовещенский Государственный медицинский институт (1982г.) по специальности врач-лечебник; 1982-1983 Омский государственный медицинский институт (врач-психиатр);
Кандидат психологических наук (1991г.)
Место работы: ГНИИ семьи и воспитания, лаборатория социально-психологической реабилитации личности, ведущий научный сотрудник;
Психотерапевтическое образование:
1985 г. – Новосибирский государственный медицинский институт (специальность – врач-психотерапевт)
1992 – 1998 гг. – Институт Эллы Мэй Шеарон (психодрама-терапевт)
Психодраматическая практика: психодраматические группы в городах Петропавловск-Камчатский, Ереван, Брянск, Белгород, Смоленск, Благовещенск, Нью-Йорк, Вашингтон, Мюнхен, Санкт-Петербург, Тюмень, Хантымансийск, Сургут, Новгород Великий.
Обучение психодраме: МПГУ, МОСУ, Московский психолого-социальный институт.

C.К.  Андрей Филиппович, расскажите, пожалуйста, чем Вы сейчас занимаетесь.

А.Ш.  В течении последних 10 лет я работал заведующим лабораторией социально-психологической реабилитации личности в ГНИИ Семьи и воспитания РАО.

С.К.  Когда и как состоялась Ваша первая встреча с психодрамой?

А.Ш.  Первая встреча состоялась не с психодрамой, а с плэйбэк-театром.  Я впервые услышал о нем от Поленовой Лены.  Мы с ней познакомились, когда преподавали на факультете педагогики и психологии МПГУ.  Разговорились, я рассказал о том, как пробовал проводить ролевые игры с психически больными, когда еще работал в психиатрической больнице, в Курганской области в середине 80х годов, а она рассказала о том опыте, который получила на конференции в Амстердаме.  Это была международная конференция по групповой психотерапии.  На ней Лена попала на секцию плэйбэк-театров.  Увидела там миланский плэйбэк-театр, ей это очень понравилось, и она рассказывала, как они все это делают.  Я ей предложил попробовать соединить наш опыт и попробовать создать театр.  Занялись мы этим вместе с Игорем Гриншпуном, Леной Поленовой, Михаилом Бабанским, и со студентами, выразившими желание участвовать в новом деле с непредсказуемыми последствиями.  Группа начала работать в 1989 году.  Осенью.  Первое представление мы дали 12 октября 89го года.

Потом постепенно я остался один со студентам: Лена Поленова эмигрировала, Игорь Гриншпун занялся другими делами, Миша Бабанский тоже ушел…  В начале один, а потом два раза в неделю мы стали собираться на факультете: разыгрывали истории друг друга и тех людей, которые к нам приходили.  А в 1991м году зимой пришло письмо из США от Лены Поленовой.  Она писала, что познакомилась с Джонатаном Фоксом, основателем плэйбэк-театра, и что Фокс приглашает нас показать, что мы умеем делать в театре, о котором только слышали.  Денег не было, ничего не было, но мы все-таки поехали.  Это целая история.  Мы тогда работали с подростками в интернате № 24 г. Москвы.  Однажды к нам на представление пришла Людмила Шевцова, редактор центрального телевидения с телевизионным оператором Владимиром Крестовским.  Они посмотрели нашу работу и решили, что это можно снять как художественно-публицистический фильм.  Но не было денег, не было режиссера, который мог бы это снимать.  Они привели одного режиссера, тот сказал, что не возьмется, второго, третьего — то же самое.  Наконец, нашли — Торстенсена Андрея Владимировича.  Это достаточно известный телевизионный режиссер, он получил премию ТЕФИ «Вклад в телевизионное искусство» за фильмы: «Страсти по Андрею» (Об Андрее Тарковском); «БДТ вчера, сегодня, завтра»; «Дмитрий Шостакович: воспоминания и размышления».  А до этого он снимал фильм про Владимира Высоцкого вместе с Натальей Крымовой, помните?

С.К.  Да.

А.Ш.  Ну вот, мы с Крестовским решили, что деньги надо найти, и стали шуршать по тем знакомым бизнесменам, которые тогда только-только возникали.  И Крестовский нашел одного человека, который поставлял помидоры из Узбекистана.  Тот спросил: «Сколько вам нужно денег?»  Мы сказали: » Где-то 50 тысяч рублей.»  Он сказал: «Кино будет?»  Мы сказали: «Кино будет.»  И он дал нам деньги на съемки этого фильма.  Ему не было нужно, чтобы в титрах стояло его имя, деньги просто перевели на агентство строительных отрядов при ЦК ВЛКСМ. Фильм был снят; он называется “Спектакль на заданную тему”, в нем в течение 40 минут разыгрывается история подростка, который рассказывает свой сон.  Эпизоды сна в психодраматическом виде снимались на камеру, потом подыскивалась «натура», для того, чтобы то, что возникало в процессе психодрамы — чувства, мысли — были бы наложены на какой-то зрительный ряд.  Фильм сохранился и у меня, и у А.В. Торстенсена.

Из этих же денег была профинансирована наша поездка в Штаты.

Нам нужно было быть в Нью-Йорке 10-го или 11-го июля, но билетов не было.  Двое суток мы ожидали в аэропорту, чтобы нас посадили в самолет на свободные места.  В конечном итоге, обслуживающий персонал аэропорта «Шереметьево» вошел в наше положение, и мы все-таки улетели и попали на семинар плэйбэк-театров.  В самолете тоже случилась интересная история.  Рядом с нами в экономическом классе оказался заместитель министра финансов СССР.  Ему шофер билеты только в экономический класс достал.  А Лева Майзлес попал в бизнес класс.  Ну, оттуда Лева пришел к нам, видит, сидит какой-то мужчина.  Солидный, в очках.  Лева скромно ему предлагает: “ Вы не хотели бы поменяться со мной местами?”  Мужчина оказался с развитым чувством юмора и говорит: “ А что вам там обслуживание не нравится или пища не свежая?”.  В общем, слово за слово, и они полюбили друг друга до такой степени, что весь полет мы пили и ели за счет командировочных заместителя министра финансов СССР.  Причем, Лева так напился и наелся, что уснул на толчке, закрывшись изнутри.  Мы с Красильниковым (по-моему, такова была фамилия заместителя) полчаса перед посадкой в Нью-Йорке тихо скулили около хвостового туалета: “Левушка, проснись”.  В щелку была видна гордая посадка Левиной головы с закрытыми глазами.  И они ни в какую не хотели открываться.  Разбудить мы его смогли буквально минут за десять до посадки.  Именно эту историю мы потом играли на мемориальной мореновской сцене для американских коллег.

На семинаре были люди из Гватемалы, из разных штатов США: Техаса, Колорадо, Вашингтона.  Это был семинар по обмену опытом использования плэйбэк-театра при работе с разными типами клиентов.  Все это проходило, да и жили мы, собственно говоря, в мемориальном центре Морено.

С.К.  А вы полетели всем составом?

А.Ш.  Нас полетело 5 человек: я, Олег Еремин, Саша Макаревская, Тамара Неболюбова, Лева Майзлес.  В Нью-Йорке нас встретила Лена Поленова.  Она выступала в процессе работы в качестве ко-директора и переводчика, потому что с английским языком у нас у всех было плохо.  К счастью, плэйбэк-театр предполагает все-таки больше действие, и мы старались использовать минимум слов и максимум пантомимики, чтобы донести до зрителей содержание и смысл разыгрываемой истории.  Делали и классическую психодраму, но в большей степени, конечно, нашу версию плэйбэк-театра.  Джонатан Фокс — прямой ученик Морено, редактор книжки, которая называется «Избранные труды Я.Л. Морено», придумал плэйбэк-театр как модификацию театра спонтанности Морено, с которого тот, в общем-то, и начинал.  С благословения Морено Фокс начал разрабатывать эту линию психодрамы.  Вместе с Джо Салас он написал книгу о плэйбэк-театре, в которой есть одна запомнившаяся мне фраза, посвященная нашему приезду: «Приехали русские: no money, no English”.  И, в общем-то, это была констатация факта.  Джо Салас подошла после наших представлений и сказала: «Я знаю, что у вас нет денег. Но вы играли, а мы смотрели. Вот деньги за ваши представления».  В конверте было что-то около 250 долларов.  Эти деньги нас очень выручили тогда, хотя и питание, и проживание оплачивала американская сторона

Л.З.  Андрей, расскажите пожалуйста, немного о том, как работает плэйбэк-театр.

А.Ш. .  Плэйбэк-театр — это театр, в котором рассказанная история возвращается актерами рассказчику и зрителям в драматическом представлении.  Рассказчик с помощью ведущего представление режиссера формулирует историю, которую он хотел бы увидеть на сцене, пересказывает ее в той форме, которую они с режиссером выбрали, и назначает актеров на разные роли в своей истории.  Он дает какие-то минимальные сведения о себе, и о персонажах своей истории.  Актеры, с согласия рассказчика, имеют право импровизировать на заданную тему, используя свои профессиональные знания в области психологии, театра и просто свой предыдущий жизненный опыт.  По желанию рассказчика история может быть сыграна несколько раз с различными вариантами начала и завершения.  Рассказчик и зрители имеют возможность посмотреть одну и ту же историю с разных точек зрения, и даже с точек зрения различных персонажей рассказанной истории.  Зрители, также с согласия рассказчика, могут пересказать историю по — своему, и попросить актеров ее сыграть.  Иногда, опять же по желанию рассказчика, актеры делятся мыслями и чувствами, возникшими у них в той роли, которую они играли на сцене.  В процессе представления истории цепляются друг за друга, и в завершении возникает “ожерелье из историй”, рассказанных зрителями.  Часто выкристаллизовывается какая-то тема, волнующая большинство зрительской аудитории, тогда и зрители, и актеры имеют возможность ее обсудить в свободной дискуссии.

Режиссер выполняет несколько функций: во-первых, он, используя различные психологические и театральные технологии, проводит разогрев актеров и зрителей; во – вторых, организует взаимодействие между актерами и зрительным залом; в-третьих, “выкристаллизовывает” из аудитории рассказчика; в четвертых, помогает рассказчику сформулировать свою историю таким образом, чтобы она могла быть сыграна как сценическое представление; в пятых, контролирует зрительный зал с тем, чтобы поведение кого-либо из зрителей не травмировало рассказчика; в шестых, если в этом есть необходимость, короткими подсказками помогает актерам уловить подтекст рассказанной истории; в седьмых, организует обсуждение сыгранных историй и формулирует основные итоги произошедшей встречи зрителей друг с другом и актерами; в восьмых, отдельно с актерами организует обсуждение чувств и мыслей, возникших у них во время представления.

С.К. Вот вы выступали на мореновской сцене…

А.Ш.  Да, мы выступали на мореновской сцене.  Это было в 91-м году в июле месяце.  Мы играли на этой сцене один раз, чтобы отдать дань уважения Морено, а потом выступали в арт-центре г. Нью-Палтц (штат Нью-Йорк), где и проходила  конференция плэйбэк-театров.  Там мы познакомились с Зеркой Морено и были представлены мэру этого городка, которые присутствовал на фуршете по случаю окончания конференции плэйбэк-театров.

С.К.  А каковы Ваши ощущения от этой сцены, она чем-то отличается от других сцен?

А.Ш. Ну, как …  Скажем, весь Центр представляет из себя такой большой-большой сарай, или ангар, или амбар — этажей не знаю во — сколько…  В нем три «лепешки» — сцены — тоже очень большие, еще дверца на второй этаж и балкончик для Бога.  Достаточно большой балкон, на достаточно большой высоте, который тоже можно использовать для игры.  Специальное освещение, цветом можно играть.

В плэйбэк-театре используется еще музыкальное сопровождение. У нас была гитара и блок-флейта, в принципе, это может быть фортепиано.

После Нью-Палтца нас пригласили в Вашингтон, где мы выступали в арт-центре на 17 улице.  На представлении было где-то около 60-ти зрителей, американцев, и мы вместе с вашингтонским плэйбэк-театром играли их истории.

После представления в арт-центре мы с Леной Поленовой и директором Вашингтонского плэйбэк-театра Джефри Йетсом решили поиграть на улице для прохожих.  Вначале мы играли около книжного магазина, затем владелец ближайшего ресторанчика, поняв, что мы русские, предложил нам пойти в его заведение и поиграть истории посетителей.  Он был то ли из Ирака, то ли из Ирана, и учился (с его слов) то ли в Тбилиси, то ли в Минске в какой-то разведшколе.  Ну, за что купил, за то и продаю.  Он так рассказывал.  Анекдотичность ситуации заключалась еще и в том, что мы все были несколько «подшофе», так как после каждой сыгранной истории хозяин предлагал выпить за нашу неожиданную встречу на американской земле.  Помню Тома Неболюбова в процессе игры шептала мне на ухо: «Андрей, остановитесь. Вы же сейчас напьетесь, и мы не сможем дальше играть».  Но паровоз набирал пара, и остановить нас смог только подошедший полисмен, который в вежливой форме сообщил, что мы устраиваем представление в неположенном месте.  Мы извинились и стали собираться домой.  Но мы не поделились полученными доходами со шнырявшими вокруг неграми, которые предъявили претензии на процент. Директор Вашингтонского плэйбэка послал их по-английски подальше, сообщив, что мы эти деньги заработали, а они их только вокруг собирались шкулять.  После обмена любезностями (по-русски и по-английски) мы побросали девчонок, которые так и не поняли, что происходит, в машину, и под градом камней поехали отоваривать заработанные деньги в ближайший супермаркет.  Всего мы заработали за три часа игры на улице и в ресторанчике (не считая еды и питья, предоставленных бесплатно) около ста долларов.  Вот такой была одна из историй о наших представлениях в США.

С.К  А как вы друг друга понимали?

А.Ш.  С помощью переводчика.  И старались играть очень короткими фразами и больше через пластику, мимику, создание мизансцен.

Л.З.  А костюмы у вас были?

А.Ш.  Да, у нас были костюмы.  Костюмы были замечательные, их сшили как раз к съемкам фильма; ну и не только костюмы, мы, например, использовали шляпу, трость — предметы, которые символизировали разные роли, элементы разных историй.  Эти предметы помогают в знаковой форме выразить те чувства, те мысли, о которых идет речь.

После этой поездки мы вошли в Международную Ассоциацию плэйбэк-театров, и состояли в ней до тех пор, пока наш театр не закрылся.

С.К.  А почему театр закрылся?

А.Ш.  Люди заканчивают университет, начинают работать, все сложнее собираться…  Эти трудности многие испытывают, мне об этом говорили коллеги из других театров.  Обычно труппа плэйбэка — люди, работающие в разных профессиональных областях: музыка, искусство, режиссерское, актерское мастерство, профессиональная психотерапия.  Например, в Вашингтонском плэйбэк-театре играл Дэвид Ховард — первая виолончель оркестра Растроповича…  У нашего театра было три состава.  Начинать все заново по четвертому разу нет ни сил, ни возможности, может быть, уже и желания.

Потом мы вернулись, а к тому времени в ассоциации психологов-практиков АПП были разные секции.  Была секция психодрамы, психоанализа, гештальт-терапии, НЛП, эриксоновского гипноза и другие.  Еще до того, как мы ездили в Штаты, зимой 91-го, я в этой ассоциации как бы тоже состоял, и мы собирались: Катя Михайлова, Лена Лопухина, я, Ольга Павлова, Люда Николаева, Лена Алехина, которая чуть попозже пришла.  Витя Семенов приходил.  Мы изучали технику психодрамы ( по книгам, по статьям, которые знали) и разыгрывали драмы друг друга.  Первую драму, в которой я был протагонистом, вел Павел Снежневский, — это было на конференции психологов-практиков.  Тогда разыгрывали мой сон.  Из тех, кто в этом участвовал , я помню Игоря Аршинова, Люду Николаеву.  На мой взгляд, работа была удачной, потому что, разыграв этот свой сон, я решил одну из проблем, которая тогда была для меня актуальной.  Ну не сразу , а через месяц все-таки решил.  Я почувствовал тогда на себе, что это действительно очень серьезно и интересно.  Так параллельно я работал в качестве директора плэйбэк-театра и участвовал в секции психодрамы в АПП.  А потом Юля Алешина ( она была руководителем или вице-президентом в АПП) списалась с Международной Ассоциацией психодрамы и групповой психотерапии с тем, чтобы организовать обучающую группу в России.  Это, возможно, и было началом организованного обучения психодраме в России.  Набор в первую группу проходил просто-напросто жеребьевкой: кто вытянет, тот в эту группу и попадает.  Может быть, не все по жребию попали, я точно не знаю.  В этой группе, я помню, была Анна Варга, Лопухина Лена, Нифонт Долгополов, ну и другие.

С.К.  А кто вел эту группу?

А.Ш.  А там же разные специалисты приезжали.  По-моему, это был грант Совета Европы.  Либо вначале гранта не было, а была инициатива Международной Ассоциации психодрамы и групповой психотерапии.  Об этом Лена Лопухина как-то лучше знает, она отвечала за эту группу.  Потом возникла вторая группа, уже на основе секции психодрамы АПП.  Эта группа очень долго развивалась, потому что иностранные специалисты то приезжали, то не приезжали.  Состав менялся; некоторые из тех людей, кто был во второй группе, перешли в первую, другие выбыли.  Потом возникла еще одна группа — американская.

Л.З.  Когда  АПП  распалась на разные секции, то не стало центра, который объединял бы их?

А.Ш.:  Там был большой скандал при выборах нового президента.  Каждый год или каждые два года должны были выбирать президента.  В конечном итоге не договорились, президента не выбрали, и АПП как-то так спокойно и тихо умерла.  У всех появились другие дела, другая работа, никто не чувствовал необходимости в каком-нибудь координационном центре.  Сейчас снова возникает мысль, что он необходим, а тогда, я думаю, он совершенно никому не был нужен…

.Потом образовалась еще и немецкая группа.  Люди перетекали из одной группы в другую.  Если в одной группе не было занятий, приходили в ту, где есть.  Так что группы были нельзя сказать, чтобы закрытые.

С.К.  Вы сейчас про разные направления говорите?

А.Ш.:  Нет, я только о психодраме говорю.  Но по направлениям то же самое.  Игорь Кадыров, который входил в первую группу, одновременно обучался психоанализу.  Я, например, ходил на психодраму и занимался плейбэком.  Игорь Аршинов тоже иногда ходил на психоанализ, но это он лучше знает, лучше скажет.  Я знаю, что одно время Сережа Аграчев тоже ходил на психодраму, а он занимается психоанализом. Катя Михайлова была в первой группе по психодраме, а одновременно была связана с эриксоновским гипнозом, потому что этим занимался ее муж Леонид Кроль.  То есть, перетекание было и между, и внутри.  Вот, например, из второй группы до конца, по-моему, дошли только я, Люда Николаева и, кажется, все…  В общем, по дороге народ выпадал.  Набирали других людей.  Рейтинг был, голосование при приеме новых членов.  Группа фактически продолжалась с 1993 по 1998 год, причем с перерывами.  И завершилась она экзаменом, который принимала Элла Мей — прямая ученица Я.Л. Морено.  Больше всех с нами занималась Лайла Гжелстрем из Шотландии и Йорг Бурмайстер.  На экзамен должен был приехать еще Йорг Бурмайстер, но случилась анекдотичная история.  Он прилетел из Швейцарии с приглашением, но без визы.  Из самолета его не выпустили и он улетел обратно.  Его встречали в аэропорту, ждали всей группой, и только когда, уже прилетев обратно в Швейцарию, Йорг позвонил Нифонту Долгополову, а тот перезвонил нам, стало понятно, что экзамен Элла Мэй будет принимать одна.  В конце концов нам выдали сертификаты, на которых стоят подписи Эллы Мэй Шарон, Лайлы Гжелстрем и Йорга Бурмайстера.

С.К.  Андрей Филиппович, какой самый яркий эпизод Вашей психодраматической жизни?

А.Ш.  Самый яркий это, наверное, поездка в 95-м году в Германию.  Нас пригласила Баварская ассоциация психоанализа, чтобы мы поделились своим опытом использования методов плэйбэк-театра.  Ее представители были здесь, в России, на конференции, которую проводила, как ее сейчас называют, психотерапевтическая лига, а тогда это называлось как-то по-другому, и ее руководителем был Борис Слуцкий.  Он нас пригласил, чтобы мы дали представление плэйбэк-театра на этой конференции.  Все это проходило в огромном зале кинотеатра на Преображенской площади рядом с метро.  В зале сидела вся психотерапевтическая элита бывшего Советского Союза, в первом ряду В.М. Рожнов сидел, например.  Ну, сделали разогрев зала, потом предложили рассказать истории.  Встал первым Рожнов, сказал: меня зовут Рожнов, имя отчество назвал, — сыграйте это.  Одна из участниц, Света, подходит и спрашивает: «А кто это такой?»  Я говорю: «Ты вообще на каком факультете учишься, на факультете психологии?  И классика отечественной психотерапии не знаешь?»  А она говорит: «Так что играть?»  А я говорю: «Играй то, что увидишь в нем.»  И они сыграли его — просто сделали такую движущуюся виньетку, сыграли разные ипостаси этого человека, как они их увидели.  Зал лег просто от смеха.  Потом зрители утверждали, что мы специально с Рожновым договорились, чтобы он завел зал.  Ну, потом мы сыграли 3-4 истории зала.  Йохану из баварской психоаналитической ассоциации это сильно понравилось, и нас пригласили в Германию, и мы там учили немецких психоаналитиков методам плэйбэк-театра.  Вот это было приятно, потому что когда тебя учат — это конечно хорошо, но когда ты сам учишь, и не новичков, а профессионалов, но в другой области, — это очень интересно.

Л.З. Я хочу спросить, почему Вы выбрали плэйбэк из всех видов психодрамы?

А.Ш.:  Да не то, чтобы я выбирал специально.  Скорее просто мне это нравилось.  Это такое живое соединение психотерапии и театрального искусства, да?  Оно действительно живое, там много спонтанности, много импровизации.  Собственно говоря, спонтанность и импровизация во многом в психодраме являются терапевтическими компонентами.  К нам иногда консультанты приводили своих клиентов, когда у них возникали трудности в работе, и мы играли истории консультанта, клиента и их взаимоотношений.  Они рассказывали о взаимоотношениях, а мы это показывали в форме импровизационной игры.  Эта работа достаточно эффективна: я знаю случаи, когда процесс психотерапии (гуманистической, психоаналитической) после нашей работы сдвигался с мертвой точки.

Еще одно яркое впечатление — это история с Сергеем Аграчевым.  На одной из конференций — тогда съезды были психотерапевтические — мы играли на улице, показывали плэйбэк, но не сами играли, а так разминали группу, что группа начинала играть сама по себе свои собственные истории.  И вот все закончилось, мы, значит, сидим, кушаем, немножко выпиваем: я, Люда Николаева, Маша Волгина, другие ребята, и вдруг из кустов выходит Сережа Аграчев. «Мне сказали, что здесь психоанализ где-то проводят»  Мы ему отвечаем: «Да, конечно, вот сейчас только провели психоаналитическую группу вместо тебя.  Ты опоздал».  Он попросил нас сыграть эту историю, как он выходит из кустов, мы сыграли.  Он говорит, «Ну ладно, пойдемте со мной на психоанализ, поможете мне провести группу, вдруг она застрянет, а вы уже такие разогретые, что-нибудь сыграете психоаналитическое.»

С.К.  Спасибо.  А вы можете назвать имена тех людей, которых Вы считаете своими учителями?

А.Ш.  Йорг Бурмайстер, Элла Мэй Шаррон, Джонатан Фокс, — это основные.  Но больше всего я взял, конечно, у Бурмайстера.  Он человек очень спонтанный сам по себе; у него специализации в области психоанализа, арт-терапии, танцевальной терапии.  Большой диапазон, который позволяет ему использовать другие методологии применительно к психодраме.  У него в работе эти все вещи очень синтетически переплетены; у него я научился большему, чем у всех остальных.

Л.З.  А есть у Вас ученики?

А.Ш.  Да, есть.  Но некоторые из них уже живут не здесь.  Лева Майзлес с Тамарой Неболюбовой — в Израиле, Алена Чемыртан — в Румынии, Олег Еремин — в Германии.  Из первого состава здесь, пожалуй, никого и не осталось, Саша Макаревская только в Москве.  А из тех, кто во втором и третьем составе — Володя Бинас, Андрей Егоров, Сережа Щербаков, — они работают сейчас в компании «Юкос», занимаются кадрами.  Ну, используют, конечно, психодраму и ролевую игру.  Еще Маша Волгина, Лена Шутенко, которая защитила первую диссертацию в России по психодраме, Надя Соколова, — она тоже должна скоро защититься…. Можно я всех перечислять не буду, а то похоже на поминальный список.

Л.З.  А сейчас Вы используете психодраму в своей работе?

А.Ш.  Да, конечно, использую, как в клиентской работе, в индивидуальном консультировании, так и при проведении занятий.  Я не считаю психодраму единственным методом…  У меня первое образование психиатрическое, приходилось работать с разными типами клиентов, использовать разные подходы, — гештальт-подход, гуманистическую и психоаналитически ориентированную психотерапию.  Психодрама для меня — важное, существенное, даже главное, — мне это нравится, но я использую и другие методологии в своей практике.  Обучающие группы по психодраме, я, честно говоря, никогда не набирал и не вел, потому что мне казалось это не актуально.  Люди сталкиваются с разными ситуациями, и если у тебя одна чистая психодрама, — ты можешь оказаться лишенным инструментария.  Даже на западе лучшие психодраматисты, вот Йорг Бурмайстер, например, специализируются в разных областях.  Мне бы хотелось, чтобы психодрама была признана как метод психотерапии, имеющий государственное лицензирование…  Я в свое время, например, писал письмо Петровскому Артуру Владимировичу,с предложением ввести психодраму в качестве специализации в образовательные стандарты.  Но ничего не получилось, потому что у Артура Владимировича свои взгляды на психодраму.  Его стратометрическая концепция основана на взглядах Я.Л.Морено, но ссылок на Морено там недостаточно, на мой взгляд.  Поэтому он, как президент Академии Образования, относится к психодраме с большим сомнением и с большим подозрением.  Потом я повторял эти попытки…  Но не получилось.  Может быть, тогда время не пришло.  Может оно сейчас придет.  Но такие попытки, я знаю, есть; я пробую это делать, знаю, что и Катя Михайлова пробовала это делать, но пока ни у кого не получилось.  Это касается и других направлений, не только психодрамы.  Психоанализ ведь тоже не легитимен, по большому счету.  Сертификат выдается, а он государственный или какой?  На западе сертифицируют общественные организации, которым дает право государство.  Мы вот были, например, на экзамене в Баварской психоаналитической ассоциации — это общественная организация, которой земля Бавария дала право выдавать дипломы о том, что вот эти люди, получившие специализацию в области психоанализа, являются психоаналитиками и могут в Баварии работать.

С.К.  А как Вы думаете, психодраматическое сообщество у нас есть?

А.Ш.  Ну, оно примерно также умерло, как ассоциация психологов-практиков.  Всем показалось, что это совсем никому не нужно, каждый начал практиковать в разных областях…

Л.З.  Чем, на Ваш взгляд, живут те люди, которые сейчас занимаются психодрамой?

А.Ш.  Финансово, — вы это спрашиваете?  Ну не знаю, кто живет на деньги от психодрамы; может быть, такие люди и есть. Но большинство , я думаю, где-то зарабатывает деньги, а психодраму ведет либо в процессе занятий (иногда за деньги, иногда бесплатно), либо в рамках какой-нибудь программы.  Например, одно время я участвовал в программе по работе с кадровыми военнослужащими, уволенными в запас или в отставку. Внутри этой программы описал психодраму как метод психологической реабилитации и провел несколько занятий.  То есть мы используем технологию психодрамы при работе с разными социальными группами клиентов.

С.К.  А как вы думаете, эта ситуация характерна только для России, или за рубежом так же?  Чем вообще отличается российская психодрама от зарубежной, на Ваш взгляд, вы были там, смотрели…

А.Ш.  Как сказать…  Я вообще-то, если честно, не заметил, чтобы они там были сильно популярны, психодраматисты.  Да, они ведут психодраму, но это не обязательно терапевтическая работа с клиентами.  Тот же плэйбэк Дж. Фокс использует в бизнес консультировании.  Да, он проводит семинары по плэйбэку по всему миру, в Штатах, в Японии, в Австралии, в Новой Зеландии, и, в то же время, ведет занятия для бизнесменов по развитию спонтанности.  То есть, в чистом виде психодрама как клиентская практика есть, но не так сильно распространена. Лайла Гжелстрем, например, рассказывала, об использовании метода в женской группе.  Нельзя сказать, что на ее работе написано «психодрама» — нет, там написано «работа с женщинами, перенесшими насилие».  За рубежом те, кто изучал психодраму, ее используют, выполняя социальный заказ на работу с разными социальными слоями и группами.  Работа только в психодраме, — это обучающие группы.  И те, кто этим занимается, они — учителя, они — “чистые” психодраматисты.  Практики –психиатры, психологи, -используют психодраму только как метод.

С.К.  А как Вы думаете, если бы Морено эмигрировал не в Штаты, а в Россию, что было бы?

А.Ш.   Я вам могу рассказать историю.  Отец руководительницы мемориального центра Морено в Нью-Палтце, — замечательной женщины, которая, кстати, занимается аксиодрамой, — работал в Питере.  Он поехал строить социализм в Советском Союзе, тогда же, когда Морено эмигрировал в Штаты, в 20е годы.  Мы с ним встречались, разговаривали, он фотографии показывал.   Как его зовут, я не помню.   Он работал инженером в Ленинграде.  Однажды вечером к нему пришли рабочие и сказали: “Вас завтра арестуют”.  И он, собрав все свои пожитки, в том числе вырезки из газет, где про  него было написано, по льду финского залива драпанул из страны.  И ушел, сумел уйти.  Вот тоже самое могло быть и с Морено.  Только он мог не уйти.

Л.З.  Вот если окинуть взглядом современное психодраматическое сообщество, то какой образ мог бы отразить его состояние сейчас?

А.Ш.  Пауки в банке (общий смех).  Ну, это слишком, слишком образно…  Конкретно – сейчас никому дела ни до кого нет.  Каждый работает по-своему, в своей области.  Не знаю, по-моему, ярко выраженной тенденции к объединению просто не существует.  Среди тех, кто давно работает, по крайней мере.  Скажем так, ведь все начинается с организации, а организация с самого начала оставляла желать лучшего.  Была сильная конкуренция…

С.К. В личностном  или в профессиональном плане?

А.Ш.  И в том и в другом.  Когда нет общей цели, у каждого только своя – научиться и начать работать, — зачем нужна организация?  Она может быть нужна, чтобы вместе противостоять каким-то внешним неблагоприятным обстоятельствам, чтобы утвердить себя как профессиональное сообщество.  Эта цель изначально была, но постепенно как-то потерялась, а именно цель объединяет профессиональное сообщество.  Цели нет и его нет.

С.К.  А Вам хотелось бы, чтобы оно было?

А.Ш.  Конечно, такого рода сообщество необходимо, чтобы, по крайней мере, обмениваться опытом.  Нельзя вариться в собственном соку.  А второе, — утверждать себя на рынке труда.  Да, мол, есть такая специализация — психодраматист, как есть психоаналитик, гештальт-терапевт; она имеет свое представительство, допустим, в какой-то общей ассоциации.  А если сообщества нет – нет представительства на рынке труда,  на рынке профессиональных услуг.

С.К.  А Вы могли бы  образно представить, каким бы Вам хотелось его, сообщество, видеть?

А.Ш.  Тут ничего необычного нет.  Как любая общественная организация, она должна иметь президента, оргкомитет, который вел бы текущие дела, поддерживал связи с международными организациями.  Пока обучающие группы велись, связи поддерживались постоянно, иностранные специалисты приезжали, с ними переписывались.  Сейчас такое спорадически возникает, но каждый действует по своим собственным каналам, отдельно друг от друга.  А чтобы возникла какая-либо организационная структура, за это должен взяться кто-то, кто хочет это делать.  У меня лично есть другие жизненные цели и задачи, я давно занимаюсь психологической реабилитацией, поэтому для меня сейчас более важно, чтобы психологическая реабилитация стала социальной единицей, как определенное направление психологической помощи в России.  Для меня на протяжении последних, по крайней мере, трех лет это было более актуально.  Я прикладывал определенные силы, чтобы моя лаборатория в Академии Образования, выжила как лаборатория.  Именно в академической структуре, потому что это тоже представительство профессии, это и защита диссертаций, и написание статей, книг и т. д.  Психодрама – только часть этой работы.  Для меня.

С.К.  А, допустим, есть кто-то, кто может сделать все как всем хочется.  Как бы оно выглядело, то, что хочется? Ну, образ или метафора.

А.Ш.  Ну почему образ или метафора!!!  Прицепились.  Должен быть президент, который пользуется авторитетом среди психодраматистов, который обладает потенциалом, и, главное, желанием отстаивать профессиональные интересы психодраматистов.  Обращается в разные государственные инстанции, с тем чтобы это все равно стало специализацией…

С.К.  А, довести дело, которое заварено…

А.Ш.  Да, довести дело до конца.  Сертификация нужна государственная.  Вот это необходимо, и не только для психодраматистов, необходимо для всего психотерапевтического сообщества.   Поэтому Лена Лопухина решила, что нужно сотрудничать с психотерапевтической лигой, а мне кажется, что это не очень правильно, потому что ППЛ собирается подмять под себя все.  Все виды психотерапии,

С.К.  А потом она может быть займется ….??

А.Ш.  Может быть.  А, может быть, и нет.  А, может быть, это ползучая революция психиатров, чтобы психологов к ногтю прибрать.   Тоже вполне возможный вариант.

Л.З.  Ну, они берут любого…

А.Ш.  Берут-то любого, а руководит кто?   Тем более, что любого — хоть маг, хоть волшебник, пожалуйста, будь членом психотерапевтической лиги… Я был на первом собрании, только ППЛ тогда еще как-то по-другому называлась.  Я был, Игорь Кадыров, Лена Лопухина.…   К психиатрам я отношусь с большим подозрением, потому что помню историю отечественной психиатрии.  Я изнутри это помню.  Например, в отделении, которым я руководил, лежали 30 “принудчиков”.  Вот говорят про институт Сербского, что он изменился, стал демократическим,  а я помню историю института Сербского. Помню историю вопроса о вялотекущей шизофрении — диагноза, который ставили всем, кто не соответствует социальным стандартам, нормам и ценностям советского государства.  А люди-то остались те же самые, которые тогда работали. Хотя я могу и ошибаться. Давно не сталкивался.

Л.З.  А может быть они…

А.Ш.  Перестроились?  Я мало верю в перестройку.  Я не знаю, может быть, кто-то изменился.…  Там самый демократичный, на мой взгляд, Юрий Степанович Шевченко, который заведует кафедрой детской психиатрии в 6й больнице.  Действительно замечательный человек, из другой кагорты.  Слуцкий был демократичен, но Слуцкий уже, по-моему, в Чикаго…  Подготовленный Карвасарским закон о психотерапевтической помощи полностью исключает психологов из этой деятельности.  Они могут участвовать, но только как вспомогательные рабочие.  Эта проблема, опять же, не только отечественная, она есть, например, в Шотландии, Лайла рассказывала.  У них тоже психологи с психиатрами живут не очень мирно.  Надо сотрудничать друг с другом, но…

С.К.  А каков Ваш прогноз, как будет развиваться психодрама в России? 

А.Ш.  Ох, не знаю.  Мне кажется — пессимистический…  Есть такие практики, профессионалы в области детской психологии – Т. Шишова, И. Медведева.  Они в своей книжке говорят, что психодрама – это вчерашний день, а они придумали новый метод — психоэлевацию, хотя в основе его — технологии и техники психодрамы, ролевой игры, использование кукол, а этим сто лет в обед как занималась Зерка Морено.  И таких людей, я думаю, будет появляться все больше и больше.  Будут использовать технологию, отрицая или даже иногда ссылаясь на то, что они взяты из психодрамы, но психодрама устарела. Я эти песни неоднократно слышал.  Ролевые игры, например, настолько уже вошли в психотерапевтический арсенал, что все забыли, откуда они вообще взялись.  А психодрама — это определенная техника и технология, это же не просто ролевая игра.  Ролевая игра только часть психодрамы.  Определенный стандарт образования в этой области, разумеется, есть на западе, мы могли бы его перенять, но желательно, чтобы он был утвержден и принят государственными структурами..  Но пока…

Л.З.  А какой бы вопрос Вы сами себе задали?

А.Ш.  Когда я  все-таки попробую восстановить плэйбэк-театр?  Или сделаю обучающую программу для плэйбэк театра?  И я на этот вопрос не могу себе дать ответа.  На добровольной основе, бесплатно — это сейчас невозможно, а если на финансовой — обучение не будет подтверждено государственным сертификатом.  Платить деньги за воздух, просто ради того, чтобы обучиться чему-то и не знать, что с этим потом делать?

Л.З. А когда вы учились, вас устраивало то, что иностранные сертификаты не признаются в нашем государстве?

А.Ш:  Нам тогда было интересно узнать, что такое психодрама и как ее можно использовать в практической работе. Я не думаю, что для большинства сам по себе сертификат представлял какую-то ценность.  Только для тех, кто потом собирался уезжать на Запад.  Для тех, кто оставался — да, это престижно, существенно, на всякий случай получу.  Хотелось завершить работу; мы эту группу тянули 5 лет: силы потрачены, время потрачено, и ничего на выходе.  Это так называемая группа №2.  А немецкая группа, по-моему, так и не завершилась.  И это тоже связано с организационными и финансовыми проблемами.

А начать заново плэйбэк психологически сложно.  Есть внутренний барьер, он влияет даже больше, чем какие-то внешние препятствия.  Потому что надо начинать все с нуля, понимаете…  Наверное, это уже будет по-другому.  Потому что даже первый состав, первая группа отличалась от второй, а вторая — от третьей.  В конечном итоге мы научились вообще играть вдвоем, втроем.  Не обязательно ведь стандартно, чтобы 6 человек на сцене.  Можно включать группу…

С.К.  А можно так понять Ваши слова, что Вам проще было бы,  если бы Вы начинали заново в рамках чего-то понятного, стабильного и  поддерживающего?

А.Ш:  Да.  Конечно, было бы идеально: Институт психодрамы, у которого есть директор, помещения, полученное от государства легитимное право выдавать психологам и психиатрам дипломы по специализации — сертификат дополнительного образования, в котором будет написано: «специализация – психодрама».  Такие институты пробовали создаваться.  Я тоже пробовал это делать, регистрировал плэйбэк театр как ТОО.  Но это все — виртуально.  Виртуальные институты существуют, реальных институтов — нет…

Л.З.  То есть, этот институт должен обладать лицензией на дополнительное образование?

А.Ш:  Да, на дополнительное образование.  По психодраме.  Не просто правом выдавать диплом о повышении квалификации.  Пришел, квалификацию повысил за 30 часов, и написали «психодрама».  Нужен стандарт, а он не 30, а 900 часов.  Государственные институты могут выдавать диплом о повышении квалификации, вот в РАО, например.  В области психодрамы.  Для чего-то этого достаточно, для институализации психодрамы как метода и направления психотерапии в России, этого явно не достаточно.

С.К.  У нас остался только один вопрос — чем для Вас было это интервью?

А.Ш.  Наверное, возможностью поделиться своим опытом.  Я думаю, если это сделаю не только я, но и другие, может быть, мы действительно что-то сможем изменить в той ситуации, которая сейчас складывается.  В отношении к своей профессиональной деятельности, например.  Может быть, действительно стоит возобновить деятельность ассоциации в качестве общественной организации, которая имеет свои цели, задачи и стремится к их реализации в реальности.  Не в виртуальной, а все-таки в реальности жизни, — общества, институциональной структуры, в которой мы находимся.  Я еще раз повторю: я думаю, что за это как организаторы должны браться не те, кто давно работает, а «второе», что ли, поколение…

Л.З.  А чем ассоциации, по Вашему, отличаются от Института психодрамы?

А.Ш.  Институты направлены на подготовку кадров, а ассоциации кадры не готовят, они отстаивают права своих членов.  И в обществе перед государством.  Правильно ведь?.  Не ассоциации выдают сертификаты, а институты.

Л.З.  То есть, ассоциация является только шагом на пути к …

А.Ш.  Да, шагом на пути к признанию государством того, что могут создаваться  институты, которые будут иметь возможность выдавать дипломы по специализации.  В частности, в области психодрамы.  По-моему, именно в этом задача ассоциации  – отстаивать права заниматься какой-либо деятельностью.  И здесь не обойдешься без связей и отношений, которые надо налаживать с другими ассоциациями.  Ведь на уровне отдельных личностей связь между направлениями есть:  Нифонт Долгополов работает и в психодраме, и в гештальте; Игорь Кадыров занимается психоанализом, и при этом — сертифицированный психодраматист; Катя Михайлова знакома с НЛП и эриксоновским гипнозом и одновременно обучает психодраме.  Связи эти надо налаживать и между институтами, в этом заинтересовано все психотерапевтическое сообщество.  На мой взгляд, по крайней мере.  Может быть, это не так…

Л.З.  Спасибо Вам за интервью.

А.Ш.  Я не сильно пессимистичен?

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Ефремов Станислав История психодрамы , ,

Интервью с Александром Черниковым, 10 декабря 2001
Интервьюеры: Елизавета Загряжская, Татьяна Платонова
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Черников Александр Викторович, закончил МГУ, кандидат психологических наук, консультант и тренер Института семейной и групповой психотерапии, преподаватель Института практической психологии и психоанализа, супервизор совместного австрийско-российского проекта подготовки семейных психотерапевтов, председатель Экспертного совета Общества семейных консультантов и психотерапевтов.
Сертификат «Миланской школы семейной психотерапии», «Системной терапии М. Боуэна» (США), сертификат обучающей программы под руководством Х. Вайнер, программы под руководством К. Бейкер и П. Тительмана (США), сертификат психодраматерапевта Института Морено (Германия)

Е.З.  Александр Викторович, расскажите, пожалуйста, немного о том, чем Вы сейчас занимаетесь?

А.Ч.  Моя основная специальность — семейная психотерапия.  Более 10 лет я консультирую семьи и веду обучающие программы в области семейной терапии.  В настоящее время я руковожу 3-х летней тренинговой программой в Институте семейной и групповой психотерапии, являюсь преподавателем Института практической психологии и психоанализа, супервизором совместного австрийско-российского проекта подготовки семейных психотерапевтов.  Кроме этого, я принимаю участие в работе Общества семейных консультантов и психотерапевтов.

Е.З.  Вы используете психодраму в своей практике?

А.Ч.  Несомненно использую, хотя и не всегда в том виде, которому учился.  Я не часто провожу классические психодраматические сессии.  Только иногда, когда веду психодраматические группы в разных учебных заведениях.  В основном я использую психодраму во всевозможных ролевых играх при обучении специалистов.  Кроме того, я несколько раз в год провожу семейную реконструкцию.  Это специальная техника, разработанная Виржинией Сатир для проработки семейной истории в нескольких поколениях.  Она сочетает в себе элементы системной семейной психотерапии и  психодраматические техники.  Так как Сатир сама училась у Морено, то в ее работе ясно просматриваются психодраматические идеи.  Однако, семейная реконструкция имеет несколько существенных отличий от классической психодрамы.  Это более длительная работа.  На одного протагониста уходит 5-8 часов групповой работы.  Фактически это 3 психодраматические сессии. Другим отличием является то, что психодрама — это цепочка ассоциативно возникающих психодраматических сцен, а семейная реконструкция — последовательное построение семейных скульптур в ключевых датах семейной истории.  В семейной реконструкции протагонист — «звезда» в терминологии Сатир, находится большую часть времени в позиции наблюдателя (психодраматическая техника зеркала).  Кроме этого здесь допускается гораздо большая, чем в психодраме активность дополнительных Я.  Их чувства из ролей персонажей по ходу работы оказывают существенное влияние на последующее действие.  Еще одним отличием является то, что в семейной реконструкции основной акцент ставится не на родительскую семью протагониста, а на семьи его бабушек и дедушек.  Считается, что гораздо важнее разобрать те семьи, в которых выросли его родители.  Видя детство родителей, их трудности и успехи, размышляя над тем, что им помогало выживать, протагонист меняет к ним отношение и тем самым достигается основная цель семейной реконструкции — большее принятие своих корней, интеграция с собственным семейным кланом, что существенным образом улучшает самооценку протагониста.

Кроме тренинговой работы, психодрама несомненно помогает увереннее чувствовать себя, когда у вас на приеме сидит не один человек, а семейная группа.

Е.З.  А когда состоялась Ваша первая встреча с психодрамой?

А.Ч.  У «прародителей» отечественной психодрамы — Елены Лопухиной и Виктора Семенова.

Е.З.  А когда это было?

А.Ч.  Не помню точно — то ли в 91м, то ли в 92м году.

Т.П.  А где Вы учились регулярно?

А.Ч.  В Москве было несколько международных проектов обучения психодраме.  В одном из них, организованным немецким Институтом Морено я принимал участие.  По-моему, неофициально его называли 4-ой московской группой.

Е.З. А Вы помните, как первый раз были протагонистом? 

А.Ч.  Сейчас попытаюсь вспомнить, какой из них был первый.  Я не очень часто был протагонистом, но несколько раз был.  По-моему, это было в один из приездов Клауди Бахман-Гросс.

Е.З.  А кто были Вашими учителями?

А.Ч.  Надо сказать, что группы Лены Лопухиной и Вити Семенова мне дали намного больше для понимания психодрамы, чем зарубежные тренеры.  Не то, чтобы иностранцы плохо работали, но для меня были крайне важны методические комментарии и объяснения, на которые не скупились Лопухина и Семенов.  Ну а техниками разогрева, которые я впервые увидел у них на тренингах, я пользуюсь до сих пор.  Они великолепные учителя и я очень рад, что начал знакомство с психодрамой у таких интересных ведущих.  Потом возник проект Греты Лейтц и 6 лет сидения в психодраматической группе.  У нас была очень сильная группа и в профессиональном и в человеческом плане.  Я думаю, что общение и отношения с членами этой группы мне было более важно, чем приезды иностранных ведущих, которые появлялись довольно вяло и нерегулярно.  Послеперестроечный энтузиазм иностранцев для поездок в Россию уже иссякал, и после кризиса 1998г. проект приостановился, оставшись незавершенным.  Но как бы то ни было, несколько сотен часов в психодраматической группе с постоянным составом  я расцениваю как весьма полезный опыт.

Кроме этого, для меня было важным посещение нескольких психодраматических семинаров помимо длительной обучающей программы.  Так, было очень любопытно наблюдать мастерскую работу Екатерины Михайловой.  Ее вариант работы с семейной историей мне показался очень изящным.

Т.П.  Скажите, пожалуйста, Ваш выбор семейной терапии — вы ведь одновременно учились и психодраме и семейной терапии — на чем он основан?

А.Ч.  На запросе клиентов.  Когда вы сидите в консультации и к вам приходят люди с невротическими симптомами, супружескими конфликтами, проблемами взаимоотношений родителей и детей, то семейная терапия более естественный для них выбор, чем психодрама.  Я считаю, что психодрама, как и любой другой метод групповой терапии всегда является вспомогательным средством по отношению к индивидуальной или семейной психотерапии.  Довольно редко психодрама выступает в качестве единственного психотерапевтического инструмента.

Т.П.  А чего, с Вашей точки зрения, не хватает психодраме, чтобы быть профессией?

А.Ч.  Если брать ситуацию в России, то довольно немного людей ведут собственно клиентские психодраматические группы.  Я не имею в виду обучающие программы для специалистов или разовые семинары для населения, где вы видите участников в течение нескольких дней.  Время от времени слышишь, что кто-то из коллег проводит длительные психодраматические группы в клиниках.  Но это скорее исключение, чем правило.  Я думаю, что это объясняется также экономическими причинами.  Чтобы иметь постоянный приток пациентов в группу, необходимо, как правило, сотрудничать с медицинскими организациями.  В настоящее время для профессионалов это не слишком выгодно.  Некоторой нишей для групповой терапии остается работа с алкоголиками и наркоманами.  Здесь часто используется психодрама, но опять таки, всегда в качестве вспомогательного средства.

Е.З.  А когда Вы работали в клинике с больными — Вы психодраматически с ними работали?

А.Ч.  В том числе.  Я начинал вести психотерапевтические группы в психиатрической больнице с шизофрениками под руководством Ольги Казьминой.  Она блестяще вела тренинг социальных навыков с очень тяжелыми пациентами.  Это такое сочетание психодрамы с поведенческой терапией, где основной целью является адаптация пациентов к социальному взаимодействию.  После перенесенного приступа шизофреникам очень сложно вступать в контакт с другими людьми, и групповая терапия смягчает этот процесс.

Е.З.  А Вы пытались когда-нибудь проводить классическую психодраму?

А.Ч.  Конечно — и пытался, и проводил многократно.  Это входило в программу обучения Института Морено.  Кроме этого я проводил несколько учебных семестровых курсов по психодраме.  Это, знаете, такая экспериментальная площадка, где вы учитесь психодраме одновременно с вашими студентами.  В анализе этой работы мне очень помог Виктор Семенов, с которым на пару мы их и проводили.  Сейчас я иногда использую классическую психодраму в тренингах, посвященных семейной истории, наряду с семейной реконструкцией и психодрамой предка.

Е.З.  Вы можете вспомнить какой-нибудь курьезный случай из Вашей практики?

А.Ч.  Вы знаете, я считаю, что если в процессе психотерапии нет смеха, то вряд ли она действует.  Иногда забавно наблюдать, как люди далекие от психотерапии воспринимают себя в этом процессе.  Один из наших немецких тренеров приводил такой случай.  Алкоголик, впервые поступивший в клинику, сразу попадает на психодраматическую группу.  После первого рабочего дня сосед по палате спрашивает его о впечатлениях. «Да все вроде ничего, целый день играл птицу».  «Ну и как?»  «Да нормально, вот только крылья устали».

Е.З.  А Вы помните, как Вы первый раз были директором?

А.Ч.  Не очень помню.  Для меня первый опыт директорства в психодраме не был особенно волнующим.  Возможно потому, что непонятно, какую работу считать первым опытом.  До того, как я стал ставить драмы в рамках длительной немецкой учебной программы, я довольно много вел тренингов и психотерапевтических групп.  Проводил я их и один, и в качестве ко-терапевта с другими специалистами.  В плане ведения групп мне очень много дал опыт сотрудничества с Аллой Семеновной Спиваковской.  Под ее руководством я защитил диплом в университете и сделал кандидатскую диссертацию.  Я считаю ее исключительно талантливым тренером и терапевтом.  Я присоединился к ее команде в начале 90-х годов.  В этот период она разворачивала программы обучения семейной терапии.  Благодаря ей я стал лучше понимать групповые процессы и принципы ведения тренинговых групп.  Спиваковская оказала мне много поддержки в моих пробах себя в качестве тренера.

Т.П.  Если я Вас правильно поняла, Александр Викторович, Вы считаете, что психодрама хороша как вспомогательный метод, и в этом смысле удобна.  А так у нее есть достаточно серьезные ограничения по большому счету?

А.Ч.  Я думаю, что это относится к групповой терапии в целом.  Для того чтобы изменения, которые были запущены ярким психодраматическим действием, были устойчивыми, они должны быть дополнены индивидуальной или семейной терапией.  Довольно легко вызвать позитивные переживания в ходе единичной сессии.  Но чтобы они были интегрированы в жизнь клиента, нужны дополнительные усилия.

Е.З.  Спасибо.  Как Вы считаете, есть сейчас в России психодраматическое сообщество? 

А.Ч.  Скорее есть несколько звезд.  А сообщества, по-моему, нет.  И это несмотря на то, что существует достаточно большое количество подготовленных психодраматистов.  Мне кажется, что в других направления психотерапии: психоанализе, гештальт-терапии, семейной терапии ситуация в Москве с профессиональным сообществом обстоит намного лучше, чем в психодраме.  Для того чтобы профессиональное сообщество существовало, должна быть группа профессионалов, идентифицирующих свою работу именно с психодрамой.  Должна быть налажена система взаимной супервизии.  Фокус сообщества должен быть направлен на помощь разным категориям клиентов, а не на обучение друг друга.  Должны быть регулярные встречи профессионалов, отстаивание корпоративных интересов, обсуждение этических проблем.  Наконец, должно быть продвижение профессии в средствах массовой информации, издание профессиональных журналов.  Может быть, тот сборник, который вы готовите, поможет выработке профессиональной идентичности психодраматистов в России.

Т.П.  Как Вы считаете, есть перспективы развития этого сообщества — что Вы, как человек не включенный, можете об этом сказать?

А.Ч.  Я думаю, да.  Уж очень много людей, реально работающих как профессиональные психологи, обучались этому методу.  И даже, если они используют психодраму в качестве дополнительного инструмента, как я, например, все-равно определенная часть их деятельности связана с групповой работой.  Психодрама легко монтируется с разными направлениями.  От обучения банкиров до терапии шизофреников.  Я думаю, что более реальной была бы ассоциация тренинга и групповой терапии.

Е.З.  А Вы вообще видите в будущем возможность существования именно психодраматических групп или скорее психодрама останется частью, техникой среди других психотерапевтических подходов? Что Вы прогнозируете?

А.Ч.  По мере роста количества клиентов, обращающихся за психотерапевтической помощью, психодрама, возможно, станет для профессионалов экономически выгодной работой.  Это не настолько чудаковатый метод помощи, как, например, голотропное дыхание или телесная терапия, чтобы привлекать необычную публику.  И все же, это пока что довольно странный метод работы для многих клиентов, у которых основное желание — «просто поговорить» с психологом.  Разыгрывание ролей для них весьма необычно и требует дополнительного мотивирования.

Е.З.  А если бы такие группы были экономически выгодны — Вы бы вернулись в психодраму?

А.Ч.  Да я и так никогда не уходил из нее.  Просто я расцениваю психодраму как «вспомогательное Я» семейной терапии.  Вот где для меня основной вызов и драматическое действие.  Вести группу взрослых и не связанных друг с другом людей гораздо проще, чем работать с семьей, где все так переплетено и разновозрастно.

Е.З.  В Вашей практике Вы работаете обычно с одной семьей или набираете группу?

А.Ч.  Нет, я обычно работаю с супругами или с семьей.  Некоторые мои коллеги ведут иногда тренинги супружеских пар.  Для себя я это теоретически допускаю, но практически никогда не делаю.

Е.З.  Александр Викторович, какой вопрос Вы могли бы задать сами себе?

А.Ч.  Ну, наверное, почему все-таки психодрама.  Почему я выбрал обучение психодраме, а не, например, гештальт-терапии?  Я ведь сначала принимал участие в длительной программе по гештальту у немца Томаса Бонгарда.  Поучившись год, я понял, что этот метод для меня слишком абстрактен.  Если бы я сейчас обучался гештальту, мне было бы проще.  Но когда вы начинаете заниматься психотерапией и пытаетесь разобраться, как же все-таки устроены взаимоотношения между людьми, психотерапевтические демонстрации, на которых клиент сажает на пустой стул облако, разговаривает с ним и, удовлетворенный, возвращается в группу, мало информативны.  Наверно, за этим облаком стоит кто-то из его родителей или внутренних персонажей, но вам остается об этом только гадать.  Психодрама куда как наглядней.  Я считаю, что это клинически очень иллюстративный метод.  Благодаря психодраматической спирали, вы всегда видите, как проблема существует сейчас, и какие детские ситуации находились у истоков ее зарождения.  Кроме того, играя разных персонажей из жизни протагониста, вы хорошо тренируете свою ролевую гибкость и эмпатические навыки.  И вообще, у меня есть личное впечатление, что в психодраматических группах как-то эмоционально теплее, чем в группах по гештальт-терапии.

Е.З.  И самый уже последний вопрос — чем было для Вас это интервью?

А.Ч. Наверное возможностью поблагодарить тех, у кого учился, подвести некоторые итоги и, возможно, связать себя с зарождающимся психодраматическим сообществом.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Ефремов Станислав История психодрамы , ,

Интервью с Аллой Холмогоровой, 13 ноября 2001
Интервьюеры: Татьяна Платонова, Елизавета Загряжская
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Холмогорова Алла Борисовна, закончила факультет психологии МГУ, кандидат психологических наук, зав. кафедрой практической психологии и психотерапии Московского НИИ психиатрии МЗ РФ, зав. кафедрой практической психологии и психотерапии, профессор факультета психологического консультирования МГППИ.
Сертификат Психодрама-терапевта (обучающая программа Академии Психодрамы (Стокгольм) в кооперации с Центром Психодрамы (Брайтон, Англия) Ryhmadraama (Хельсинки, Финляндия), Институтом Морено (Германия), Институтом Психодрамы Эллы Мэй Шеарон (Кольн, Германия), а также при участии Российской Ассоциации Психодрамы (Москва), сертификат Института Морено (Германия), сертификат обучающей программы Института когнитивной психологии Бека (Филадельфия), сертификат семейного психотерапевта двухгодичной обучающей программы Ханны Вайнер.
Практика в Москве.

Т.П.  Алла Борисовна, скажите, пожалуйста, чем Вы сейчас занимаетесь в профессиональном плане?

А.Х.  У меня сейчас ответственная работа в двух местах: я заведую лабораторией клинической психологии и психотерапии в Московском НИИ психиатрии РФ и заведую одноименной кафедрой вот в этом институте – МГППИ.

Т.П.  Вы практикуете?

А.Х.  Безусловно.  Моя работа как руководителя лаборатории Московского НИИ психиатрии подразумевает не только организацию исследований, — на базе нашей лаборатории довольно интенсивно работает консультация.  В первую очередь она специализируется на помощи пациентам с эмоциональными расстройствами — депрессиями, тревожными расстройствами.  Мы подчеркиваем нашу специализацию, когда даем рекламу, потому что, к сожалению, при большом количестве подобных расстройств и проблем все-таки мало специалистов, обученных помощи такого рода пациентам.  У нас уже многолетняя специализация, я, например, вместе со своей коллегой Натальей Георгиевной Гаранян прошла тренинг в институте Бека, тренинг когнитивной психотерапии, которая, как известно, королева среди методов по работе с депрессией и тревогой.  Кроме того, мы много занимаемся исследованиями этой проблемы.

Т.П.  То есть, та традиция, в которой Вы работаете, это – когнитивная психотерапия?

А.Х.  Мы работаем интегративно.  Мне повезло, моя профессиональная судьба сложилась так, что, когда к нам хлынули миссионеры с Запада, у меня как раз подрастал ребенок, и я жаждала профессиональной деятельности…  Ребенок родился в 1986 году, какое-то время я была дома, и тут начались все эти потоки…   Тогда мне удалось пройти двухлетний тренинг системной семейной психотерапии у Ханны Вайнер, она известный специалист в области семейной психотерапии, сейчас является президентом Интернациональной Федерации Семейной Психотерапии.  Совершенно великолепная была группа, в ней была Аня Варга и многие из тех, кто потом семейной психотерапией стал заниматься…  И вторая возможность, которая мне представилась — это обучение психодраме.  Да, еще ряд тренингов я прошла в гештальт-группе, группе нейролингвистического программирования и даже небольшую группу по юнгианской психотерапии.  Как многие в то время: что получалось, что удавалось, то мы и пытались освоить.

Е.З.  А какая это была психодраматическая группа? Насколько мы выяснили, их было четыре…

А.Х.  Сейчас я вам все расскажу.  Это была первая психодраматическая группа.  До сих пор я очень ярко помню, как приехал Йоран Хёгберг, который, собственно, организовал первую группу по психодраме.  Он выступал в институте на Моховой и демонстрировал этот метод, о котором тогда, я думаю, мало кто вообще имел представление.  Меня он тогда просто потряс.  Йоран поставил на большой стол два стула, чтобы всем было видно, вызвал добровольцев для работы с дублированием, со сменой ролей и так далее…  Он мне запомнился почти принцем Гамлетом, высоким, красивым, в белой рубашке, который невероятные чудеса показывает в плане экстериоризации внутренней психической жизни.  Это было просто удивительно, мне тогда очень захотелось этим заниматься.  Я пыталась попасть в его группу, но тогда группа была набрана и, то ли я упустила момент, когда был набор, то ли ребенок тогда был небольшой, и я не была еще такая прыткая, то ли просто не получилось.  Попала я в нее позже, где-то через год, когда часть людей выпала и была квота при приеме новых членов.  Тогда Игорь Аршинов, Люда Николаева были тоже кооптированы в группу.  И уже до конца я в ней проработала и получила сертификат.  Да, нельзя забывать, что этому предшествовала работа в секции психодрамы АПП (ассоциации психологов-практиков), организованной Леной Лопухиной.  Благодаря АПП очень много контактов с иностранцами было налажено, она сыграла просто историческую роль.

В каком же году была создана немецкая группа от Морено-института, когда к нам приехала Грета Лейтц?..  Наверное, это был уже 92 год…   История возникновения этой немецкой группы такая.  Ростовский психолог и психотерапевт Володя Ромек нашел в Ленинской библиотеке книгу Греты Лейтц.  Грета была просто потрясена: “ Это такое чудо, это же надо, он нашел именно мою книгу в библиотеке и написал, что хочет ее перевести!”  Володя оказался действительно очень хорошим организатором, смог договориться в издательстве.  Когда Грета была приглашена к Слуцкому, который тогда  имел в психотерапии официальные полномочия и позиции, для проведения какого-то тренинга (он занимался организацией всяких тренингов),  Грета с Володей пошли в “Прогресс Универс” и публикация состоялась.  Я встретилась с Гретой позже, Слуцкий познакомил нас в Будапеште.  Это было, наверное, в 91-ом, на одном из самых первых международных конгрессов, в которых уже принимали участие страны Восточной Европы.  Я помню, у этого конгресса было название модное для тех времен, что-то вроде “Восток и Запад. Столкновение менталитетов”.  Грета пригласила нас в ресторан, мы как-то друг другу понравились и говорили об организации здесь, в России, группы от Морено-института.  И вот уже вместе с Леной Лопухиной, которая, собственно говоря, была тогда руководителем всего психодраматического сообщества, мы договорились о формировании этой группы.  В эту группу я тоже отходила от начала до конца, то есть у меня получается два психодраматических опыта.  И что мне в обеих этих группах дорого, это то, что они были закрытые.  У нас уходили члены, но основной костяк был неизменным от начала до конца.  Мне кажется, что это было очень важно для возможности работать с групповой динамикой, чего не было, например, в третьей группе, где постоянно менялся состав.  Я недолго туда ходила – от жадности, потом перестала, поняв, во-первых, что жадность наказуема, а во-вторых, что для работы плохо, когда состав меняется, и нет четко установленных правил.

Е.З.  Алла Борисовна, Вы упомянули о психодраматическом сообществе, а как Вы считаете, в настоящий момент оно существует?

А.Х.  Вы знаете, несмотря на то, что я прошла две группы, заниматься этим как отдельной специальностью не стала.  Я использую психодраму в работе как вспомогательный метод, также как и многие навыки, полученные по другим направлениям.  В частности, в групповой терапии главная методика работы для меня все-таки динамическое ведение группы, работа с групповой динамикой с использованием когнитивных техник.  В индивидуальной же терапии основным методом является когнитивный.

Т.П.  А с чем это связано? Почему Вы сделали такой выбор?

А.Х.  Дело в том, что при работе с пациентами, в марафонском, тренинговом виде, формат развернутой психодрамы является очень ресурсоемким и не дает возможности прорабатывать много проблем.  Все-таки концентрация каждый раз преимущественно на одном.  Более того, (и это можно прочитать, например, у Ялома в “Групповой терапии”) все-таки вся современная групповая психотерапия повернулась от марафона к более скромному формату, где-то в 1,5 – 2 часа в неделю, и этот формат не очень подходит для классической психодрамы, где каждый случай (большая развернутая драма) – это, как минимум, 3 часа, то есть в запасе нужно иметь много времени.  Вот и получается, что мы больше используем ролевые разыгрывания, виньетки, там, где нужно что-то отыграть в действии, что-то лучше представить, увидеть.  Кроме того, если делать большие драмы, мало места остается на групповую динамику.  Дело в том, что большая проблема многих наших пациентов – это социальные контакты.  Мы пришли к выводу, что многое дает работа не с прошлым, не в плане реконструкции, когда все члены группы в ролях, т.е. не аналитическая модель проработки прошлого опыта, а работа с отношениями, с настоящим опытом.  Будучи в том числе когнитивно-бихевиоральными терапевтами (от других методов я не открещиваюсь, я их люблю), мы не склонны преувеличивать значение концентрации на прошлом, поскольку это не позволяет решить многих проблем в настоящем.  Потому что, как еще Адлер сказал, все наши нарушения – это устойчивые паттерны, которые не изменяются после осознания и отреагирования, а требуют достаточно длительного переучивания.  Важно соблюдать баланс между прошлым и настоящим, поэтому мне кажется, что те отношения, которые разворачиваются в группе, их рефлексия и проработка – это очень важный ресурс в групповой работе.  В классической психодраме он оказывается утраченным.

Т.П.  Как Вы думаете, может быть, есть еще какие-нибудь ограничения для применения психодрамы как метода?

А.Х.  Нет, вы знаете, это зависит от условий работы. Я думаю, что, например,  в условиях стационара, где может быть больше временных ресурсов, вполне можно работать методом психодрамы…  Один из наших учителей, Йорг Бурмайстер, в Швейцарии работал в знаменитой клинике, где в свое время работал Бинсвангер…  Йорг применяет метод психодрамы с больными шизофренией… Я одно могу сказать, что, как правило, во всех западных клиниках работа не ограничивается одним методом.

Е.З.  А Вы помните свой первый опыт протагониста?

А.Х.  Не знаю, он был первый или нет…  Это было в группе Йорана, а ведущим тогда был Пол Холмс.  Мы делали семейную реконструкцию, работали с моей семьей и перешли от моих отношений с мамой к реконструкции семейного контекста.  Там было очень интересно технически: я должна была на роли своих родственников трех поколений вызвать разных членов группы и, меняясь ролями, какие-то послания от каждого сформулировать в свой адрес, побывать в роли каждого и почувствовать,  кто дает какие ресурсы.  Была найдена моя чрезвычайно ресурсная прабабушка, которая выстояла все войны, три раскулачивания, смерти мужей и сынов…  Всегда поддерживала семью, когда она оказалась в оккупации…  Как мама говорит, она делала еду из ничего.  Так вот у меня до сих пор ощущение какого-то энергетического вливания, ресурса в семье.  Драма эта была для меня чрезвычайно полезна, потому что она мне, можно сказать, указала путь к реальному разрешению ситуации.  Я очень благодарна группе, было много поддержки, слезы были, потому что был реконструирован типичный классический контекст российской семьи, где половина посаженных, половина репрессированных, половина погибших…  Очень много было обратной связи в плане собственных переживаний членов группы, именно когда вскрывались все эти пласты советского кошмара: репрессии, войны.  Мы восстанавливали связи между историей и собственными проблемами, страхами, неуверенностью…  Вчера, когда к нам на работу приехало телевидение за интервью…  Они софиты на меня направили, я говорю: “Ой-ей-ей! У меня генетическая память, как на допросе в КГБ…”  Очень много было катарсических в этом плане драм, обмена переживаниями, потому что, наверное, это были в наших семьях табуированные темы, семейные секреты, открыто это не обсуждалось.  И вот наша смелая демонстрация всего этого друг другу, когда мы делились воспоминаниями, поддерживали друг друга, плакали вместе – это было катарсисом.

Е.З.  Спасибо.  А директором Вы когда-нибудь были?

А.Х.  Конечно.  А как бы мне иначе сертификат выдали?  Я помню экзамен у Йорана.  Чтобы получить сертификат, нужно было сочинить статью по психодраме и показать директорскую работу.  Это были условия, которые поставил Йоран и придерживался их строго: не все тогда получили сертификаты.  Как сейчас помню, я очень боялась вызваться, в конце концов, у меня возникло совершенно четкое представление о групповой динамике, центральной теме, которая повисла — теме страха перед директорством.  В частности, с ожиданиями критической оценки со стороны членов группы (все такие матерые, группа была из китов, которые на тот момент уже работали в психотерапии), все боялись профессионального взгляда коллег друг на друга и Йорана тоже, который учил, учил, а чему научил – надо показать.  И я попробовала тогда в своей виньетке экстериоризировать все эти переживания, получилось неплохо, группа меня очень поддержала.  Что мне еще запомнилось – группа помогала работать, была вот эта самая солидарность.  Я помню чувство благодарности к коллегам, которые не сопротивлялись, никакой подлянки не было в виде этого самого «сопротивления», ( я шучу, конечно ) просто все честно работали, как протагонисты.  Я получила тогда большое удовлетворение, хотя в этих группах я нечасто была директором, для меня всегда было достаточно сложно выйти на подиум.  Может быть, еще поэтому я предпочитаю другие формы работы, они мне, может быть, более аутентичны именно как ведущему.

Т.П.  И, если можно, последний вопрос: чем для Вас было это интервью?

А.Х.  У меня разогрев начался еще там, наверху.  Я подумала: надо настроиться, вспомнить первую свою встречу с психодрамой, приезд Йорана.  Вы знаете, в жизненной суете как-то не находится места всем этим воспоминаниям…  Для меня это оказалось очень хорошим соприкосновением с какими-то важными точками моего профессионального становления.  Я пережила много теплых, хороших чувств по отношению к коллегам, притом, что бывали разные моменты, были какие-то сложности, и вместе с тем чувства все-таки братские.  Знаете, как говорят: психодраматические братья и сестры.  Я вспомнила, как много мы друг другу рассказали, как во многом друг друга поддержали…  Вторая, немецкая группа, где мы пять лет прозанимались вместе, она как семья.  Мы до сих пор иногда собираемся на Рождество, да и с первой группой, когда встречаемся – это особые отношения.  Психодраматические братья и сестры – это для меня не пустой звук, для меня это много значит, как для человека…  Да, очень большое чувство тепла к коллегам – то, что сейчас во время интервью было — много теплых воспоминаний, благодарности.  И благодарности нашим ведущим, за то, что они приезжали сюда, в Россию, где всегда какие-то революции …  Я помню, как Клаудиа Брахман-Гросс, мама нашей второй немецкой группы, приехала сюда во время штурма Белого Дома, не побоялась.  Все они с нами занималась, жили в не очень комфортных условиях, работали бесплатно…  А судьба профессиональная – она, конечно, непростая, и отношение мое к психодраме на разных этапах тоже было достаточно сложное, и есть у меня здесь какие-то свои вопросы по поводу проработки групповой динамики…  Но, тем не менее, хочется сказать всем огромное спасибо за все, что было связано с этими годами, с опытом работы в группе.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Ефремов Станислав История психодрамы , ,

Интервью с Натальей Симуновой, 14 декабря 2001
Интервьюеры: Е.Загряжская, С.Кравец
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Симунова Наталья Григорьевна, закончила исторический факультет МГПИ им. Ленина, спецфак для психологов-практиков при Институте усовершенствования учителей.
Педагог-психолог в школе-интернате № 34 и в средней школе №282.
Психотерапевтическое образование – сертификат психодрама-терапевта Институт Морено (Германия), сертификат двухгодичной программы Гештальт-Форум.
Психотерапевтическая практика с детьми в Москве.

Е.З.: Наталья Григорьевна, расскажите, пожалуйста, чем Вы сейчас занимаетесь в своей профессиональной деятельности?

Н.С.:  Последние 10 лет я работаю педагогом-психологом в школе и с сентября 2000 года в школе-интернате. Я много лет была учителем истории, и сейчас тоже немного преподаю. Всю свою профессиональную жизнь провела в 282-й школе в центральном округе; там я и учителем работала, и психологом, и продолжаю работать.

С.К.:  А  в этом интернате был психолог?

Н.С.: Этот интернат существует всего три года, постоянного психолога здесь не было, но интернат сотрудничает с психологическим центром “Исток”.

С.К.: Вы применяете психодраму в своей работе?

Н.С.:  Да, применяю. Мне приходилось использовать психодраму и на уроках истории, литературы, и в коррекционной работе с детьми, имеющими трудности в обучении, и в  индивидуальной работе с детьми и с родителями.

Придя сюда, я стала работать со вторыми классами. И, собственно, начала с постановки. Мы поставили Маршака “Петрушка-Иностранец”. Репетиции проходили очень своеобразно, в основном во время прогулок: мы как бы играли в героев этой пьесы, я подсказывала слова, а дети, повторяя эти слова, изображали героев так, как им этого хотелось. На сцене мы репетировали всего один раз. Дети играли с огромным удовольствием, у них не было никакого страха сцены, они буквально жили в этом пространстве легко и естественно.

Этот спектакль очень хорошо приняли дети-зрители. Но еще более важным результатом для меня была искренняя и удивленная оценка педагогов. Они не ожидали, что дети способны быть такими естественными, свободными, талантливыми. Ведь это были дети из коррекционного класса, которых уже несколько раз оставляли на повторный курс. Оказалось, что они, кроме всего, способны запомнить довольно большой текст. У меня попросила роль девочка, очень замкнутая, пугливая, которая в 10 лет говорит как 3-х летний ребенок. Она мне сказала: “Я тоже хочу играть, я никогда в жизни не выступала”. Какое счастье светилось в ее глазах на сцене!

Вообще я убеждена, что ролевое проигрывание можно включать в урок и объяснять любой предмет и любую тему. Мы на уроках и мифы разыгрывали, и разбирались, в чем юмор чеховских рассказов, и чем отличаются твердые согласные от мягких.

В 282-й школе, про которую Вы много слышали, у меня был класс со сценой. Я вела историю у учеников пятого класса, и мы разыгрывали мифы, изучение которых включено у них в программу. Технически это было организовано так: дети разворачивались от доски лицом к сцене и разыгрывали истории, потом поворачивались обратно, и мы устраивали шерринг, сидя за столами — так они привыкли, так для них естественно. Например, у нас был итоговый урок по истории Востока. Я разделила ребят на группы — по рядам, — и дала задание каждой группе: «вы должны показать любую сцену так, чтобы все поняли, о какой стране идет речь». Работая в школе, я часто сталкиваюсь с проблемой, что дети текстов не понимают: они повторяют и повторяют слова, а смысла прочитанного не улавливают.  В таких случаях психодрама легко помогает выяснить, поняли ученики материал или нет.

Или другой пример. Проходили мы по истории тему “Колонии”. Я рассказывала, рассказывала, а на следующем уроке вызываю девочку и спрашиваю: «Что такое колония?».  Она говорит: «Я не знаю».  Я решила призвать на помощь психодраму. Я сказала ей: “Ты — финикийский купец, плывешь по морю. Что ты  везешь?” Дети стали подсказывать, называть товары — ткани, какие-то ремесленные изделия. Нагрузили полный корабль, — плыви. Она через весь класс плывет, вот приплыла на берег. Я спрашиваю: «Что ты будешь делать?».  Девочка отвечает: “Продавать”.  “А кому будешь продавать?”, — продолжаю я выспрашивать. Она говорит: “Ну,  надо искать местных жителей”.  И она ходила, искала местных жителей, раздавала им роли, пыталась заинтересовать их своим товаром.  “А теперь, — сказала я, — дубль два.  Ты плывешь, причаливаешь к берегу, а тут – колония. Кто колонию сыграет?». Нашлись добровольцы:  «А, хорошо, что ты приплыла, мы тут все уже приготовили, у местных жителей закупили, на счет переночевать – сообразим…” Вот это – колония. И всем стало понятно.

Однажды на уроке литературы мы изучали тему юмора на материале чеховских рассказов. Я задала детям на дом читать рассказы А.П.Чехова.   Приходят они на урок и говорят мне, что никакого юмора там нет. В учебниках, естественно, описаны признаки юмора, которые можно изучить и теоретически применить к прочитанным рассказам. Но это очень скучно. Я решила использовать психодраму. Мы разыграли рассказ «Толстый и тонкий». Я предложила желающим сыграть персонажей этого рассказа. Они разыграли. Конечно, все просто лежали, до чего смешно.  Я спросила: “Ну что, как с юмором?”.   Решили все-таки, что немного есть.

А еще у меня был опыт ведения  исторического кружка. Я предложила детям, разыгрывать сюжеты, связанные с темами, которые они проходили на уроках, например, Спарта, взятие Рима готами. Интересно, что в результате многие исторические события совершенно неожиданно вызывали много эмоций, наполнялись смыслом. Например, когда разыгрывали жизнь Спарты, мы выбрали роли женщин Спарты, мужчин Спарты, детей Спарты, а в шерринге ребята такими глубокими переживаниями делились, говорили, что, оказывается, был смысл в таком устройстве общества.  А кто-то говорил, что это слишком жестоко. В общем, таких серьезных мыслей от пятиклассников ожидать не приходится при традиционной форме обучения: на уроке они совершенно точно такого не скажут, они слишком привязаны к такой форме урока, где положено поступать так: послушал или прочитал текст – перескажи, эмоционально реагировать не надо. А, например, когда в кружке мы разыграли взятие готами Рима, дети это ощутили как трагедию, и они имели возможность на это как-то отреагировать. Наш исторический кружок целый год продержался, он состоял из 16 человек.

Я хочу рассказать, как однажды была потрясена, обнаружив, какие возможности открываются благодаря использованию психодрамы в образовании. В свое время Семенов проводил тематические встречи на Пречистенке. Однажды была объявлена тема «Психодрама в образовании», на которую пришли учителя – обычные учителя,  не знакомые с психодрамой. Мы решили попробовать применить психодраму для объяснения математического правила раскрытия скобок. Когда разыгрывалось раскрытие скобок, я испытала потрясение, потому что, будучи по складу гуманитарием, не могла никогда понять, для чего вообще нужны все эти математические преобразования.  И тут  вдруг при разыгрывании увидела, что когда A+B в скобках, а С за скобками — это одно, а когда АС и ВС — это совершенно другое качество!  И проходит это все через знак равенства!  Это меня натолкнуло даже на философские размышления о смысле жизни, и я подумала, что если бы мне хотя бы раз в жизни кто-нибудь такое показал за все мои годы учебы, то я бы совершенно по-другому стала относиться к математике.  Я бы эмоционально включилась в эту деятельность.  Собственно, вся философия на математике построена, а для меня в школе это были просто знаки бессмысленные.  Я убеждена, что есть дети, и их много, которые эмоционально воспринимают.  И поэтому психодраматические формы работы на уроках продуктивны.

Е.З.:  Скажите, когда и как состоялась Ваша первая встреча с психодрамой?

Н.С.:  Моя первая встреча с психодрамой состоялась в 1991 году осенью в Институте Детства. Виктор Семенов проводил открытые группы. А потом Семенов и Лопухина стали проводить обучающие группы в помещении школы, где я тогда работала, и я принимала в этих группах активное участие. Это был очень интенсивный курс.

Е.З.  А еще у кого Вы учились?

Н.С.: Психодраме еще я училась у Греты Лейтц, у Клавдии Бахман-Гросс и у других преподавателей Института Морено, у своих товарищей по обучающей группе. Люди, с которыми мне пришлось учиться, сами по себе обладают для меня большой ценностью, вне зависимости от психодрамы.  Это очень длительная совместная жизнь, которая сама по себе ценна.  Мы все этим очень дорожим.

Последние 10 лет я только и делала, что училась. Я училась гештальт-терапии у Соколовой Елены Теодоровны, училась системной семейной терапии у Анны Варги, училась в гештальт-форуме у Бориса Новодержкина.

Е.З.  А Вы помните свой первый протагонистский опыт?

Н.С.:  Да. Это была очень маленькая виньетка, разговор с пустым стулом, но она эмоционально очень сильно меня затронула. Наверное, у вас будет какой-нибудь вопрос о том, какие роли играла?

С.К.:  Нет, а жаль. Кстати, а какие?

Н.С.:  Мне запомнилась роль “усиливающегося запаха пролившегося борща”. Еще была роль “авантюрной воли Директора”, а также “Мы буйволы, у нас свой ритм”.

С.К.:  А ты помнишь свой первый директорский опыт?

Н.С.: Пожалуй, мой первый самостоятельный опыт был, когда я работала индивидуально с мальчиком, с его сном. Меня потрясла тогда сила самого метода.

С.К.:  Спасибо.  Может быть, ты вспомнишь какое-нибудь самое яркое впечатление психодраматической жизни или какой-нибудь курьезный случай?

Н.С.:  Не знаю. Смешного что-то не вспоминается. Сильные чувства, глубокие переживания. Познакомившись с психодрамой, я много лет не ходила в театр: скучным все это казалось по сравнению с реальными чувствами людей, с их внутренним миром. Вспоминаются еще эстетические, красивые моменты, вот такие, как-то.

Е.З.:  А остальные методы, кроме психодрамы, Вы применяете?

Н.С.:  Все, чему  училась, я старалась ассимилировать. Я работаю в живой ситуации. Надеюсь, что сейчас я в самой меньшей степени использую технологию – скорее, использую себя и живую ситуацию.

Е.З.:  Как Вы думаете, есть ли в России психотерапевтическое сообщество?

Н.С.:  Конечно, есть.

Е.З.: Вы поддерживаете отношения со своей психодраматической группой?

Н.С.: Да. Это очень дорогие для меня люди, которым я всецело доверяю. Они для меня авторитеты и в профессии, и просто в жизни.  С участниками немецкой группы  мы учились психодраме 8 лет, из них два последних года мы работали самостоятельно, без иностранных лидеров. Потом уже определились профессионально, а тут еще вопрос времени, занятости, возраста, опять же.  Мы продолжаем встречаться, хоть и много реже, но при этих встречах я чувствую себя вполне членом психотерапевтического сообщества.

Е.З.:  Спасибо.  Чем было для Вас это интервью?

Н.С.: Знаете, довольно неловко я себя чувствую в этой роли, но с другой стороны, приятно быть интересной коллегам. Мне было интересно рассказывать о каких-то эпизодах моей работы. Я вижу живую реакцию, и мне это приятно.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Психодрама в работе с женским бесплодием

Ефремов Станислав Психодраматистам , , ,
Психодрама в работе с женским бесплодием
Ободовская Юлия

Ободовская Юлия

Психодраматическое образование 3я ступень обучения психодраме, сертификат МИГИП. 2008-2012 Московский Институт Гештальта и Психодрамы, 1ая и 2ая ступени обучения психодраме. Сертификат МИГИП. 2015-2017 Московский Институт Гештальта и Психо...
Понятие психосоматических расстройств и методы работы с ними прочно вошли и закрепились в современной практической психологии. Женское бесплодие является частным случаем психосоматического расстройства. Это заболевание может быть скорректировано воздействием на психику человека.

Целью данной статьи является демонстрация того, как психодрама как психотерапевтический метод, давно и успешно работающий с психосоматическими нарушениями, может применяться в работе с бесплодием.

Еще в середине 20го века психологи столкнулись в своей практике со случаями бесплодия у женщин, в статьях были описаны психологические особенности личности страдающих бесплодием и случаи удачного психотерапевтического лечения. Конечно же, первыми, кто начал заниматься подобной практикой были психоанатилики, которые видели причинами бесплодия вытесненные детские психологические травмы, связанные с ранним детским опытом отношений с матерью, особенности личности женщины (например, инфантилизм и маскулинность) и вытесненные бессознательные конфликты (6, 24).

Тогда же психологи обнаружили нарушения в мотивации иметь ребенка у женщин, страдающих бесплодием: ее неясность, неосознанность и амбивалентность (6, 20). Бесплодные женщины могут указывать на самые разные причины желать ребенка, не связанные с самим ребенком: например, сохранить брак, продолжить традиции или «заполнить пустоту» (6,20). Стоит добавить, что более полувека спустя важным мотивационным фактором является социальное одобрение, когда иметь ребенка является непреложным условием успешности современного человека. Амбивалентность мотивации к деторождению у бесплодных женщин так же актуальна: женщины могут испытывать желание иметь ребенка и одновременно нежелание его иметь в связи с какими-то актуальными внутренними или внешними проблемами (6,17).

Основатель современной психосоматики Ф. Александер в рамках своей психосоматической теории рассматривал бесплодие как физиологическое сопровождение вытесняемых аффективных состояний, связанных с беременностью и родами. В первую очередь речь идет о различных страхах, связанных со всеми этапами процесса репродукции: зачатия, беременности, родов и родительства (3, 17).

Важное значение для бесплодия имеют не только особенности личности женщины, но и отношения между партнерами, отношение женщины к себе и к будущему ребенку. В бесплодных парах часто наблюдаются симбиотические зависимые отношения между партнерами с доминированием одного и приспосабливанием другого (4,18).

Большинство имеющихся исследований так или иначе подтверждает влияние раннего детского опыта диадных отношений с матерью на формирование репродуктивной системы женщины. Конфликтность этих отношений может привести к соматизации в репродуктивной сфере, либо к осложнениям течения беременности и родов, либо к деструктивным отношениям с собственным ребенком и отклонениям в его здоровье (14).

Личностные особенности женщин, страдающих бесплодием, включают также недоверие к окружающему миру, которое выражается в повышенном контроле, психологической ригидности и сниженной адаптивности к новому, чрезмерной важности планирования (5).

Женщинам с бесплодием свойственна  искаженная или незрелая поло-ролевая идентификация. Маскулинные черты, включая стремление к независимости, эмансипации, самодостаточность, выражены у них более, чем у женщин, реализовавших себя в материнстве без сложностей. У них ярко выражена внутренняя конфликтность, выражающаяся в наличии полярных внутренних устремлений и мотиваций таких как стремление к независимости и зависимость от мнения окружающих, эгоизм и альтруизм, обособленность и принадлежность к группе (10).

Как бы не описывали причины бесплодия в разных подходах большинство психологов сходятся во мнении, что основной общей причиной бесплодия является стресс с соответствующими факторами его вызывающими (12). Если рассматривать бесплодие как психосоматическое заболевание с позиции теории стресса, можно заключить, что оно как и другие психосоматические заболевания является болезнью адаптации к внешнему раздражителю (18).

Здесь важны два аспекта. Во-первых, в фазе напряжения естественной реакцией человеческого организма, унаследованной от животных предков, является мобилизация всех необходимых систем и органов для осуществления адаптационной реакции бегства или борьбы и выключение всех ненужных систем и органов для экономии сил организма, в том числе и репродуктивной системы (18). Действительно, пещерному человеку в случае появления саблезубого тигра важно было быстро убежать и спасти имеющееся потомство, а не производить в этих условиях новое (1, 9).

Во-вторых, в современных условиях, когда стрессорами служат в основном социальные факторы, человеческий организм продолжает реагировать точно так же, как когда-то пещерный и при этом естественные реакции борьбы или бегства для него не осуществимы (1,18). Таким образом стресс становится хроническим, эмоции и телесные импульсы, сопровождающие естественную реакцию организма, хронически сдерживаются и служат основой для образования различных психосоматических заболеваний, в том числе и репродуктивной системы (1,18).

Важно отметить, что многие психологи в работе с бесплодными женщинами быстро пришли к заключению, что само бесплодие является сильнейшим фактором стресса для этих женщин. У них обнаруживают серьезные психоэмоциональные отклонения и неврозы, в том числе сниженную самооценку, переживание стыда, вины, чувства собственной неполноценности и одиночества, повышенную тревожность, страхи (22,23). Ежемесячно ожидая наступления беременности, они переживают хроническую фрустрацию, приводящую к депрессиям (11). Нарушения в межличностной сфере, в том числе в отношениях с партнером приводят к повышенному уровню разводов среди бесплодных пар (15). Поэтому психологическая работа с такими женщинами должна вестись с учетом их травмированности таким тяжелым жизненным опытом.

У бесплодных пар чаще обнаруживают чрезмерно высокую мотивацию к наступлению беременности (18), что само по себе уже препятствует наступлению беременности. Это подтверждает так называемый закон Йеркса-Додсона, согласно которому для достижения успеха необходим оптимальный, или умеренный, уровень мотивации, избыток ее столь же плох, как и недостаток. И чем более сложную задачу предстоит решить, тем более низкий уровень мотивации является оптимальным для ее успешного решения (2).

В рамках данной статьи важно рассмотреть взгляд Я. Морено на психосоматический симптом и в связи с этим нам понадобятся понятия ролевой теории и ролевого конфликта (13).

Морено определяет роль как «единицу консервированного поведения» (16), как «форму функционирования, которую принимает индивид в определенный момент, реагируя на определенную ситуацию, в которую вовлечены другие лица или объекты», как «единицу синтетического опыта, куда вкраплены частные, социальные и культурные элементы», как «наименьшую единица культуры» (19). Таким образом, роль является устойчивой организацией некоторого множества аффективных, когнитивных и поведенческих реакций (16).

Роль по классификации Я. Морено, дополненной Г. Лейтц, имеет 4 уровня (16):

  • соматопсихический или соматический (телесный, «анималистический);
  • психический (связанный с аффектами, возникающими у человека в процессе деятельности и социального взаимодействия);
  • социальный (связанный с социальными взаимодействиями и социальным развитием личности);
  • трансцендентный (экзистенциальный, надличностный).

При этом нормальное ролевое развитие предполагает поэтапное продвижение от соматического уровня к трансцендентному. «В ходе нормального развития на каждой стадии добавляются новые роли, тогда как отдельные уже существующие роли теряют свое значение или же исчезают вовсе» (13). Психическое здоровье личности предполагает возможность находиться на всех четырех уровнях одновременно (16).

Психические и психосоматические нарушения Морено рассматривал как нарушения ролевого развития, которые выражаются в нарушениях ролевого поведения. «С точки зрения Морено болезнь возникает в результате нарушений наследственности, внешних патогенных влияний или нарушений межчеловеческой, т. е. социоэмоциональной среды, наносящих ущерб спонтанности, социоэмоциональному и ролевому развитию» (13).

Психопатология с точки зрения теории ролей возникает одним из следующих способов (13, 16):

  • перескакивание с одного уровня на другой без достаточного развития ролей промежуточного уровня;
  • застой в развитии ролевого репертуара;
  • регресс с ролей более высоких уровней на роли уровнями ниже.

Важно отметить, что в случае психосоматических нарушений (в том числе таких, как женское бесплодие) могут иметь место все три способа. Например, перескакивание в развитии с соматического на социальный уровень приводит к недостаточности развития психических ролей и тогда человек вынужден действовать в соматических ролях. Причины такого перескакивания могут быть разными: непринятие детской эмоциональности матерью, вытеснение сильных эмоций вызванных психотравмирующей внешней ситуацией, ситуация в семейной системе требующая форсирования развития ролей социального уровня и др. (25). Психосоматическое нарушение само по себе уже указывает на то, что человек регрессирует до соматического уровня ролей (25). Демонстрацией застоя в развитии ролевого репертуара является сама невозможность перейти от роли взрослой женщины и жены к материнской роли.

Важно также отметить, что проведенные Морено исследования показали, что большинство ролей состоит из кластера более частных ролей, которые проявляются не все разом, а попеременно в рамках большой роли (16, 19). Например, большая роль женщины состоит из частных ролей матери, жены, хозяйки, любовницы и др.

Основной причиной психических нарушений, в том числе психосоматических симптомов и заболеваний, Морено видел ролевой конфликт (13, 16). Выделяют следующие виды ролевых конфликтов (16):

  1. Интраролевой или конфликт внутри кластера одной роли. Это очень характерный вид нарушения при бесплодии и проявляется в непринятии или конфликте частных ролей большой материнской или женской роли: например, принятие роли воспитательницы своих детей, но непринятие роли беременной, конфликт между ролями жены и матери и др.
  2. Интерролевой или конфликт между двумя исключающими друг друга ролями в данных конкретных условиях здоровья, среды и прочих ресурсов личности. Примерами проявления такого рода конфликта у женщин, страдающих бесплодием, может быть конфликт между ролями матери и профессионала, делающего карьеру.
  3. Интраперсональный или конфликт между двумя внутренними ролями, которые были внешними ролями в прошлом. Наиболее часто встречающийся конфликт у женщин, страдающих бесплодием: конфликт между материнской и детской ролями.
  4. Интерперсональный или конфликт между двумя внешними ролями в настоящем. Очень часто встречающийся конфликт у женщин с проблемами репродукции: внутрисемейный конфликт между ролями жены и мужа.

С помощью своих техник психодрама позволяет, опираясь на очевидный соматический уровень роли протагониста, через действие в роли достроить все остальные уровни, необходимые для выявления и разрешения ролевого конфликта, который явился причиной появления психосоматического нарушения. Или, говоря проще, психодрама позволяет перевести телесный язык психосоматического нарушения на язык эмоций и действий (8, 25).

Список возможных техник и способов психодраматической работы с психосоматическими нарушениями включает (8, 25):

  • работу с телесной метафорой
  • работу с языковой метафорой, описывающей болезнь
  • обмен ролями с симптомом
  • телесную скульптуру
  • социальный атом
  • проигрывание взаимодействия между материнской и детской ролями (в случае работы с женским бесплодием
  • футуропрактика — построение сцен будущего без симптома
  • и многие другие

Важно отметить, что психодраматическая группа представляет собой особый вид терапевтической группы, где ведущим устанавливаются определенные границы, соответствующие структуре психодраматического действия, и формируется принципиально другое отличное от любых других терапевтических групп пространство, в котором групповое становится над индивидуальным, т. е. выражаясь в терминах гештальт-терапии слияние является базовой формой бытия (7).

Данная особенность психодраматической группы представляется автору особенно актуальной для женщин, страдающих бесплодием, учитывая их личностные особенности (недоверие окружающему миру, склонность к созависимости) и нарушения (ранний детский опыт отношений с матерью). В психодраматической группе вероятность того, что они будут чувствовать себя безопасно, комфортно и получать то, что они как раз и недополучили на соответствующей стадии личностного   развития, существенно возрастает по сравнению с обычной терапевтической группой.

Дальнейшие практические рекомендации, приведенные в данной статье, опираются на опыт практической работы автора с женщинами, страдающими бесплодием, в частности, в групповой форме — в формате однодневного тематического авторского тренинга «В ожидании беременности».

Тренинг построен по классическому психодраматическому формату: разогрев, действие, шеринг. В качестве разогрева использовались специально придуманные упражнения, в качестве действия — групповые упражнения, групповая и индивидуальная психодрамы.

Важнейшим аспектом работы психолога является личный опыт в теме и готовность к самораскрытию, что помогает создать доверительные отношения с участницами. Поэтому на первом кругу или на начальном этапе установления контакта автор рекомендует рассказывать свою историю деторождения и материнства, участвовать в упражнениях, показывая на себе как и что нужно сделать, давать личный поддерживающий отклик в шеринге. Вообще таким участницам свойственна сильная эмоциональная травмированность, важно относиться к их опыту с уважением и безоценочно, поддерживать их усилия по изменениям своей психики, поддерживать их поиск ресурсов взросления и решения своих жизненных задач.

Ведущему групп следует обратить внимание на создание поддерживающей и безопасной атмосферы в группе. В этом помогают эмоциональный поддерживающий отклик ведущего на феномены участников, самораскрытие, доступность телесного контакта с ведущим (объятий). Также важно задать ясные и четкие границы группы. Это можно сделать через задание четкой структуры дня, объявив ее участникам в начале, обязательное согласование изменений с группой, задание правил группы, особенно важны конфиденциальность и безоценочность. Также в этой теме важно поводить тренинг с небольшим количеством участников, чтобы можно было уделить достаточно времени для процессов каждого участника.

Далее приведены описание и анализ наиболее удачных тематических разогревов и упражнений.

Разогревы.

Задачами разогревов в тренинге была наладить контакт между участниками, актуализировать переживания, связанные с темой, подготовить к психодраматическому действию, пробудив у них энергию творческой игры. На каждом тренинге проводились один короткий и один более длинный глубокий разогрев, которые последовательно погружали участников в тему, подготавливали их к действию в соответствующих ролях.

Важно было придумать или подобрать достаточно структурированные разогревы, чтобы не слишком подготовленная и мало знакомая друг с другом группа смогла погрузиться в достаточно болезненную для всех тему.

Некоторые разогревы, особенно мотивационная линейка и скульптура беременной являются не просто углубляющими в тему, но и одновременно диагностическими и коррекционными.

Разогрев 1. Контакт с мечтами и желаниями, связанными с детьми.

Разогрев начинается со знакомства участников в движении по типу известного разогрева «броуновское движение»: ведущий просит участников двигаться по комнате в хаотическом порядке, осваивать и замечать пространство и людей в нем находящихся, затем начать встречаться глазами с другими участниками, затем останавливаться и взаимодействовать с одним из участников, далее продолжать движение. В рамках взаимодействия ведущий просит участников поделиться с партнером информацией по заданным вопросам связанным с детьми (например, сколько детей она хочет, кого первого девочку или мальчика, что больше всего хочет с ним/ с ней делать и т.п.). Вариантом подобного разогрева был социометрический разогрев, в котором участникам предлагалось выстроиться в линейку или разбиться на группы по заданному аналогичному связанному с детской темой критерию.

Этот вариант разогрева оказался наиболее удачным для первого разогрева — в нем оптимально сочетается выполнение всех заявленных задач: он активизирует контакт в группе и погружает тему не слишком сильно, что важно для постепенного, а не резкого погружения.

Разогрев 2. Контакт со своим детством.

Участникам предлагалось разбиться на пары, далее участникам предлагалось рассказать друг другу по очереди о своем детстве, второй участник должен был выделить наиболее яркие для него моменты в рассказе первого, затем участникам предлагалось телесно показать наиболее яркие моменты из рассказа другого из пары всей группе.

Этот разогрев хорошо налаживает контакт между участницами, активизирует детскую роль, поднимает переживания, связанные с диадными отношениями с матерью в раннем детстве, готовит к осознаванию их связи с бесплодием.

Разогрев 3. Фантазия о предстоящей беременности.

Разогрев направлен на контакт с представлением о наступлении беременности, реакцией психики на это представление. Этот разогрев может иметь несколько вариантов: индивидуальный медитативный, например, в формате перелистывания календаря и остановки на дне, когда участницы узнают о своей беременности, парный — в формате приближения к партнеру, с некоторого расстояния, как метафоры приближения к беременности, в формате телесной скульптуры «Я беременная», которую одна участница делает из другой, а потом встает на ее место и осознает свои ощущения и чувства, в формате арт-терапевтических проективных техник, например, с помощью ассоциативных карт или рисунка «я беременная».

Этот разогрев позволяет хорошо осознать собственное сопротивление беременности. Все участницы были удивлены своим амбивалентным отношением к беременности, некоторым удалось осознать свои инфантильные и идеалистические представления о беременной женщине, уловить свои страхи перед ней, увидеть бессознательную деструктивную мотивацию к беременности (например, мотивацию не для себя, а для всех членов семьи или для сохранения брака, в котором сам ребенок не нужен).

Разогрев 4. Мотивационная линейка.

Это социометрический разогрев, в котором участникам предлагается найти свое место на мотивационной шкале, один полюс которой означает абсолютное желание иметь ребенка, а противоположный полюс означает абсолютное нежелание иметь детей. Ведущий проходит от одного полюса до другого и задает варианты промежуточных позиций, на основе собственного опыта и затем просит участников найти свое место на этой шкале «ногами» или «телом», не включая логическое мышление, затем, постояв в этом месте, попробовать осознать свои чувства, мысли и телесные импульсы и поделиться этим с окружающими. Ведущий задает вопросы и помогает участникам в этом процессе. Когда все участники поделились своими впечатлениями, ведущий предлагает всем переместиться в полюс «хочу» и затем в противоположный полюс «не хочу», осознать свои ощущения, чувства, мысли и телесные импульсы в каждом месте.

Этот разогрев прекрасно диагностирует чрезмерную мотивацию участниц к беременности, позволяет им осознать всю тяжесть, которую они испытывают от фокусировки на этой «сверх-ценной» идее, почувствовать легкость и освобождение, прилив энергии, когда мотивация снижается. Также этот разогрев позволяет осознать амбивалентность мотивации и уровень ответственности, который участница берет на себя за наступление беременности: например, ребенка хочу, но делать для этого ничего не готова, хочу, чтобы все само произошло, менять себя или отношения с окружающими кажется неподъемной тяжестью.

Действие.

Задачами психодраматического действия является диагностика и коррекция выявленных нарушений ролевого развития и ролевых конфликтов. В качестве  действия участникам предлагались структурированные упражнения, групповые и индивидуальные драмы участников.

В упражнениях используются арт-терапевтические техники для того, чтобы легче и лучше ввести в роли недостаточно подготовленных с точки зрения психодраматического опыта участников (например, в роли своих внутренних органов, в роль своего ребенка, в роль страха).

Упражнение 1. Работа с телесной метафорой «Моя репродуктивная система».

Это упражнение взято из учебного курса по перинатальной психологии (21). Его можно делать в парах или в группе для одного участника, оно в последнем случае будет похоже на структурированную виньетку или может перейти в драму более длительного формата.

Сначала ведущий просит участника поделиться своим представлением о том, почему беременность не наступает. Здесь участники могут давать описание медицинских диагнозов или просто своих фантазий на уровне, что происходит внутри организма. Далее участника просят нарисовать свою репродуктивную систему с учетом всего описанного. Рисунок может быть прямой или метафорический. Чаще всего участники рисуют свое представление о репродуктивной системе, включая влагалище, шейку, матку, трубы, яичники и как-то отмечают все описанные ими проблемы (воспаление, спайки, образования и т.п.).

Затем необходимо организовать психодраматическую материализацию наиболее важных частей изображенной на рисунке системы с помощью других участников группы или замещающих предметов. Отдельно обозначается роль хозяйки этой системы или дубль протагониста. Далее участнику предлагается побыть в ролях всех элементов, а главное — тех, которые он отмечает на рисунке как проблемные, дать послание хозяйке или другим важным ролям, услышать ответ, посмотреть на это из зеркала, если необходимо.

Данное упражнение позволяет очень быстро выявить наиболее яркие психические процессы, которые поддерживают симптом протагониста. Наиболее часто всплывают различные психотравмы, связанные с отношениями с матерью в раннем детстве и с мужчинами, причем не обязательно с текущим партнером. Упражнение очень трудное и эмоциональное, при выполнении в парном формате требует помощи ведущего в каждой паре. Для его выполнения необходим неторопливый темп и достаточное время (до 45 минут в одну сторону).

Упражнение 2. Разговор с будущим ребенком.

Другое упражнение, которое легче осуществляется в парном формате и также направлено на вскрытие психических процессов, поддерживающих ненаступление беременности — диалог с будущим ребенком.

Сначала ведущий просит участников в парах нарисовать рисунок своего будущего ребенка в метафорической форме: например, в виде животного, описать его с помощью разных характеристик. Далее упражнение выполняется поочередно для каждой участницы в паре. Перед каждой участницей ставят стул, на который кладут ее рисунок и просят представить, что это ее ребенок и у нее сейчас есть возможность с ним поговорить. Далее разыгрывается ролевой диалог между будущей матерью и ее ребенком. Партнер по паре выступает в роли дубля материнской или детской ролей. Обмен ролями продолжается, либо пока «мать» и «ребенок» до чего-то ни договорятся, либо пока ни станет очевидна проблема их встречи в реальной жизни.

Это очень удачное упражнение для однодневного формата — достаточно простое и легкое для выполнения не слишком подготовленными участниками. Оно быстро вскрывает напряжение, в связи с которым не наступает беременность: невыраженные чувства и импульсы, включая агрессию и страх, травмы предыдущих беременностей, проблемы отношений в семье, травмы раннего детского опыта и др.

Упражнение 3. Диалог со страхом.

Если в группе быстро поднимается тема страхов перед беременностью и родами, то имеет смысл сделать упражнение на исследование и коррекцию страха.

Упражнение делается в парах. Сначала всех участников просят нарисовать свой страх, затем положить рисунок на стул перед собой и найти дистанцию, на которой участники могут разговаривать со своим страхом. Затем разыгрывается диалог со страхом. Задача каждой роли — осознать чувства и дать послание. В ходе обмена важно понять защитную роль страха. Обмен может продолжаться до тех пор, пока не наступит существенное снижение накала переживаний.  Второй участник в паре помогает первому выполнять это упражнение, дублируя реплики из ролей.

В качестве действия важно рассматривать индивидуальные и групповые драмы. Например, в ходе одного из тренингов была сделана индивидуальная работа, тему которой можно обозначить как «встреча сперматозоида и яйцеклетки». Для драмы была использована метафора из речи протагониста о том, что у нее с мужем все очень хорошо, а это просто сперматозоид с яйцеклеткой не встречаются. Далее была поставлена сцена этой «невстречи» сперматозоида с яйцеклеткой, которая в зеркале напомнила протагонисту ее отношения с мужем, далее состоялся диалог с мужем. Протагонисту удалось отреагировать чувства и осознать, насколько она эмоционально разделена с мужем, при кажущейся близости одинока рядом с ним, насколько ей не хватает от него поддержки ее чувств и потребностей в их отношениях.

После каждого упражнения или работы производился шеринг, в ходе которого участники делились своими эмоциональными откликами и осознаваниями по поводу работы. После шеринга ведущей важно было дать некоторые аналитические пояснения по поводу работы участников, прокомментировать работы с точки зрения психологической теории и практики для того, чтобы участники лучше понимали причинно-следственные связи их психических процессов с ненаступлением беременности.

В целом все тренинги получили положительную оценку и отзывы участников. Дизайн тренинга и используемый метод психодрамы полностью ответил на поставленные цели и задачи. Абсолютно все участники тренинга уходили с четким пониманием своих собственных психологических проблем, которые поддерживают ненаступление беременности. Известны как минимум два случая скорого наступления беременности после тренинга, которые сами женщины связывали с изменениями в их жизни, которые произошли именно по результатам их участия в группе. Подавляющее большинство участниц обратилось за психологической помощью после проведенного тренинга.

Опираясь на многолетний успешный опыт работы с темой женского бесплодия, автор рекомендует психодраму как один из самых действенных психотерапевтических методов для решения задач диагностики и коррекции психических процессов, поддерживающих бесплодие как психосоматический симптом, поскольку психодрама легко позволяет, опираясь на телесный «язык» болезни, выявить и скорректировать ролевые нарушения и конфликты, лежащие в основе этих психических процессов. Кроме того, психодрама как метод прекрасно отвечает личностным особенностям женщин, страдающим бесплодием, которые предполагают их высокую эмоциональную травмированность и легкую уязвимость, создавая безопасную и поддерживающую среду для исследования и коррекции их нарушений.

Список использованной литературы

  1. Palmer S. Wilding C. Beat stress with CBT: teach yourself. Hodder Education, Hachette UK. 2011. 196 p.
  2. Yerkes RM, Dodson JD (1908). «The relation of strength of stimulus to rapidity of habit-formation». Journal of Comparative Neurology and Psychology. 18: 459–482
  3. Александер Ф. М. Психосоматическая медицина. – М. : ЭКСМО-Пресс, 2002. – 352 с.
  4. Белкина Т. Готовность к материнству — это полное принятие себя как женщины. Матроны.ру  20.09.2015 http://www.matrony.ru/tatyana-belkina-gotovnost-k-materinstvu-eto-polnoe-prinyatie-sebya-kak-zhenshhiny/
  5. Богдан, Н.А. Психологические проблемы, сопровождающие проблему бесплодия и возможности оказания психологической помощи в процессе его лечения методом ЭКО// Перинатальная психология и медицина, психосоматические расстройства в акушерстве, гинекологии, педиатрии и терапии: Материалы Всероссийской конференции.- Иваново, 2001, С. 98-101.
  6. Дементьева Н.О. Психологическое значение фактора неопределенности репродуктивного статуса для психосоциального функционирования женщин с бесплодием. Научная библиотека диссертаций и авторефератов disserCat http://www.dissercat.com/content/psikhologicheskoe-znachenie-faktora-neopredelennosti-reproduktivnogo-statusa-dlya-psikhosots#ixzz4QMeiCap3
  7. Долгополов Н. Лекция для слушателей директорского курса МИГИП: Работа с группой в психодраме.19.12.2015г.
  8. Ефимкина Р. Как дела? — Еще не родила! Возможности психотерапии в исцелении бесплодия. М.: Независимая фирма «Класс». 2014. 288с.
  9. Зинкевич-Евстигнеева Т. Д.,  Фролов Д. Ф., Грабенко Т. М. Теория и практика командообразования. Современная технология создания команд / Под ред. Т. Д. Зинкевич-Евстигнеевой. СПб.: Речь, 2004. 304 с
  10. Карымова, О. С. Социально-психологические особенности репродуктивной установки бесплодных мужчин и женщин// Диссертация на соискание ученой степени кандидата психологических наук. — СПб, 2010
  11. Ковалёв С.В. «Психология семейных отношений». Москва, 1987г.
  12. Кришталь Э.В., Маркова М.В. Бесплодие супружеской пары в аспекте медицинской психологии. Харьковская медицинская академия последипломного образования.// Медицинская психология. 2008. с. 17-22.
  13. Кулаков С. А. Основы психосоматики. — СПб.:Речь, 2003. — 288 с
  14. Кулакова Е.В. Коррекция психоэмоциональных нарушений у пациенток с бесплодием в программе вспомогательных репродуктивных технологий: Автореф. дис.канд мед. наук. М., 2007. — С.27.
  15. Лаврова Т.Н. Некоторые клинико-биологические аспекты невротической депрессии у женщин /Лаврова Т.Н., Давыдов Д.М. //Российский психиатрический журнал. 2000. №4. С.37-44.
  16. Лейтс Г. «Психодрама: теория и практика. Классическая психодрама Я.Л. Морено.» – Когито-Центр, 2007. – 379 с.
  17. Логинова А.И. «Бездетный брак». http://olga2901l.narod.ru/bezdet_brak_stat.htm
  18. Малкина-Пых И.Г. Психосоматика. М.: Эксмо. 2008. 1024 с.
  19. Морено, Якоб Леви «Психодрама» / М.: Психотерапия, 2008. – 496с.
  20. Пепперел Р.Дж., Хадсон Б., Вуд К. Бесплодный брак / М:. Медицина, 1986. — 336 с.
  21. Программа специализации «Перинатальная психология в гештальттерапии. Психологическое сопровождение беременности и родов. Психология родительства» под руководством Белкиной Т. и Сопот О., МИГИП, 2013-2014 гг.
  22. Пшеничникова Т. Я. Бесплодие в браке / М.: Медицина, 1991. — 317 с.
  23. Федорова Т. А. Бесплодие неясного генеза у женщин / Т. А. Федорова // Андрология, репродукция и сексуальные расстройства. 1993. -№4.-С. 19-22.
  24. Хорни К. Психология женщины. М.: Академический Проспект, 2007. — 240 с.
  25. Шилова Ю. Кузьмин Т. Распутывание «психосоматического клубка» // Психодрама на сцене и за кулисами. Выпуск №4. М.: ООО «НИПКЦ Восход-А», 2011, с. 125-127

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

О вреде утешений или как помочь пережить потерю

Ефремов Станислав Психодраматистам , , , ,
Шагаева Мария

Шагаева Мария

Основное направление, используемое в работе психодрама. Образование Московский химико-технологический институт им. Д.И. Менделеева (сейчас РХТУ) Московский городской психолого–педагогический университет (МГППУ) Обучение психодраме ...

Все мы рано или поздно сталкиваемся с потерей. Что такое потеря? Викисловарь дает следующее определение: потеря – это действие по значению глагола «потерять» — Голова его тонко кружилась от потери крови и от коньяку. М. А. Булгаков, «Белая гвардия», 1923—1924 г.

— исчезновение кого-либо, чего-либо

— событие, лишившее кого-то собственности или доступа к какому-то объекту. Например, потеря «тёпленького» местечка….

— утрата, понесённая кем-либо, чем-либо в связи со смертью, гибелью, уходом и т. п. кого-либо.

Что приходит на ум, когда произносится слово потеря? Что можно потерять?

— кошелек, документы, деньги, какую-то вещь,

— честь, невинность, физическую форму, целостность, здоровье,

— работу, жилье (переезд), партнеров, супруга (развод, измена),

— друзей, близкого человека, любимого питомца (кошку, собаку, и т.д.),

— веру в себя или веру в другого человека.

Сталкиваясь с потерей в любом из перечисленных вариантов, мы встречаемся с серьезными эмоциональными переживаниями. И вполне естественно возникает желание что-то сделать с этими переживаниями: убрать, снизить остроту, поменять на противоположное. Естественное желание окружающих – хочется утешить горюющего. Новый толково-словообразовательный словарь русского языка Т. Ф. Ефремовой под утешением понимает:

— процесс действия по значению глагола: утешать, утешить,

— то, что приносит успокоение,

— разговорный: отрада, удовольствие.

Как говорил Федор Ефимович Василюк, утешение можно рассматривать, как утешить, в смысле развеселить, а это значит обесценить его переживания. Возможен и другой вариант: утешить, как утишить — в смысле сделать потише. В этом случае возникает, часто неосознаваемое, желание отстраниться от переживаний другого. Людей в этом случае нельзя обвинять в бессердечии, скорее у многих нет опыта переживания горя, попросту, они не умеют это делать – и страшно навредить, усилить и без того сложное состояние другого.

Народ придумал много пословиц и поговорок, чтоб снять остроту момента и человека настроить на позитивный лад. «Потерять можно только жизнь, все остальное можно найти и исправить». Или «Деньги потерял – ничего не потерял. Друга потерял – много потерял. Здоровье потерял – все потерял».

Издревле существовали погребальные обряды для того, чтобы переживать смерть. У каждого народа свой обряд, связанный с традицией, верованиями и климатическими условиями. Обряды дают возможность вывести чувства наружу и не застревать в них. Застревание грозит патологическим переживанием. Довольно часто на потерю восполнимую: кошелек, сумочку, документы, деньги люди реагируют проще. Что обычно говорят в таких случаях? Держись, забудь, все будет хорошо, перемелется – мука будет.

Тут важно понимать, что хочет человек этим сказать: в основном хотят поддержать, реже – отстраниться от переживаний. При этом поддерживающий часто сам испытывает замешательство или испуг. Большинство людей не умеют да и не хотят встречаться с сильными чувствами. При встрече с потерей часто возникают амбивалентные чувства: хочется посочувствовать и чтоб сильно не затронуло. Социально правильно – отреагировать, но не погрузиться в переживание потери. Отсюда идут похлопывания по плечу, уверения, что проблема либо не серьезная, либо пройдет быстро.

А что слышит человек переживающий потерю?

— Держись! Будь сильным, слабый не справится, и он не нужен.

— Забудь, все, что произошло не ценно для другого и должно быть не ценно для меня (но это не так!).

— Все будет хорошо – не чувствуй то, что сейчас чувствуешь, живи будущим. (А не получается! Чувство не подвластно разуму, оно или есть, или нет).

— Все перемелется, мука будет! (Это тоже вариант обесценивания события, переживания и в пределе самого переживающего).

— Ничего, мы тебе нового купим, подарим (щенка, котика, птичку). Обесценивается большой пласт жизни с питомцем, обесцениваются воспоминания и переживание потери. (Здесь же – знаешь, он вообще сволочь был или стерва была, найдешь нового).

— Бедненький ты, несчастненький – так человека ставят в позицию жертвы, и часто это принимается страдающим хорошо, так как дает возможность скинуть ответственность за свою жизнь на другого. И не присутствовать в ситуации, не переживать горе/потерю.

Психологи МЧС выделили несколько «вредных» клише, которые рекомендуют избегать, работая с людьми, пережившими горе.

  • На все воля божья.
  • Мне знакомы ваши чувства.
  • Бог выбирает лучших.
  • Прошло уже три недели с его смерти, а вы все еще не успокоились.
  • Мне очень жаль.
  • Позвоните мне, если, что понадобиться.
  • Вы должны быть сильными ради своих детей.

Все эти послания звучат для горюющего как предложения перестать переживать, не чувствовать то, что с ним происходит – от тебя ничего не зависит, все это пережили и тебе не стоит обращать на это внимание. Отрицаются чувства, переживания, сам человек. Зачем? Чтоб как можно быстрее горюющий стал удобным для окружающих. Чтоб окружающие могли чувствовать себя в своей тарелке. И самое важное, чтобы он скорее вернулся к продуктивной трудовой деятельности. Поэтому я бы сказала, что утешение – плохая вещь.

Как же правильно реагировать на потерю?

Нет единственно правильного способа. Лучше – честно и искреннее. На каждой стадии переживания свои способы помощи. Важно помогать переживать каждую стадию!

Самое страшное, что умершего уже никогда не вернуть. Все, что было с ним связано, остается лишь воспоминанием. Нам никогда не прикоснуться к нему, не обнять, не поспорить, не узнать его мнение, никогда не получить его поддержки, одобрения или порицания. Все. Это тот самый Конец. Другого шанса не будет.

И здесь встает вопрос: «Как дальше жить? Нам самим, одним, без этого другого?»

Здесь психика услужливо предлагает свою помощь. На каждой стадии горевания она тактично предлагает способы совладания, позволяющие оставаться в «здравом уме».

 Стадии переживания горя и потери

В настоящей статье я опираюсь на работу Ф.Е. Василюка «Пережить горе» и на материалы трехдневок по психодраме Ж. Лурье – моих учителей в психологии и психотерапии.

1. Шок (оцепенение).

«Не может быть!» – такова первая реакция на весть о смерти или потере. Характерное состояние может длиться от нескольких секунд до нескольких недель, в среднем к седьмому-девятому дню сменяясь постепенно другой картиной. Оцепенение – наиболее заметная особенность этого состояния.

Способ выведения: психолог, как правило, не нужен. Важна искренняя забота: чай, телесный контакт, через разговоры выводить на эмоции.

Если про чай все понятно, то телесный контакт подразумевает нахождение рядом, держание за руку, обнять, но никак не секс. Во-первых, горюющий к этому не готов – вероятность зачатия велика, а рождение нового ребенка взамен умершего приведет к рождению так называемого «замещающего ребенка». Наиболее известные – Винсент Ван Гог, Сальвадор Дали, Людвиг ван Бетховен, Стендаль, Райнер Мария Рильке, Сабина Шпильрейн, Юджин О,Нил и другие.

Важно разговорить человека, чтобы воспоминания об умершем привели к появлению чувственной реакции. Вспоминая как было с ним хорошо, или о том, какой он был человек, какие у вас были совместные планы, помогут разбудить чувства. Но при этом важно помнить, что наиболее вероятная реакция будет – злость, агрессия. Злость – очень сильное чувство, которое позволяет выйти из состояния шока. В этом случае злость будет нормальной реакцией. Не стоит отвечать на нее, не стоит обижаться. Скорее всего, после агрессивной вспышки, польются слезы. Это будет означать, что стадия пройдена.

2. Поиск (по другим данным ее называют стадия отрицания).

Отличается нереалистическим стремлением вернуть умершего / утраченного и отрицанием не столько факта смерти, сколько постоянства утраты. Трудно указать на временные границы этого периода, поскольку он постепенно сменяет предшествующую фазу шока и затем характерные для него феномены еще долго встречаются в последующей фазе острого горя, но в среднем пик фазы поиска приходится на пятый–двенадцатый день после известия о смерти.

Не стоит поддерживать отрицание события и ощущения, что «это случилось не со мной». В этом случае фаза может смениться резкой агрессивностью.

Способы выведения: те же, что и в первой. Агрессивность не стоит бояться, так как сил причинить реальный вред кому-то, как правило, у горюющего нет. Психотерапевтическая работа на этой стадии не нужна.

3. Острое горе (или стадия навязчивости).

Шесть — семь недель с момента события (оно же отчаяние, страдание, дезорганизация).

Фазу острого горя можно считать критической в отношении дальнейшего переживания горя, а порой она приобретает особое значение и для всего жизненного пути.

«Сохраняются и первое время могут даже усиливаться, различные телесные реакции – затрудненное укороченное дыхание, астения: мышечная слабость, утрата энергии, ощущение тяжести любого действия; чувство пустоты в желудке, стеснение в груди, ком в горле; повышенная чувствительность к запахам, снижение или необычное усиление аппетита, сексуальные дисфункции, нарушения сна».

Это период наибольших страданий, острой душевной боли. Появляется множество тяжелых, иногда странных и пугающих чувств и мыслей – ощущения пустоты и бессмысленности, отчаяние, чувство брошенности, одиночества, злость, вина, страх и тревога, беспомощность. Типичны необыкновенная поглощенность образом умершего (по свидетельству одного пациента, он вспоминал о погибшем сыне до 800 раз в день) и его идеализация – подчеркивание необычайных достоинств, избегание воспоминаний о плохих чертах и поступках.

«Горе накладывает отпечаток и на отношения с окружающими. Здесь может наблюдаться утрата теплоты, раздражительность, желание уединиться. Изменяется повседневная деятельность. Человеку трудно бывает сконцентрироваться на том, что он делает, трудно довести дело до конца, а сложно организованная деятельность может на какое-то время стать и вовсе недоступной. Порой возникает бессознательное отождествление с умершим, проявляющееся в невольном подражании его походке, жестам, мимике.

Здесь могут и должны в норме проснуться чувства – злость на всех и вся, вина выжившего, начинают вспоминаться незавершенные отношения» (1).

Способы выведения: на этом этапе может работать психолог. Важно, чтобы в конце этой стадии человек смог начать «видеть» других людей. Как будто до этого он был в комнате один, а сейчас пустил еще кого-то к себе. Или нашел вещь, в которой будет сосредоточена память об умершем. Важно на этом этапе простить и простится.

Работа психодраматиста будет заключаться в том, чтобы помочь горюющему завершить все неоконченные разговоры и споры с умершим. Важно определить, за что отвечает, а за что нет, горюющий, что ему по силам было сделать, а что нет. Определить степень ответственности горюющего за произошедшие события. Если необходимо, то символически похоронить его, совершить все необходимые ритуалы, которые не удалось сделать в реальной жизни. По необходимости – попросить или получить прощение, а также попрощаться.

4. Остаточные толчки и реорганизация (она же стадия проработки проблемы).

Эта фаза, как правило, длится до конца года: за это время происходят практически все обычные жизненные события, и в дальнейшем они начинают повторяться. Годовщина смерти является последней датой в этом ряду. Может быть, не случайно поэтому большинство культур и религий отводят на траур один год.

За этот период утрата постепенно входит в жизнь. Человеку приходится решать множество новых задач, связанных с материальными и социальными изменениями, и эти практические задачи переплетаются с самим переживанием. Он часто сверяет свои поступки с нравственными нормами умершего, с его ожиданиями, с тем, «что бы он сказал».

Способы выведения: на этом этапе может работать психолог. Это работа по завершению отношений и началу построения планов на будущее. Психодраматист может воспользоваться техникой «проекция будущего» для «проверки» реальности построенных планов. И если есть необходимость, то помочь горюющему завершить прохождение всех предыдущих стадий, используя средства психодрамы.

5. Завершение.

«Переживание горя приблизительно через год вступает в свою последнюю фазу. Образ умершего в этой фазе должен занять свое постоянное место в продолжающемся смысловом целом моей жизни (он может, например, стать символом доброты, чести, простоты – в зависимости от того, какой дар был у него) и закрепиться во вневременном, ценностном измерении бытия» (1).

Мы знаем много примеров: Наталья Солженицына – продолжатель дела мужа, Ольга Растропович – продолжательница дела родителей. Многие жены издают труды своих великих мужей, пишут книги об их жизни.

Еще один пример – Виктор Франкл, психолог в концлагере, написал книгу «Сказать жизни «Да!».

Это фаза формирования будущего. Здесь много работы для психолога, а чисто человеческое – это с одной стороны быть рядом, но давать возможность человеку жить своей жизнью, важно сокращать степень опеки и близости до пределов дособытийных. Помочь найти смысл дальнейшей жизни.

Продуктивные и нет способы переживания.

Если на втором году после потери человек может сам съездить на кладбище, вернулся к обычной трудовой деятельности, строит планы на будущее, скорее всего работа переживания завершается нормально.

Если же в речи звучит «я этого не переживу», «я с этим не справлюсь», «да, что я, мне надо заботиться о других» скорее всего человек горе не проживает, а «заморозился», «вытеснил» переживание из сознания, ушел от переживаний. Это опасно тем, что человек перестает проживать свою жизнь, а начинает жить кем-то другим: умершим, героем, спасателем. Обычно с такими людьми трудно находиться рядом: холодно, человек сосредоточен на себе или замучает заботой и помощью. И в этом случае важно направить его к психологу. Это будет сделать не просто.

Как мы видим, утешение горюющего вредная вещь:

— не помогает пережить горе,

— не позволяет помогающему искренне сопереживать,

— не помогает работе переживания.

Помогать переживать горе – это сложное и эмоционально затратное занятие. Для этого обычному человеку надо много терпения и любви, а психологу – и эмпатия, безоценочное принятие и вера в метод.

Терапевту для работы с клиентом в горе необходим ресурс. С этой темой, действительно сложно работать. И в этом надо честно себе признаться. Мой способ – это настройка на работу перед сессией. Как правило, это не одна встреча. Я знаю, что работа горя, как и любая другая, имеет конец. Если горе бесконечно, то надо искать, где не доработали. Если мне тяжело, как терапевту, то я сначала иду к своему терапевту, понять где и что у меня осталось непроработанным. И это важно. Я не иду к супервизору искать ошибки в работе, я сначала разбираюсь со своими чувствами, и только потом ищу ошибки в работе.

А еще я верю, что пережить потерю – горе – это посильно человеку.

Мой терапевтический ресурс – это вера в посильность и конечность переживания горя. Какой ресурс ваш, пока не знаю, но он точно есть.

Литература

  1. Ф.Е. Василюк «Пережить горе».
  2. «Психодрама: вдохновение и техника» под ред. Пол Холмс и Марша Карп.
  3. Поро Морис «Замещающий ребенок».
  4. В.Волкан и Э. Зинтл «Жизнь после утраты» психология горевания.
  5. С.А. Шефов «Психология горя».
  6. Виктор Франкл «Сказать жизни «Да!».
  7. Аньес Мартен-Люган «Счастливые люди читают книжки и пьют кофе».

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Ефремов Станислав История психодрамы , ,

Интервью с Владимиром Ромеком, 20 сентября 2001
Интервьюер: Елизавета Загряжская
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Ромек Владимир Георгиевич, образование высшее психологическое (Ростовский государственный университет, 1986), кандидат психологических наук — университет Фридриха и Александра, Эрланген-Нюрнберг, 1997, заведующий кафедрой прикладной психологии Южно-Российского гуманитарного института, факультет практической психологии.
Психотерапевтическое образование
Летние семинары Института психодрамы, социометрии и групповой психотерапии Морено.
Психодраматическая практика и преподавание психодрамы в Ростове.

Е.З.: В начале ты, может быть, скажешь пару слов о себе …

В.Р.  Да.  Ромек Владимир.  Я работаю в Южно-Российском Гуманитарном Институте, заведую кафедрой прикладной психологии.  Мои интересы лежат в области поведенческой терапии, я занимаюсь тренингами уверенности в себе, и книга Греты Лейтц по психодраме мне  попала в руки совершенно случайно, когда я знакомился с разными формами ролевых игр в библиотеке Центра совершенного поведения в Мюнхене.  Я сначала скептически к этому делу отнесся, потому что во всякие там личностные вещи я, как настоящий бихевиорист, не верю.  Меня больше интересует технология, поверхностные аспекты человеческого поведения.  Но книга меня заинтересовала….  Нигде до этого я психодраму не видел и думаю, что тогда невозможно было  увидеть, разве только в тот момент, когда Морено приезжал в Москву с Анной Шутценбергер.  У меня возникли вопросы, и я внимательно прочел книгу Лейтц в Ленинской библиотеке, в Москве, почитал там же статью А. Л. Гройсмана по ролевой психотерапии 1979 года.  Вопросов возникло еще больше – и я написал письмо Грете по адресу, который нашел в книге.

Месяца через три мне пришла здоровенная посылка, где лежала книга в подарок с подписью Греты Лейтц.  Там она писала, что очень рада, что до России добралась психодрама.  Я написал Грете письмо с предложением перевести книжку.  На что она тут же ответила согласием.  Примерно в этот момент времени началась перестройка, кооперативы какие-то были и все такое.  Это мне не очень-то нравилось, потому что в этот момент частных издательств еще не было, а государственные рушились одно за другим, вместе с государством.  Все было довольно сложно.  Я сделал перевод введения, краткую свою аннотацию к книге, полез на свою полку и выписал все адреса издательств, которые там попались.  Около тридцати писем получилось, я их отправил и успокоился.  Потом начали приходить ответы.  Первой ответила “Медицина”, что они готовы перевести и издать, вторым ответил “Прогресс”, третьим ответила “Терра” — на тот момент, наверное, первое частное издательство.  Меня приглашали на переговоры в Москву, я долго думал, потом купил билет и поехал.  У меня был только один день в Москве: билет так был устроен.  В Москве, взяв план, начал искать издательство по принципу, “чтобы поближе к метро”.  Попал, разумеется, в “Прогресс”.  Дядька на входе меня не пускал, а потом послал к директору.  Директора не было, секретарша сказала, что сначала надо поговорить с редактором отдела психологической литературы.  Я ей книжку показал и сказал, что хорошая книжка.  Она ответила, что вроде бы да, хорошая, и название впечатляет, пойдем к директору.  Директор мне рассказал, что нет денег на копирайт, нет бумаги, но он готов издать.  Тогда я написал Грете, что есть “Прогресс” — издательство очень хорошее, большое, крупное, но у него нет копирайта, денег на копирайт и нет бумаги, а она мне ответила, что бумаги и у нее нет, а копирайт у нее есть, поэтому она попробует что-нибудь с этим сделать.  И написала письмо в немецкий фонд “Интернацьонес”, он спонсирует перевод и издание немецких книг за рубежом.  Деньги были нужны, потому что книга была издана в одном из ведущих немецких издательств – “Шпрингере”, а это издательство просто так копирайт дарить не хотело.  И здесь совершенно случайно оказалось, что издательство “Прогресс” — один из важных партнеров “Шпрингера”.

Е.З.: Вот это теле!..

В.Р.:  Оба издательства хорошо друг друга знали, раньше уже издавали что-то совместно, и между ними никаких проблем не возникало.  А возникли проблемы с деньгами.  Фонд “Интернацьонес” давал 4 тысячи марок, а нужно было 8, и Грета свои 4 тысячи отдала за копирайт.  Книга была переведена Андреем Боковиковым, очень удачно, по-моему. Алла Холмогорова с Леной Лопухиной написали предисловие.  Я не помню, сколько это тянулось, сама понимаешь, довольно долго, но книга была издана.  Между тем Грета пригласила меня к себе на летний семинар, на Райхенау.  Это остров, полуостров точнее, на Боденском озере.

С этим местом связана забавная история.  Когда Грета пригласила к себе домой – в курортный городок Уберлинген Якоба Морено, они сидели на балкончике второго этажа и смотрели на Боденское озеро, он сказал: “Отсюда вид, как из Бикона.  Ты должна здесь сделать Морено-Институт”.  Еще раз теле…  И теперь там Морено-Институт психодрамы, социометрии и групповой психотерапии, и этот институт недавно отпраздновал свое двадцатипятилетие.

Летние учебные семинары институт проводит на Райхенау.  Это маленький островок, где зелень в основном выращивают, там есть кемпинг, там есть несколько гостиниц, они арендуют большую школу, которая летом пустует, и в этой школе проводят свои 10-дневные семинары даже не знаю уже сколько лет.

Там и состоялся семинар, не то, чтобы мне это сильно понравилось, но показалось очень интересным.  Затем я написал статью для журнала “Alter Ego” под названием “Корабль счастья” о впечатлениях от семинара.  Собственно, так назывался весь семинар – “Корабль счастья”.  По-моему, это может быть даже одна из первых публикаций по психодраме после первого издания книги Морено и статьи Гройсмана.  А потом я поехал в Ростов и меня стали спрашивать, а что за ерунда такая: психодрама.  Рассказать это достоверно было невозможно, и я провел несколько групп в университете[1].  Одна из групп сплотилась до такой степени, что я Грете написал, что у нас работает психодраматическая группа.  И что я-то у тебя учусь, а у них нет денег, и ты не можешь это спонсировать.  Давай мы как-нибудь так устроим, что доценты института будут приезжать к нам в Ростов, попробуем собрать необходимое количество часов с этими доцентами.  И в разные сроки у нас были то ли 8, то ли 10 разных тренеров[2]: из Австралии, да и со всего мира…

Е.З.  Они приезжали непосредственно в Ростов?

В. Р.:  Да, в Ростов.  Грета приезжала.  А на следующем семинаре на Райхенау я познакомился с Клаудией Бахманн-Гросс, которая потом стала основным тренером Ростовской психодраматической группы вместе с еще мужчиной, фамилию которого я сейчас не помню[3]…  Они сюда приезжали в течение нескольких лет и провели  основную ступень подготовки полностью, выдали сертификаты.  Группа прошла все основные этапы подготовки, были сданы экзамены, было описание групп, — все по полной программе.  Грета классическую психодраму преподает, классическим способом, и никаких отступлений  для Ростовской группы не делалось.  Даже для меня: у всех есть сертификаты, а у меня нет, потому что все учились, а я либо занимался организацией, либо сам вел эту группу – то есть формально не был ее участником.

Вот как и сейчас на Морено-Фестивале.

Е.З.: Помнишь ли ты, как первый раз был протагонистом?

В.Р.:  Да, это странным образом случилось во сне, потому что немецкий язык я знаю до сих пор довольно плохо, хотя три года прожил в Германии, диссертацию там защитил…  Я не помню темы, к сожалению, но помню обстоятельства.  На одном из семинаров я решил, что завтра я буду протагонистом.  Я начал внутренне готовиться.  Чтобы не опозориться, я начал вспоминать немецкие слова, выбирать людей из группы на роли.  (Переводчиков там не было: это был интернациональный семинар. Я помню одного человека, так тот практически вообще ни одного слова не знал по-немецки).  Ну, и как-то я заснул неожиданно.  Забавно, что в ходе сна люди, которых я выбрал из группы в моей голове это отыграли.  Не знаю, как что произошло, но утром я проснулся, не то чтобы с решенной проблемой, но с чувством, что решение у меня в руках.

Е.З.: Ты практикуешь психодраму?

В. Р.  Ты имеешь ввиду зарабатываю ли этим деньги?

Л: Нет, ведешь ли группы клиентские, как ты ее используешь?..

В. Р.  Нет.  Во-первых, главным моим интересом остается терапия поведения, а во-вторых, у меня нет сертификата.  В бихевиоральной терапии я практикую несколько особый вариант.  Использую элементы психодрамы в тренинге сложных навыков, касающихся межличностных отношений.

Е.З.   А кого ты считаешь своим учителем?

В. Р.  Грету, конечно.  Однозначно.

Е.З.  А ученики у тебя есть?

В. Р.  Я думаю, что вся ростовская психодраматическая группа…  Но здесь сложно, потому что в тот момент, когда все это начиналось, я был менее строг к подготовке, но был более смел, наверное.  Собственно эта группа началась с того, что несколько занятий провел я.

Е.З.  Ты можешь выделить какие-то этапы становления себя как психодраматиста?

В.Р.  Первый этап — это, наверное, книга и все, что с ней связано, я уже рассказал, как это происходило.

Второй этап — это смелое начало работы с группой, как я теперь понимаю, совершенно самоотверженное и безответственное.  Ничего плохого там не случилось, слава богу.  В разные времена около 40-50 человек прошло через эту группу, но дотянули не все.  Кто-то приходил, кто-то уходил, кто-то уезжал в другой город.  Одна девушка в Израиле сейчас работает.  Она с нашим сертификатом поехала в Израиль.  Если обычно там признание на работу психологом требует минимум полгода усилий, то она через три недели получила признание на работу, и сейчас работает методом психодрамы в клинике в тесном контакте с Келлерманом.

Следующий этап — долгий период обучения в аспирантуре Университета Фридриха и Александра в Эрлангене, куда я тоже попал в связи с психодрамой и удивительным образом.

Я однажды был на одном очень тяжелом психодраматическом семинаре, драма была связана с чувством вины за 2 Мировую войну.  У немцев эта вина есть, и она довольно сильна.  Не помню обстоятельств, но это была драма немецкого солдата, которого провожают на фронт.  Мне досталась роль этого немецкого солдата.  Ну, меня проводили на фронт, что-то я там делал, кажется, пострелял кого-то из наших.  Протагонистом был пожилой мужчина, интересный, сильный и мы потом ужинали вместе.  Он мне говорит: “Чем ты занимаешься?”  Я ответил: “В институте работаю, диссертацию пишу”.  Он спросил: “А что, есть литература?”  “Нет литературы, — говорю, — здесь что-нибудь нахватаю и пишу”.  Он: “А чтоб тебе не поучиться в нашем университете?”  Я говорю: “Я понимаю, что у вас образование бесплатное, но что я буду есть, где буду жить?  У меня семья.”  Он: “Ты знаешь, тут фондов много, они деньги платят на обучение”.  Я: “Они-то платят, но платят москвичам, там все схвачено, ничего не получиться”.  Он говорит: “Ничего, ты напиши вот сюда письмо и посмотри, что получится”.  Это оказался Пауль Аденауэр, сын Конрада Аденауэра.  Он мне дал адрес Фонда Конрада Аденауэра, принадлежащего Христианско-Демократическому союзу.  Я стал интересоваться, что это за Христианско-Демократический союз, в энциклопедии обнаружил, что это крайне реакционная организация.  Это был какой-то год, когда все еще неясно было в России.  Думаю, сейчас стипендию получу — меня сразу в тюрягу или психушку брежневскую, но ничего правда, сначала не получил, прислали письмо, что мы вообще не поддерживаем психологию.  А я парень такой, который любит вопросы задавать, я в Фонд написал как же не поддерживаете, а мне Пауль сказал, что поддерживаете.  На что они написали тут же, что поддерживают.  А из Москвы — нет приглашения никак.  А потом письмо с отказом.  Я тогда написал письмо Паулю, как же так, из Германии один ответ, из Москвы — другой?  Напишите, пожалуйста, какой из них верный, сам понять никак не могу.  На что пришло красивое письмо из немецкого Министерства образования (Пауль им задал мои вопросы) с приглашением на интервью.  Я все равно не верил, что получится…  Сутки в поезде, у Аллы Холмогоровой ночевал, она меня тогда поддержала сильно…

Пришел на интервью, там на Цветном бульваре какая-то фешенебельная штука, профессора, переводчики, два мальчика из МГИМО и девочка из историко-архивного что-то лопочут по-немецки и я  -помятый, из поезда выползший.  Думаю, понятно, что не пройду, ну и Бог с ним.  Раз приехал, надо попытаться.  Зашел, а там смешно так, человек пять профессоров московских, человек пять немцев и переводчик сидят.  Я отвечаю по-немецки.  Мой немецкий ответ переводят на русский, чтобы профессора поняли, они задают мне вопрос по-русски, который я прекрасно понимаю, а мне его переводят на немецкий.  Мне до того забавной показалась вся эта процедура, а также техника, которой я тогда не видел, когда у всех на ушах что-то висит, все слышно, там что-то делают такое…  Поскольку мне было начхать, я думал, что все равно ничего не получу, то начал  объяснять популярно, что мне там надо на довольно плохом немецком.  Потом поехал к себе домой, начал работать, куча дел каких-то…  В 94-ом в самый разгар работы получаю письмо, что мне предоставлена стипендия.  Три года я просидел в Германии, в это время наша ростовская психодраматическая группа начала свою самостоятельную жизнь.  Из Германии я никак не мог ей ни помогать, ни управлять.  Ею здесь занимались Юля Менджерицкая и Ольга Захарова. В Германии я ездил по семинарам, писал диссертацию, потом вернулся домой и застал группу довольную собой, с сертификатами.

И последний этап — это моя работа в ЮРГИ[4]. Дикая злость на то, что в любом городе, куда я приезжаю со своим тренингом, есть психодраматическая группа, о которой я понятия не имею.  Тогда я сделал сайт “Психодрама в России”[5] (он сейчас, правда, умирает, потому что времени нет держать его в нормальном состоянии) и там предоставил возможность всем регистрироваться, чтобы мы хотя бы знали сколько людей есть.  Я лично знаю очень много психодраматургов, которые до сих пор не зарегистрированы на этом сайте.  Хотя я много раз к ним обращался, у многих есть электронная почта, но никто не пишет.

Конференция у нас в Ростове — это следующий этап.  Мне кажется, что в Москве очень сильная конкуренция, из психодрамы стали делать коммерцию, поэтому лучше на периферии собираться, чтобы не было конкуренции глупой.

Е.З.   Как ты думаешь, есть ли в России психодраматическое сообщество?

В.Р.  Нет.  В Ростове есть.  Почему?  Не знаю.  Мне было бы интересно приехать на конференцию, если бы она где-нибудь и кем-нибудь была бы организована.  Но поскольку никто не организует, пришлось самому организовать.  Это поразительно.  Этот вопрос, кстати, почему психодраматурги в России так разобщены — мне все время задают иностранцы, где бы я с ними не встретился, — они тоже не знают.

Е.З.  Что, на твой взгляд, мешает развитию или становлению психодраматического сообщества?”

В. Р.  Отсутствие средств, может быть.  Люди, которые приезжали на нашу конференцию, спрашивали “сколько это стоит?”.  Я говорил: “Шестьсот пятьдесят” и делал паузу, дожидаясь, спросят ли меня: “рублей или долларов?”  Москвичи задавали вопрос “долларов?”, я еще немножко молчал и они начинали говорить, что будут обдумывать, стоит столько платить или нет.  На периферии никто не сомневался, что речь идет о рублях, и начинали говорить “ах, как дорого, я, такая-сякая, работаю в психиатрической больнице в Тьмутаракани, мне не доехать до Ростова.”  Хотя интерес, конечно, к психодраме огромный, невозможно посчитать, сколько было заявок, и сколько звонков.

Е.З.  Но мне кажется, мы ушли от обсуждаемого вопроса…

В.Р.  Я не ушел, я честно ответил, что не знаю…  Мне сие неведомо.

Е.З: А ты видишь какой-нибудь выход?

В.Р.  Я вижу выход в том, чтобы налаживать связи напрямую, минуя Москву.  Очевидно, Москва не заинтересована в этом, потому что, скажем, ростовские психодраматурги ведут группы только в Ростове, хотя обладают той же квалификацией, что и москвичи, которые это делают в регионах.  И есть такое еще…

Знаешь интернет как построен?  Его можно по принципу звезды построить, где связи идут через центр, а можно по принципу круга, налаживая периферийные хорды.  Если бомба попадает в центр, через который идут все коммуникации, рушится вся связь, а если хорда и круг, то здесь бомба упала, связь пошла вот так вот, по хордам, обходя порванные места.  Есть даже математическая теория, что разрушить такую систему невозможно: когда возникает дырка, система сама налаживает новые хорды, связи.  А вот звездчатая система рушится моментально, стоит разрушить то, что в центре.  Моя идея в том, что в центре что-то не в порядке, потому что вся система не работает.  Хотя это предположение, я точно не знаю.

Е.З.   Это ведь мнение, твое видение: каждый имеет  право на свое мнение.  Мы сами задаемся этим вопросом.

В.Р.  Я точно не знаю, но похоже, что это правда, потому что, когда я приезжаю в другие города, эти связи тут же налаживаются, они очень эффективны, они много дают.  Дело в том, что вся страна устроена по принципу звезды в центре.  Например, даже на фестиваль просто чудом приехали все иностранцы, потому что абсолютно у всех не было какого-то дурацкого подтверждения из Министерства иностранных дел, и я бы легко его сделал, если бы был в Москве.  Я думаю, что Москва еще одну новую дойную корову выдумала, теперь все институты должны будут регистрироваться только в Москве, чтобы иметь возможность приглашать к себе иностранцев.

Хотя если одно учебное заведение приглашает профессора из другого учебного заведения, причем здесь Министерство иностранных дел?  Оно не имеет никакого отношения к некоммерческой деятельности.  Иностранцам в этом году было необходимо решить много проблем, чтобы приехать к нам на Морено-фестиваль.  Все прорвались, кроме Ренье Оудийк (Renee Oudijk) – главы Федерации европейских тренинговых организаций в области психодрамы (FEPTO).  Эта организация недавно возникла, тренинговые институты объединились в единое целое.  Членами FEPTO являются Институт Елены Лопухиной и наше Донское общество психодрамы и социометрии.  Вчера, например, я письмо получил из FEPTO, где меня просят написать отчет о нашей конференции, о том, как происходила подготовка психодраматургов в Ростове.

Е.З. Еще вопрос относительно реального и идеального образа психодраматического сообщества.  Отчасти ты на них уже ответил, когда говорил о разных системах организации коммуникаций, но, может быть, еще чем-то дополнишь?

В.Р.  Реальный: довольно большое количество специалистов мирового уровня.  Я убежден, что русские более способны к психодраме, чем… чем…

Е.З.  Чем кто?

В.Р.  Вообще.  Русские просто очень способны.  Они делают прекрасные игры.  И у каждого есть свой финансовый интерес.  Смотри: у многих в Москве зарегистрированы свои институты, Алла Холмогорова просто работает в государственном институте, у нее другие интересы.  У меня тоже нет своего института, потому что меня учебный процесс и терапия поведения интересуют больше, чем психодрама.  Леонид Кроль с Екатериной Михайловой, Галина Похмелкина, Елена Лопухина и Нифонт Долгополов — все это — люди, которые двигают вперед психодраматическое образование, но встречи, которые я видел, проходят примерно по такому режиму: мне и так все ясно, я и так все умею, я и так все делаю.  Пока никто друг на друга не натыкается, пока нет явных сбоев и ошибок, каждый чувствует себя самодостаточным.  Но вот лично мне этого недостаточно, меня еще интересует общение с людьми и не по принципу “сколько ты берешь за час”, а по принципу “что у тебя есть интересного”.

Е.З.  А идеальный образ? Каким ты видишь идеальный образ психодраматического сообщества в России?

В.Р.  А идеальный — когда люди встречаются регулярно, во-первых, для собственной коррекции в психодраматических группах.  И это, конечно, должно быть просто самоокупаемое мероприятие, некоммерческое, никто не должен этим зарабатывать.  Это общий интерес, поэтому каждый должен что-то туда инвестировать от себя.  Когда мы согласуем, в первую очередь, критерии работы – тогда мы сможем детальнейшим образом разбирать всем сообществом конфликтные случаи и случаи неудачи.  Не затем, чтобы у кого-то там что-то отнять или чего-то лишить, завести в черные списки, а затем, чтобы если у кого-то появилась ошибка, всем остальным ошибку эту не повторять.

Е.З.   Как ты думаешь, что следует сделать, чтобы это получилось?

В.Р.  Нужно выработать совместные критерии и взаимное признание сертификатов.  Этим занимается FEPTO, на сайте я пытаюсь собирать информацию о сертифицировании в разных странах. Елена Лопухина, насколько я знаю, очень много для этого делает, но, к сожалению, я несколько раз просил у нее прислать мне информацию напрямую, она ничего не прислала, поэтому мы сейчас вступили в FEPTO сами, и с FEPTO мне проще, по крайней мере, сейчас я получаю информацию напрямую.

Е.З.  Ты думаешь, что нужно выработать общие стандарты сертифицирования?

В.Р.  Это принцип профессионального общения, или внутрисемейного, или какого хочешь…

Е.З.  Но ведь на Западе сейчас, несмотря на то, что пока не выработаны эти общие стандарты, психодраматическое сообщество все-таки функционирует?

В.Р.  Но они их стремятся вырабатывать.  Может, поэтому и функционируют.

Е.З.  И какой  же твой прогноз на этот счет в России?

В.Р.  Я думаю, все будет развиваться в положительном направлении.  Точнее даже иначе: появиться все же группа психодраматургов, которые будут это делать.  Кто-то не войдет в нее, потому что не захочет, ну и ладно…  Может, ему в другом направлении двигаться надо.

Е.З.  Как ты думаешь, в каких областях, сферах деятельности психодрама может найти свое применение?

В.Р.  Ну, конечно, во всех творческих профессиях.  Очень заинтересованы в психодраме в современной школе.  Сейчас учеба в школе стала диким, агрессивным и неинтересным занятием.  Нужно внести туда диалог, особенно в начальных классах нужно больше не давления, а игры.  Относительно политики и бизнеса…  Я думаю, что Морено очень бы возражал, если бы ему кто-то сказал, что социодраму можно применять при выборе руководителей или при подготовке политических лидеров.

Е.З.  По-твоему, это имеет отношение к его ценностям?

В.Р.  Это имеет отношение к развитию психодрамы.  Потому что в этом случае она будет развиваться по второму варианту, где каждый будет прятаться от коллег, скрывать, на кого работает, прятать свои технологии, надувать щеки.

Е.З.  Расскажи какой-нибудь курьезный случай из своей психодраматической жизни?

В.Р.  Первый раз летел на Райхенау.  Грета прислала билеты на поезд по почте.  Когда прибыл на Франкфуртский аэропорт, на почте мне сказали, что билетов для меня нет. Что делать — непонятно, карточки телефонной у меня нет, поскольку она стоит 10 марок, а у меня было то ли 7, то ли 5, мелочью.  Я сидел, наблюдал, как люди бегают примерно час.  Потом пошел искать помощь, увидел красный крест и зашел туда.  Когда я сказал, что еду в Морено-Институт на психодраму, весь красный крест начал носиться по всему аэропорту.  Меня тут же накормили, напоили кофе, предложили переночевать у них, если ничего не выйдет, а затем какая-то женщина прибежала с моими билетами (она их где-то уже раздобыла), посадила меня в поезд и долго передавала приветы Грете.  Когда я приехал в Уберлинген, оказалось, что в этом малюсеньком городке 2 вокзала.  Долго размышляя где бы мне выйти, чтобы на Грету наткнуться, я совершенно случайно глянул в окно и увидел надпись “Уберлинген”, галопом выскочил из поезда и чуть не сшиб с ног Грету.  Она мне просто попалась на пути.

Е.З.  А давай поменяемся ролями.  Какой бы вопрос ты задал сам себе?

В.Р.  Какого черта ты с этим семинаром связался, придурок?  Тебе что, мало неприятностей?

Е.З.  Скажи пожалуйста, в порядке обратно связи, чем для тебя было это интервью?

В.Р.  Мне очень нравиться, что не только меня беспокоит то, что происходит с психодрамой…  Ну, может быть, хотя бы просто надо собраться в кучу людям, которых это беспокоит.  И это будет уже хорошее начало.  Просто собраться, друг на друга посмотреть и понять, что не одному мне так противно.

Через год вот будет второй фестиваль.  Все наши участники сказали, что приедут.

[1] Первая встреча в Ростовском государственном университете, на кафедре социальной психологии состоялась 23 марта 1992 года.

[2] Вот имена тренеров Ростовской психодраматической группы, найденные в архиве, который очень пунктуально вела  Ольга Бермант: Грета Лейтц, Отто и Элизабет Хюртер, Урсула Хаузер – всем им большая благодарность.

[3] Котерапевтом Клаудии Бахманн-Гросс был все время Ганс-Вернер Ляуфхютте.

[4] Южно-Российский гуманитарный институт, аккредитованное негосударственное высшее учебное заведение.

[5] http://www.psychodrama.ru

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Ефремов Станислав История психодрамы , ,

Интервью с Игорем Кадыровым, 28 ноября 2001
Интервьюеры: Светлана Кравец, Елизавета Загряжская.
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Кадыров Игорь Максутович, психоаналитик, клинический психолог, окончил факультет психологии МГУ, кандидат психологических наук, доцент факультета психологии МГУ им.Ломоносова, президент Московского психоаналитического общества, член Международной Психоаналитической Ассоциации (IPA)
Психоаналитическое образование получил в Германии (Франкфурт-на-Майне, Дармштадт).
Сертифицированный Психодрама-терапевт (обучающая программа была организована и координирована Академией Психодрамы (Стокгольм) в кооперации с Центром Психодрамы (Брайтон, Англия) Ryhmadraama (Хельсинки, Финляндия), Институтом Морено (Германия), Институтом Психодрамы Эллы Мэй Шеарон (Кольн, Германия), а также при участии Российской Ассоциации Психодрамы (Москва).
Практика в Москве. Преподавание в МГУ.

С.К.  Скажите, Игорь Максутович, когда и как состоялась Ваша первая встреча с психодрамой?

И.К.  Сейчас мне трудно назвать точную дату.  Я записывал где-то “хронологию событий”, но , честно говоря, не сверялся с этими записями перед нашей встречей.  Мне кажется, это было в 88-м или 89-м году в Институте психологии на Моховой.  Была объявлена лекция или выступление Йорена Хёгберга.  В аудиторию набилось достаточно много народа.  Вместо того, чтобы прочитать привычную лекцию, Йорен соорудил из столов сцену и рассказывал о психодраме, приглашая людей из зала.  О чем-то спрашивая их, он выводил на сцену других людей и предлагал им сыграть какое-то “чувство”, “мысль”, человека или еще что-нибудь.  Это была моя первая встреча с психодрамой “в живую”.  Я был очарован.  Вскоре Йорен откликнулся на просьбу некоторых московских коллег и организовал первую долгоиграющую психодраматическую группу.  Но я не сразу стал заниматься психодрамой, а присоединился к группе Йорена года через два.

С.К.  А как это произошло?

И.К.  Я тогда закончил аспирантуру и защитил диссертацию, но все еще был начинающим психотерапевтом.  В послужном списке был небольшой опыт работы с группами и индивидуально в консультации и в 12 психиатрической больнице.  К этому времени я начал работать как частный психотерапевт.  Вообще говоря, это был непростой период.  Профессиональных психотерапевтов, в сегодняшнем смысле слова, было еще очень мало.  Ведь до пресловутой “перестройки” возможность получить систематическую подготовку в качестве психотерапевта была более чем скромной.  В Москве одновременно давали старт очень много разных психотерапевтических направлений и соответствующих западных учебных программ.  Уже тогда для меня особый интерес представлял психоанализ.  Но систематическое психоаналитическое образование было практически недоступно, а мне хотелось хоть чему-нибудь учиться систематически.  Очень полезную роль в моем и, думаю, не только в моем профессиональном становлении сыграла Ассоциация Практикующих Психологов.  В тот период АПП была чем-то вроде библейского Вавилона до смешения языков.  В АПП были представлены разные направления, разные методы, но какое-то непродолжительное время почти все мы были или мультилингуалами или полиглотами.  Мы могли понимать и говорить на многих психотерапевтических языках сразу, на языке психоанализа, гештальта, системной семейной терапии, юнгианского анализа, гуманистической психологии, NLP и т.д.  Сейчас квалификация выше, но уже имеется специализация, и другие языки стали чужими.  А тогда многие из нас были членами одновременно нескольких секций АПП.  У меня, например, была “постоянная прописка” в секции психоанализа, и “временная” в паре других секций АПП.  Как ни странно, психодрама, как я ее тогда понимал,  казалась мне чем-то довольно близким к психоаналитическому подходу, поскольку она позволяла сделать явным то, что глубоко скрыто.  Однажды в консультации на Пятницкой для очередного семинара собралась наша секция психоанализа.  В соседней аудитории была внеочередная сессия психодраматистов.  В перерыве я встретился с Леной Лопухиной и некоторыми другими психодраматистами.  Как-то быстро и легко получил приглашение посещать их секцию.  Начали встречаться раз в неделю.  Позже кто-то сообщил нам что в группе Йорена образовались несколько вакансий — кто-то из участников его группы эмигрировал, кто-то просто покинул группу.  Они обсуждали возможность пополнить свою группу.  И заинтересованым членам секции психодрамы было предложено подать заявки.  Рассмотрев все кандидатуры, они решили взять троих – Сергея Баклушинского, Аллу Волович и меня.  Мы пришли на группу Йорена, но нас пустили не сразу.  Часа два обсуждали.  Кто-то возражал против того, чтобы кого-нибудь вообще брали.  Их можно было понять.  В итоге нас все же приняли в эту группу.

С.К.  Спасибо, Игорь Максутович.  Скажите, а Вы помните свой первый протагонистский и директорский опыт?  И если помните, могли бы Вы поделиться впечатлениями?

И.К.  Помню.  Если пренебречь короткими виньетками, то самый первый протагонистский опыт случился на группе Йорена.  Это была психодрама, которая начиналась как разыгрывание сновидения, а завершилась выходом на весьма важные для меня жизненные темы.  На мой взгляд, это была глубокая работа.  На первых порах я сильно тревожился, и вообще долго был  “сопротивляющимся протагонистом”.  В том смысле, что я долго колебался, прежде, чем решиться стать протагонистом в первый раз.  Дело в том, что я был в группе новичком и одним из самых молодых.  Большинство остальных ребят были ‘старожилами’ в группе и казались мне уже очень ‘бывалыми’ психотерапевтами: Аня Варга, Паша Снежневский, Лена Лопухина, Юля Алешина, Лена Новикова, Леша Кроль, Женя Емельянов, Алексей Морозов, Марина Арутюнян, Валера Зацепин, Нифонт Долгополов…  Просто — цвет АПП.  Они всегда были готовы работать.  Мне было очень интересно, но одновременно и непросто, когда я видел таких замечательных и очень талантливых людей, таких пластичных, открытых и ‘продвинутых’, которые готовы были разыгрывать психодраму за психодрамой.  Легко, естественно, умно, красиво и всегда увлекательно…  Но Йорен и группа отнеслись ко мне очень бережно, и после той первой психодрамы все последующие казались уже чем-то нормальным.  Вообще, думаю, что для меня эта группа была больше психотерапевтической, нежели тренинговой.  Я чувствовал необходимость личной психотерапии.  Проходить ее было негде, во всяком случае, мне так казалось.  А в этой группе все эти годы велась достаточно серьезная и по настоящему терапевтическая работа.  Что касается первого директорского опыта, то с какого-то момента мы должны были начинать делать психодраму в учебной группе.  Для меня было тоже важно, что в первый раз протагонист сам выбрал меня в качестве потенциального директора.  Я достаточно сильно волновался — все же друг друга оценивают, но психодрама прошла довольно живо.  И протагонист, и группа очень помогали.  По окончании был проведен достаточно интересный на мой взгляд “процесс-анализ”.  В общем, я почувствовал вкус к такой работе.

С.К.  А Вы не могли бы припомнить какое-нибудь самое яркое впечатление своей психодраматической жизни?

И.К.  Трудно одно самое яркое выбрать, вспоминается многое — это был некий процесс.

Л.З.  Ну, может быть, что-то про этот процесс?

И.К.  Мы очень много работали с глубокими чувствами и темами — смерть, насилие.  Я имею ввиду не просто конкретное насилие в конкретной семье.  Нам очень трудно было тогда осознать, что мы живем в травмированной культуре.  Мы, конечно, на каком-то уровне “знали” и ощущали это, но все же не могли отрефлексировать по-настоящему.  Насилие не на конкретно-психологическом уровне, скорее общий контекст…  Помню, как приехавший в октябре 93-го Пол Холмс злился из-за того, что группа не работает корпоративно, все разваливается.  Мы в каком-то полуподвале в центре Москвы, течет труба, сырой запах, ходит облезлая кошка.  Протагонисты один за другим поднимают тему насилия, которую пережили сами или их семьи.  Но группа сильно дистанцирована.  Много защитной иронии над собой, над ведущим, над протагонистом.  Крайне неуютно.  А за окном канонада, танки расстреливают парламент, и все это в каком-то общем котле.  Знаки насилия – везде, внутри и снаружи, в прошлом и настоящем, в обществе, в группе, во внутреннем пространстве.  На самом деле это еще было связано и с нашей бессознательной реакция на нового ведущего.  Йорен в течение нескольких лет “тянул” группу и в конце концов передал ее новому ведущему, — мне кажется, что все это вещи достаточно связанные.  Я имею ввиду глубокую погруженность «одной шестой части суши”  в травматический контекст, который воспроизводится на индивидуальном, групповом, семейном уровне.  Йорен намекал о том, что нам предстоит сделать еще очень много в психодраме, социодраме, в личном психоанализе и просто в жизни, чтобы осознать и преодолеть давление этого контекста.  Но мне кажется, что тогда мы еще не могли проделать такую работу.  Только сейчас мы начинаем глубже понимать весь объем этой темы.

С.К.  Вы можете перечислить своих учителей?

И.К.  Мой первый и любимый учитель в психодраме, да и в психотерапии — это Йорен Хёгберг.  Хочу еще назвать Пола Холмса, Наталью Новицки.  Мне вообще везло с учителями.   Хотя я учился и у других психодраматистов.  Например во второй психодраматической группе блистательной Эллы Мэй Шеарон.  Кстати, в этой группе мы часто страшно злились из-за постоянных срывов приездов тренеров.  Тоже такой опыт психодраматического сиротства.  К счастью, потом эту группу взял по крыло Йорг Бурмайстер.  Кроме того, я учился в четвертой группе, которую начала вести Грета Лейтц и продолжила – Клаудиа Бахманн.  С нами работала и Анна Шутценбергер и Марша Карп и Джеймс Сэкс и многие другие.  Так что у меня было довольно интенсивное или, если хотите, экстенсивное, психодраматическое образование.

С.К.  Есть ли у Вас ученики?

И.К.  Я никогда не вел длительных обучающих программ по психодраме, так чтобы с начала и до конца.  До 1995 года я вел терапевтические группы психодрамы и даже сейчас иногда провожу семинары с элементами психоаналитической психодрамы.  А когда я начал свое психоаналитическое обучение, приходилось по несколько месяцев в году проводить в Германии, и не было уже никакой физической возможности заниматься психодрамой всерьез.  Правда, я пытался писать статьи на эту тему.  Были и дипломы под моим руководством на эту тему.

С.К.  Скучаете по психодраме?

И.К.  Да.  Если бы первая группа собралась — я бы обязательно пришел на встречу.

С.К.  Я теперь к настоящему времени перейду.  Такой вопрос — как Вы считаете, есть ли у нас в стране психодраматическое сообщество, как это выглядит с Вашей позиции в психоаналитическом сообществе?

И.К.  Мне трудно сказать, потому что я сейчас не включен в профессиональный психодраматический контекст.  Могу совершенно точно сказать, что в 95-м году такое сообщество было.  Их было даже несколько.  Не все они были сообщающимися сосудами.  Было и соперничество, и всякие сложности.  Тем не менее была, например, практика общих ворк-шопов, на которых встречались участники всех четырех групп.  Какое-то время собирались люди, которые получили сертификаты по психодраме в первой группе.  Мы обсуждали вопросы единых стандартов психодраматического образования.  Насчет того, получило ли это какое-нибудь развитие и что имеется в этом смысле сейчас, я плохо информирован.  Вот психоаналитическое сообщество точно есть.  О психодраматическом мне трудно судить, потому что я не знаю, как сейчас.  Какие-то люди, с которыми я учился в первой психодраматической группе не собирались быть психодраматистами — Марина Арутюнян, Павел Снежневский, Юлия Алешина, Сергей Баклушинский, Алла Волович  — сейчас они или в психоанализе или в психоаналитической психотерапии.  Анна Варга занимается семейной терапией.  Мы встречаемся, но если и упоминаем психодраму, то скорее как воспоминание об общем прошлом, а не как общую профессию.  Но, наверное, какое-то сообщество, в каком-то виде есть.  Есть ведь институт психодрамы и гештальт-терапии, просто институт психодрамы и так далее.

Л.З. То есть в природе существуют эти обсужденные в то время общие стандарты?

И.К.  Не знаю, существуют ли они в завершенном виде.  Но они обсуждались, и на то время выглядели весьма серьезно.  Участниками этого процесса были и Андрей Шадура, и Катя Михайлова, и Витя Семенов.  С последним вы ведь вместе работаете, так что можете спросить у него.

Л.З.  А Вы могли бы поделиться таким опытом, из каких еще компонентов складывается зрелое психотерапевтическое сообщество, кроме образовательных стандартов?

И.К.  Мне кажется, я, может быть ошибаюсь, что в психодраматическом сообществе был такой соблазн делать то, чему тебя научили в буквальном смысле.  В том смысле, что нас учили — и мы учим.  А реальной терапевтической работой в психодраме довольно трудно зарабатывать на жизнь.  В нашей психодраматической практике всегда не хватало клинической работы.  Например, опыт моей клинической работы в психодраме был одновременно и обогащающим и разочаровывающим.  Мне очень хотелось, чтобы была психотерапевтическая психодраматическая группа — не периодические ворк-шопы, а регулярная работа, на еженедельной основе.  Чтобы была возможность не краткосрочной, а долговременной работы.  И конечно, чтобы можно было жить на деньги, заработанные с такого рода практики.

С.К. Вы в клинике пробовали?

И.К.  Я пробовал работать как частнопрактикующий психодрама-терапевт.  Но это очень трудная стезя.  Такой терапевт, если он не любитель, а профи, должен своей практикой зарабатывать на жизнь.  Но далеко не каждый пациент готов платить за сеанс, в котором он, возможно, и не будет протагонистом.  Кто-то разочаровывается и уходит.  Мотивированные клиенты хотели бы работать дальше.  Но группа уже сократилась и изменилась, изменилась структура группы, ее атмосфера.  К тому же работать в очень маленькой группе может быть или нерентабельно для терапевта или дорого для клиентов.  Нередко приходится добирать новых людей и менять состав группы.  Иногда клиентам приходится ждать, пока удастся добрать группу.  Т.е. частнопрактикующему психодраматисту ежедневно приходится решать целый набор острых дилемм.  И хотя содержательно такая работа очень интересна, тем не менее, гораздо соблазнительнее взять учебную группу.  Это соблазнительно и для психодраматиста со стажем, и для его ученика, и для ученика его ученика и т.д.  В результате возникает замкнутая система.  Одни психодраматисты обучают других и дальше по эстафете.  В такой системе довольно трудно стать хорошим клиницистом.  Я не знаю, может быть, сейчас в этом плане что-то поменялось.  Но такая картина наблюдалась лет шесть-пять назад.  Скажем, в психоаналитическом направлении это не так.  Там очень долго ты не можешь учить других.  Пока не наберешь реальный, достаточный разнообразный клинический опыт.  Еще раз я хочу сказать, что я не знаю реального положения вещей в российской психодраме на сегодняшний день.

С.К.  Мы понимаем, что Вы сейчас не очень с этим связаны, но если пофантазировать, как Вам кажется, в каком направлении могла бы развиваться ситуация, чтобы психодрама определилась как зрелое психотерапевтическое направление, сообщество?

И.К.  Трудно сказать.  В целом о зрелом психотерапевтическом сообществе в нашей стране пока еще трудно говорить.  В каком-то смысле психотерапия всегда была «невозможной профессией».  Но у нас, к тому же, и терапевты, и пациенты, и учебные программы все еще пребывают в весьма ненадежном социальном контексте.  Организовать цивилизованную частную практику с точки зрения налогов и других легальных оснований очень сложно.  Большинство психотерапевтических сообществ существует, по сути, полулегально.  Среди них — даже весьма уважаемые.  Чтобы сформировать зрелую профессиональную среду нужно очень много условий, все это достаточно сложно.  Сейчас есть попытки как-то организовать или административно оседлать этот процесс.  Но мне кажется, что такая инициатива сверху сомнительна.

С.К.  А внутренние какие-то движения в сторону сообщества?

И.К.  Сообщество существует, но в несколько полулегальном статусе, а те институты или ассоциации, которые пытаются существовать на уровне официального эстэблишмента устроены как-то «по-советски».  Многое здесь строится на формальном долженствовании и запретительной политике.  При этом чисто внешне, а не по сути,  делаются попытки имитировать западные модели, количество часов и т.п.  У нас такие “грандиозные” конструкции рискуют оказаться в безвоздушном пространстве.  Например, в соответствии с одним из таких проектов — психолог-психотерапевт должен пройти интернатуру в лечебном учреждении, чтобы иметь клинический опыт.  Идея замечательная.  Но в подавляющем большинстве наших клиник просто нет условий, чтобы психолог или врач мог бы стажироваться и учиться психотерапии.  Сначала должны возникнуть такие программы, такие клиники и специалисты, которые могут вести такие программы.  На данном этапе эти вещи нельзя решить, пробив высочайшие указы и приняв административные уложения и законы.  Я думаю, что формальная институциализация и попытки предложить готовую формулу того, что должен делать так называемый “психолог-психотерапевт” или “врач-психотерапевт” — не главное на этом этапе.  Нужно время, нужно накапливать практику, нужно экспериментировать и учится на опыте.  Нужно, чтобы в этом процессе возникло больше сложившихся профессионалов.  И тогда в определенный момент у них может быть возникнет потребность что-то обсуждать, смотреть, что делает человек рядом с ним, то есть, сначала заниматься чем-то самому, а обучение — это уже следующий этап.  Сообщество, по-моему, образуется, когда есть большая база клинической практики.

Л.З.  Я хотела бы вернуться к вопросу о терапевтических группах.  Я так услышала, что одна из причин, по которым Вы считаете, что психодрама мало подходит для частной практики, состоит именно в том, что это метод групповой…

И.К.  Как терапия, я думаю, она может быть достаточно эффективной.  Я сказал, что ее сложнее организовать как форму практики.  Если психотерапевт не зарабатывает своей профессиональной деятельностью, то мне кажется, его работа приобретает форму любительства.  Поскольку у него тогда должны быть иные источники доходов, а его профессиональная деятельность становится формой свободного досуга.  Профессионализм складывается из того, что надо сначала учиться и платить за это деньги, а потом работать и получать за это деньги.  Для этого надо, чтобы практика была стабильной, достаточно стабильной, чтобы на эти деньги можно было жить.

Л.З. В чем Вы видите причины, по которым трудно организовать стабильную психодраматическую практику?

И.К.  Я вижу много разных причин.  Одна из причин связана с тем, что потенциальная клиентура не информирована и не подготовлена к такого рода формату психотерапии, — может быть, у потенциальных клиентов другие ожидания.  Приходя на группу, клиент может не стать сегодня протагонистом.  Если в группе 8 человек, ему, может быть, придется ждать 8 сеансов.  В астрономическом измерении – это может быть около 2 месяцев.  Все это может вызывать самые разные чувства, с которыми, теоретически и практически можно работать.  В первую очередь — готовить клиентов.  Должна быть доступная информация о психотерапевтических услугах в целом, и о психодраме (о формате психодраматичсекой работы), в частности.  Чтобы такого рода информация была, нужно чтобы было психотерапевтическое профессиональное сообщество, которое эту информацию готовит, в хорошем смысле и в допустимых рамках рекламирует свою деятельность.  Для того, чтобы такого рода сообщество было, психодраматисты должны быть подготовлены в том числе и к такого рода деятельности.  Йорен Хегберг пытался привлечь наше внимание к необходимости пропагандировать психодраму — через встречи, лекции.  Он рассказывал о специальных ворк-шопах и семинарах, на которые в Швеции он и его коллеги приглашали директоров клиник.  Средствами психодрамы и социодрамы они показывали, что могла бы такая работа дать им и их учреждениям.  Я думаю, что та лекция в 89м году, которая меня затронула, была выстроена по этой схеме, чтобы показать психодраму нашему сообществу.  С другой стороны мне, например, трудно представить себе директоров наших клиник, которые пришли бы, посмотрели и “купили” для своей клиники нечто такое.  Даже в наших московских продвинутых клиниках…  Сам по себе социальный контекст — он достаточно важен, и в нем трудно выживать.

С.К. Если бы настали такие времена, когда Вы вернулись бы к психодраме, не то, чтобы оставили психоанализ, но была бы возможность заниматься еще и психодрамой, как бы это выглядело?

И.К.  Я думаю, что это могла бы быть психоаналитическая психодрама в клинике, я мог бы работать с сильно нарушенными пациентами, которые в последнее время меня особенно интересуют.  Или применение элементов психодрамы на отдельных  этапах обучения психоаналитических психотерапевтов.  Можно было бы в психодраматической группе работать с теми трудностями, которые возникают у коллег в их психоаналитической работе.

С.К.  Спасибо.  Какой вопрос Вы, может быть, задали бы сами себе, если бы были на нашем месте, если бы мы поменялись ролями?

И.К.  «Научился ли я чему-нибудь в психодраме?».  Да.  Я думаю, что научился.  Еще раз скажу, что для меня встреча с психодрамой, прежде всего в лице Йорена и Пола, это была встреча с психотерапией вообще, с чем-то, что гораздо больше, чем сама по себе психодрама.  Это был опыт попытки понимания того, что происходит с пациентом, с терапевтом, что происходит с человеком, что происходит в отношениях.  Мне кажется, что опыт такого понимания, такой постановки вопроса я тогда нашел в психодраме.  И Йорен и Пол хорошо разбирались в психоанализе.  Это делало их работу особенно глубокой.  Это была хорошая школа для меня.

С.К. Спасибо большое.  Чем было для Вас это интервью, Игорь Максутович?

И.К.  Это было, во-первых, приятной неожиданностью.  Мне стало интересно, интересно не в том плане, что я скажу, а в том смысле, что раз Вы пришли, значит у нас в психодраме происходит что-то хорошее.  В психоанализе такого рода интервью пока не проводятся.  Действительно, есть потребность в саморефлексии.  Вы меня спрашивали, что я могу посоветовать в качестве способа решения проблем — вы нащупали это раньше и сами.  Процесс саморефлексии традиции — самый верный способ развития и преодоления трудностей.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Понедельник начинается в субботу… или опыт психодрамы в адаптации молодых педагогов

Ефремов Станислав Коучам и бизнес-тренерам, Психодраматистам , , , ,

Мечта любого родителя – умный, позитивный, педагог, который нашел контакт с его ребенком и замечательно умеет поддерживать отношения с папами, мамами, бабушками, а также с администрацией школы. А если педагог совсем молод и сам недавно покинул университетскую скамью? Сможет ли он таким образом выстроить свою работу, чтобы все были счастливы? Задача не просто не из легких, а повышенной сложности. И часто забывается, что одной из переменных этой задачи является удовлетворенность работой самого молодого педагога, которому нужно не только войти в профессию, но и не утонуть в огромном количестве отчетов, планов, бумаг. Ответ в данной ситуации только один – молодому учителю нужна помощь. Общепринятые методы включения молодых педагогов в профессиональную деятельность чаще всего не позволяют сформировать такие навыки, поэтому в качестве ведущего метода в представленной работе была выбрана психодрама.

Метод психодрамы успешно используется при обучении различным дисциплинам в учебных заведениях общего, среднего и высшего образования в США, Германии, Франции и т. д. При использовании психодраматических техник учебное взаимодействие принимает интерактивный характер, в котором задействованы все субъекты образовательного процесса. Использование психодраматических методик поощряет к саморазвитию и открытому обмену мнениями, убеждениями, чувствами, к спонтанному честному самовыражению. Психодраматические методы интегрируют в себе средства когнитивного анализа с активным участием в действии (проектировочном, поведенческом) и групповом процессе. Психодрама, по мнению Г. Лейтс, «близка к традиционно присущим российской культуре ценностям творчества и игры, жизненного драматизма, внутренней событийности, глубины переживания бытия».

Психодраматическое пространство – это пространство всех отношений, событий, возникающих в психодраматической группе и являющихся отражением синхронной культуры и ее ценностей во всем ее многообразии проявлений. Мы можем назвать это пространство культурно-образовательным, потому что в психодраматическом пространстве осуществляется обмен, исследование и освоение культурных ценностей: ценностей отношения, ценностей переживания и ценностей творчества. Кроме того, это пространство, в котором ценности культуры не только осваиваются, но и заново создаются, творятся отношения как ценность, переживания приобретают значимость, осмысляются и становятся личностным опытом, открывается творческий ресурс и творчество во всех его проявлениях становится ценностью.

Как метод воздействия психодрама способствует ускорению личностного роста и развития, как метод взаимодействия позволяет расширить представление человека о реальности при соприкосновении «встрече» двух или нескольких психических реальностей, как метод исследования она позволяет полнее представить внутренний мир человека, определяющий его существование во внешнем пространстве. Это акциональный метод, содержащий в себе потенциал внутреннего роста и творчества.

Если обобщить специфические особенности психодраматического подхода к групповой работе с молодыми педагогами, то можно отметить следующие.

1. Психодрама трактуется как метод углубленного анализа поведения человека, причем цель этого анализа заключается в выявлении «межличностного базиса» личности. Играемая в психодраме роль должна интенсивно проживаться, тогда она позволяет разобраться в значении того, что характерно для повседневного бытия данного индивида. Играющий в психодраме соотносит проигранное со своими возможностями в реальной жизни, реалистично оценивая свой внутренний потенциал (Барц, 1997).

2. Основными смысловыми категориями, помогающими осознать специфику психодраматических методик, являются категории момента (времени), пространства, реальности и игры. «Роль времени определяется воздействием прошлого на настоящее. Можно сказать, что для уверенного движения в будущее, следует бросить взгляд назад. Вся суть сосредоточена в динамике настоящего, здесь и теперь. То, что происходит теперь, имеет значение для будущего и включает опыт прошлого». Когда время развертывается в прошлое, то здесь речь идет не о повторении (в смысле репродукции), а о переживании этого события по-новому. Помогает разобраться со своими ожиданиями «проекция будущего» как техника, которая развивает воображение, фантазию, позволяет вырабатывать умение проектировать и предвидеть события. В технике по использованию методов психодрамы обязательно включение пространства. Место действия необходимо «организовать» благодаря воображению. Каждая сцена «проживается» в воображаемом пространстве, психологическом или социологическом. Пространственное переживание способствует реалистичности воспроизведения событий. Особое значение имеет пространственное переживание дополнительной реальности (Surplus-reality), т. е. фантазий, представлений. Форма и цвет, высота и глубина, заполненность и пустота, интимность или некомфортность воображаемого пространства, характер переживаний в своем феноменологическом значении помогают реально проживать события, продуцируя спонтанные реакции, развивают пространственный опыт. Благодаря данной технике, в процессе познания конкретный опыт пространства, природы, т. е. реальности, сопровождается интенсивными чувствами, а мысли и чувства – соответствующими образами эмоционально насыщенного восприятия реальности. Способность или неспособность интегрировать во времени эмоциональное переживание – показатель развитой спонтанности.

3. Инсценирование (постановка) ситуаций, связанных с профессиональной деятельностью, требующих ценностного выбора и самоопределения помогает не только попробовать себя в профессиональной реальности и получить о ней первоначальное представление, но и определиться в отношении к данной сфере деятельности.

4. Кроме вышеописанного, цель использования психодрамы – проявление креативности и спонтанности в сфере имеющихся реальных возможностей и препятствий. Приемом, позволяющим высвободиться спонтанности в реальности, является наглядное представление в воображении жизненного пространства, в котором происходили или могут происходить события. На занятии, которое можно охарактеризовать как «ситуационную реальность», обеспечивающую близкое к действительности воспроизведение прошлых событий, реалистических переживаний, фантазий, срабатывают защитные рамки полуреальности, и индивид может полемизировать со своим воображаемым собеседником, социальными и будущими профессиональными отношениями.

5. При использовании психодраматического метода возможна проверка на реальность собственных притязаний. Психодраматическая игра является имитацией в смысле подражания, т. е. перемещения в настоящее уже минувшего или изображения чего-то воображаемого. Результат игры – проверка и закрепление адекватных способов поведения в нестандартных жизненных и профессиональных ситуациях. Усвоение ролей является фундаментальной функцией социализации. Выученные или рефлекторно закрепленные реакции, т. е. стереотипно закрепленное поведение, образуют основные элементы ролевого поведения, которые могут бесконечно комбинироваться и варьироваться. Роль является формой функционирования, которую принимает индивид в определенный момент, реагируя на определенную ситуацию, в которую вовлечены другие лица или объекты.

6. Роль – организованная модель поведения, связанная с некоторой позицией в обществе или в группе, соединенная с ожиданиями других от роли. В каждом взаимодействии, в любое время роль каждого определяется ролью другого. Все разыгрывается во взаимодействии между «Я» и «Ты», «Я» и «Другой».

Подводя итог, можно отметить, что эффективность психодраматических методов обеспечивается сочетанием главных факторов: ролевой игры и драматического диалога. Основными содержательными компонентами психодрамы являются категории момента, реальности, пространства, игры. Отсутствие адекватного понимания момента делает тщетной любую попытку развивать творческие способности личности. Пространственный опыт помогает интегрировать во времени эмоциональное переживание, основанное на восприятии реальности. Игра вовлекает в общение и переговоры, требует отреагировать на ситуацию способом, определяемым тем, как понимают другие участники свои позиции, мотивы и установки. Учет категории реальности дает возможность проявиться креативности в настоящей ситуации, эмпатическое принятие другого является основой продуктивного взаимодействия. А также работа в групповом пространстве позволяет не только пройти  обучение профессиональным приемам, а вырастить ценностную систему будущей профессии, причем, последнее оказывается важной основой для будущего профессионального сообщества.

Психодраматический процесс как педагогический, объединяет в единое целое все факторы, способствующие развитию всех его участников в их непосредственном взаимодействии, направлен на решение жизненно важных для личностного развития ситуаций. В основе психодраматического, как педагогического, процесса лежат межличностные отношения, отношения к самому себе, ценностные отношения.

После краткого теоретического обзора хотелось бы представить опыт проведения групповых занятий с молодыми педагогами.

Работа проходила с группой из 17 человек, молодых педагогов, начавших свою профессиональную деятельность в сентябре 2016 года. Все участники – девушки, возраст 21-23 года. Участники группы в большей части не знакомы друг с другом, работают в разных частях города, ведут разные предметы. Группа достаточно гомогенна по возрасту, образованию и гендерному признаку, гетерогенна по социальному статусу: часть участников имеет семью, детей, живут отдельно от родителей, часть участников живет с родителями и находится частично в экономической зависимости от родителей. Следует отметить, что у участников присутствовала достаточно высокая мотивация, так как участие в работе группы добровольное в свободное от работы время.

Время проведения занятий: ноябрь 2016 года (02.11.16; 09.11.16; 16.11.16; 23.11.16), один раз в неделю по 4 академических часа (с 15-00 до   18-00).

Первоначально план групповой работы выглядел следующим образом.

Занятие 1. Знакомство. Профессия и Я

  1. В начале встречи несколько слов о методе психодрама, ее истории, о том, как будут проходить занятия, их цели, особенностях и правилах.
  2. Собираются ожидания группы и по ходу переводятся в задачи личные (узнать, понять что-то о себе) и учебные (чувствовать себя комфортно в профессии).
  3. Для разогрева используется несколько социограмм, например, можно построить карту города, чтобы участники расположились, кто — где живет или работает (где расположена школа), также может строится шкала по какому-то признаку, например, кто, во сколько, утром встает, кто в какое время года родился и др. Подобные упражнения могут быть ориентированы на открытие новой информации о друг друге.
  4. Участникам предлагается вспомнить, как они попали на педагогический факультет и разыграть на сцене (модификация задания Жанны Лурье). Можно увидеть оригинальные сценарии выбора профессии и места обучения и.т.д. Кроме того, это задание также работает на создание общей групповой темы и групповой атмосферы. Шеринг.
  5. Подведение итогов, общегрупповой шеринг.

Занятие 2. Ученик и Я

  1. В начале встречи обозначается цель занятия: выстраивание отношений с учениками.
  2. В качестве разогрева в аудитории намечается линия времени от детства до сегодняшнего дня, на которой три рубежа: 10 лет, 15лет и сегодня. Участникам группы предлагается вспомнить, какие книжки читал, и роли каких героев хотел бы сыграть? Предлагается войти в роли этих героев, пообщаться из этих ролей. Шеринг.
  3. Упражнение «Волшебное зеркало». Каждому участнику предлагается посмотреть на себя в психодраматическое волшебное зеркало, в котором при помощи смены ролей участники рассказывают о себе из роли ученика, родителя, коллеги/руководителя. Шеринг.
  4. Упражнение «Игра в школу». Участникам предлагается инсценировать урок в классе. Молодые педагоги спонтанно берут на себя роли учеников (успешных и не успешных), кто-то берет роль учителя. После чего предлагается участникам менять характер роли: тот, кто выбрал роль отличника, меняет её на роль двоечника и так далее. Во время ролевой игры также предлагается нескольким участникам побывать в роли педагога. Шеринг.
  5. Подведение итогов, общегрупповой шеринг.

Занятие 3. Родитель и Я

  1. В начале занятия обсуждается тема отношений педагога и родителей учеников.
  2. Разогрев «Скульптор и глина». Вначале предлагается создать скульптуру своего настроения, когда все участники представят свою работу, всей группе дается задание создать скульптуру родительского собрания.
  3. Упражнение «Вызов родителей в школу» или «Родительское собрание». Участниками разыгрывается сцена с обсуждением проблемной ситуации с учеником и родителем. Шеринг.
  4. Подведение итогов, общегрупповой шеринг.

Занятие 4. Коллега и Я. Подведение итогов

  1. Цель занятия: обсуждение отношений педагогов с коллегами и руководителями, подведение итогов группы.
  2. Разогрев «Директор или охранник?». Группа предлагает каждому участнику какую-то роль в школе (кроме той, которую участник исполняет): директор, завуч, завхоз, медсестра, учитель-предметник, вахтер, охранник и т.д. (Модификация упражнения «Приглашение на роль» или «Режиссёры»), участник выбирает одну роль. Когда роли получены и выбраны всеми участниками, предлагается повзаимодействовать из них между собой. Шеринг.
  3. Упражнение «Психодраматический педсовет». Упражнение продолжает предыдущее. Группа выбирает тему педсовета и распределяет роли. Возможна обычная инсценировка профессионального взаимодействия, а также возможно проигрывание конфликтных или затруднительных моментов во взаимоотношениях с коллегами и руководителями. Шеринг.
  4. Обсуждение итогов работы группы.
  5. Общегрупповой шеринг.

В ходе практической работы с группой программа занятий была трансформирована, что диктовалось состоянием группы, а также теми процессами, которые разворачивались в ходе групповой работы. Итак, реальная работа с молодыми учителями выглядела следующим образом.

Занятие 1. Знакомство. Профессия и Я.

В начале работы в группе чувствуется напряжение. Участники мало общаются друг с другом, ждут начала занятия практически в полной тишине. Начинаем с определения цели работы группы, знакомства и ожиданий участников.

Запросы неопределенны, чаще всего говорится о любопытстве к работе психолога, в качестве личного запроса говорится о желании узнать новое о себе. В качестве учебного запроса говорится о неопределенности, напряжении участников группы на рабочем месте.

Для снятия напряжения предлагаю небольшой двигательный разогрев «Поменяйтесь местами те, кто…». Упражнение позволяет поднять уровень работоспособности в группе и продолжить знакомство с участниками. Два-три раза намеренно остаюсь в роли водящего, задаю следующие признаки: поменяйтесь местами те, кто волнуется в начале урока; поменяйтесь местами те, кто ненавидит писать бумажки по отчетности; поменяйтесь местами те, кто получал в школе текущие тройки.

В результате проведенного разогрева напряжение несколько снизилось. Предлагаю продолжить и построить карту города с обозначением мест проживания участников, во втором заходе обозначаем на карте места работы участников. Упражнение позволило участникам буквально «увидеть соседей», что также работало на цель занятия. Во время короткого шеринга участники отметили, что повысился уровень энергии, улучшилось настроение, несколько участников сели в круг рядом с теми, участниками, которые территориально находятся рядом (чаще район проживания и работы совпадал).

Так как уровень энергии группы был достаточно высок, то следующее упражнение прошло активно. Участники показывали, как они выбрали профессию педагога. В начале упражнения участники показывали сценки индивидуально (учителя, который повлиял на выбор, маму, которая также работает в школе), После 6 участника удалось к сценкам подключить группу – участники вначале спонтанно брали на себя роли одноклассников, детей, в некоторых сценках роли задавали сами участники. Сложнее всего было тем участникам, которые выбрали профессию ситуативно – не захотелось уезжать из города, решение было принято в последний момент. Именно эти ситуации позволили в шеринге обсудить ожидания от профессии, мотивацию выбора, обсудить те чувства, которые возникают у участников в данный момент: разочарование, связанное с негативным оцениваем коллег, трудностями в заполнении большого количества документов; положительные эмоции и радость от удавшихся уроков.

В итоговом шеринге участники отметили, что за время занятия удалось познакомиться с группой, появились положительные эмоции, связанные с работой группы, несколько участников отметили, что для них стало важным обсуждение мотивов выбора профессии и тех чувств, которые они испытывают на работе сейчас.

Занятие 2. Ученик и Я

В начале встречи несколько участников общаются между собой.

Для поднятия работоспособности предлагаю двигательный разогрев «А я еду…». Разогрев позволяет поднять уровень энергии в группе, улучшить настроение участников. Переходим к тематическому разогреву. Участники «входят» в роли десятилетних, пятнадцатилетних подростков. Для вхождения в роли участники вспоминают любимых литературных и киногероев, певиц и взаимодействуют друг с другом из этих ролей. Несколько ролей повторяется: три Наташи Ростовой, две Анджелины Джоли, две Бритни Спирс. В шеринге обсуждаем чувства, а также подростковых кумиров, их разнообразие.

Для следующего упражнения в качестве декорации использовала гимнастический обруч (рама волшебного зеркала). Участники по очереди рассказывали о себе с позиции ученика, родителя ученика, старшего коллеги (директора, завуча школа). В шеринге многие участники отметили, что положительные эмоции вызвало «отражение глазами ученика», больше тревог возникло в отражении глазами родителя (сомнения в компетентности молодого педагога), отражения со стороны коллег были чаще сдержанными.

Такой результат для меня был не совсем запланированным, так как цель занятия состояла в работе с отношениями с учениками. В связи с этим – обозначили цель следующего занятия и обсудили, как влияет отношение родителей (предполагаемое участниками) к педагогу на взаимоотношения с учениками.

Проведенный тематический разогрев дал хорошую основу для следующего упражнения «Игра в школу». Спонтанно был организован класс. Несколько раз производилась смена ролей с отличника на двоечника (или наоборот), четверо участников взяли на себя роль учителя (последовательно). Было заметно, что участникам группы большее удовольствие доставляют «плохие» роли: двоечников, троечников, хулиганов. В шеринге участники отмечали свои положительные эмоции в этих ролях, а также проговаривали о том, что нарушение дисциплины отчасти служило для привлечения внимания учителя, а отчасти для простого выплеска энергии и взаимодействия с одноклассниками. Те участники, которые брали на себя роль педагога, говорили о некоторой растерянности, поэтому в кругу провели небольшую встречу педагога и хулигана. В начале этой короткой встречи я предложила группе подублировать «трудного» подростка: как он себя чувствует, чего хочет – группа предлагала разные варианты, участник выбрал вариант: «Все про меня думают и говорят плохо, поэтому я буду вести себя плохо. А мне бы очень хотелось, чтобы меня уважали». Также группа предлагала различные варианты проявления уважения к «трудному» ученику. Участник выбрал: «Давайте мне небольшие посильные поручения и хвалите, если я сделал так, как нужно». Шеринг позволил обсудить не только чувства участников в роли педагога, но и чувства учеников, находящихся в разных позициях.

При подведении итогов участники отметили появление новых взглядов на чувства и состояния учеников.

Занятие 3. Родитель и Я

Можно отметить, что растет сплоченность в группе. Первый круг занимает больше времени, чем на предыдущих двух занятиях.

Начинаем с разогрева «Скульптор и глина», участники в кругу в парах «лепят» настроение. В целом настроение рабочее, активное. Несколько участников отметили усталость после проведенных уроков. После очень короткого шеринга прямо в кругу (проверила, нужна для какая-то дополнительная поддержка тем, кто устал) выбираем ведущего, который «лепит» скульптуру родительского собрания. Еще два участника в роли скульпторов создают свою скульптуру родительского собрания. В целом скульптуры отличались степенью проявления чувств родителей, участники в роли педагогов отметили «замороженность». В шеринге обсуждались чувства молодых педагогов в работе с родителями. Большая часть участников отметила страхи, тревогу именно в этой области. С одним из участников сделали скульптуру: я, родитель и мой страх, что позволило выйти на тему переноса страха оценки собственными родителями.

В группе появилось несколько протагонистических запросов по работе с чувствами, связанными с контактами с родителями учеников. Группа выбрала одну из участниц, у которой в настоящее время напряженные отношения с мамой одной из учениц. Запрос: теряюсь, не могу поговорить с этой мамой, хотела бы меньше тревожиться.

Строим сцену: школьный класс, после уроков, роли: педагог и мама. Ставится сцена, в которой протагонистом проигрывается реальная ситуация. Из зеркала участница отмечает, что для неё в принципе трудно отстаивать свою позицию, особенно со старшими по возрасту. При разыгрывании сцены предлагаю участникам  ролевой тренинг: побыть опытной и очень уважаемой учительницей, которая спокойно и уверенно обсуждает проблему ученицы с мамой. Также из роли опытного педагога удается дать поддержку протагонисту. В шеринге участники отмечают схожесть чувств с протагонистом и уверенность и спокойствие в роли опытной учительницы. Несколько участников отмечают, что трудности в общении с родителями схожи с теми трудностями, которые они испытывают в общении дома с родителями, некоторые отмечают, что такие же чувства у них были в школе в отношении собственных педагогов. Добавляю телесный шеринг – группа встает в круг, кладет руки на плечи и спины, что позволяет участникам чувствовать поддержку.

При подведении итогов работы группы, участники отмечают, что есть моменты в работе с родителями учеников, которые теперь требуют обдумывания, две участницы отмечают удивление тем, как их личные отношения отражаются на рабочем процессе.

Занятие 4. Коллега и Я. Подведение итогов

Достаточно подробный первый круг, участники делятся друг с другом событиями личной и профессиональной жизни.

Начинаем занятие с разогрева «Директор или охранник?». Упражнение проходит активно. Интересно, что большинству участников члены группы предлагают роли руководящих работников: завуча (практически всем, отличался только профиль – по учебной или воспитательной работе). При этом не все участники выбирают в качестве предпочитаемой  руководящую роль. Одна из участниц выбирает роль старшеклассницы. В небольшом шеринге участники обсуждают уровень ответственности и удовольствия в разных ролях.

Предлагаю группе провести социодраму «Психодраматический педсовет». Начинаем с выбора темы. Выбор происходит очень быстро – это итоговый педсовет в конце учебного года. Организуем сцену: учительская, во главе стола директор и заместители, рядом опытные педагоги, молодые педагоги в конце стола. Спонтанно группа по сути разделилась на два лагеря: опытных и руководящих и молодых педагогов. В начале социодрамы послание опытных и руководящих: «Вы работаете не очень хорошо, вам еще учиться и учиться», послание молодых педагогов: «Вы не понимаете учеников, отстали от времени». В ходе работы несколько раз участники выступают в роли опытных и молодых педагогов. В конце социодрамы получили очень близкие послания: «Мы вас уважаем, у вас есть чему поучиться». В шеринге участники делятся чувствами, которые возникали в разных ролях, отмечают злость, чувство конкуренции, удивление позицией противоположной стороны, рост самоуважения в конце педсовета.

Для перехода к подведению итогов группы, предлагаю участникам показать свое состояние в школе. Большинство участников отмечает комфортное состояние. Те, чье состояние не самое хорошее, отмечают изменения в лучшую сторону. Считаю, что в данном случае такой переход был необходим, так как в социодраме поднялись чувства, связанные с конфронтацией в коллективах.

Итоговой шеринг делаем в форме группового сбора чемодана. Каждому участнику группа складывает в чемодан качества, помогающие в работе и одно пожелание. В качестве желаемых многим участникам группа кладет «веру в себя».

При подведении итогов участники говорят о дружеских чувствах, появившихся в группе, об изменении установок в работе с учениками, родителями, коллегами. Много желающих продолжить работу.

 

В целом, работу в группе получилась эффективной, так как удалось достичь основных целей: развития децентрической позиции, формирования коммуникативных навыков в ролевом тренинге и взаимодействии в группе, изменения установок в профессиональной деятельности ко всем участникам илиобразовательной деятельности.

С точки зрения групповой динамики, группа большую часть встреч находилась на первом уровне развития, т.е. формировалась как единое целое, развивалась сплоченность. Также данный этап развития отражался в потребности большинства участников группы в телесном контакте, поддержке со стороны других участников. Только на последнем занятии можно отметить элементы конкуренции, выделилось два ярких лидера. Однако, в связи с завершением работы не ставилась цель развития групповых процессов, поэтому лишь некоторые моменты конкуренции нашли свое отражение в социодраме. Явных конфликтов в группе не выявилось.

Следует отметить, что именно этот аспект групповой работы (уровень развития группы) диктовал некоторые изменения в программе занятий в сторону добавления телесных и двигательных разогревов, включения телесных шерингов.

Также важно сказать, что большая часть работы строилась в социальном и отчасти личностном плане участников. Преобладание социального слоя связано с задачами группы: адаптацией молодых педагогов к профессиональной деятельности, выявлениям затруднений в работе с различными участниками образовательной деятельности и работа с ними. Однако, более глубокая проработка внутренних конфликтов могла бы способствовать более легкому процессу освоения профессии учителя и успешной деятельности. Для достижения этой цели необходимо увеличить время занятий или количество встреч.

Также условным было тематическое разделение занятий. Такое разделение позволяло сфокусироваться на тех или иных субъектах отношений, хотя при нарушениях коммуникативной сферы, эти нарушения отражались на всех «видах» взаимодействий.

Большое количество структурированных упражнений, ролевой тренинг и социодрама («Игра в школу», «Родительское собрание» или «Вызов в школу», «Психодраматический педсовет») были также выбраны не случайно, так как именно такой формат работы позволял участникам группы «примерять» социальную роль и находить наиболее эффективные для себя варианты взаимодействия, формировать необходимые профессиональные навыки.

В перспективе, при возможности увеличения количества занятий, эффективность работы и достижения цели можно повысить более глубокой работой группы на личностном плане участников, скорее в терапевтическом формате, не игнорируя при этом задачи социального плана.

Можно сказать, что задача групповой работы была решена, так как участники в подведении итогов отметили – работа в школе для них стала интереснее, а общение с учениками приносит больше удовольствия и положительных эмоций.

БИБЛИОГРАФИЯ:

  1. Барц Э. Игра в глубокое. — М.: Класс, 2004г. – 435 с.
  2. Блатнер Г. Психодрама, ролевая игра, методы действия Пермь, 2003г. – 324 с.
  3. Гройсман А. Л. Проблемы ролевой психотерапии // Психологические механизмы регуляции социального поведения. М.: Наука, 2009. — C. 462.
  4. Келлерман П.Ф. Психодрама крупным планом. — М.: Класс, 2005г. – 425 с.
  5. Киппер Д. Клинические ролевые игры и психодрама — М.: Класс,2001г. – 543 с.
  6. Кроль Л.М., Михайлова Е.Л. О том, что в зеркалах: Очерки групповой психотерапии и тренинга — М.: Класс, 2001г. – 423 с.
  7. Лейтц Г. Психодрама: теория и практика. Классическая психодрама Я.Л. Морено — М.: Прогресс, 2004г. – 241 с.
  8. Михайлова Е.Л. Введение в психодраму — М.: Класс, 2006г. —  342 с.
  9. Морено З. Психодрама: ролевая теория и концепция социального атома // Психодрама: вдохновение и техника /Под ред. П. Холмса и М. Карп — М.: Класс, 2004 г. – 352 с.
  10. Рудестам К. Групповая психотерапия — СПб.: Питер, 2001г. – 395 с.
  11. Холмс П. Классическая психодрама // Психодрама: вдохновение и техника — М.: Класс, 2004г. – 394 с.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Ефремов Станислав История психодрамы , ,
История психодрамы в России

Интервью с Игорем Гриншпуном, 21 октября 2001
Интервьюеры: Татьяна Платонова, Светлана Кравец
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Гриншпун Игорь Борисович, российский психодрамотерапевт, писатель, профессор Московского городского психолого-педагогического университета, работал на кафедре психологии развития МПГУ, где читал курс «История психологии», затем на кафедре мировой психотерапии (затем — индивидуальной и групповой психотерапии) факультета консультативной и клинической психологии. Также работал в Институте христианской психологии. Руководитель программ подготовки психодраматерапевтов. Сертификат психодраматерапевта Института Морено (Германия). Написал более 50 научных и методических работ.

Т.П.  Игорь Борисович, расскажите, пожалуйста, чем вы сейчас занимаетесь?

И.Г.  Вообще или как психодраматист?

Т.П.  Вообще.

И.Г.  Вообще, преподаю в куче всяких ВУЗов: я доцент здесь, в МПГУ, на кафедре психологии развития, я заведую кафедрой практической психологии в Московском психолого-социальном институте.  В основном, это — преподавательская деятельность, но в психолого-социальном  я веду психодраматическую группу для студентов-психологов старших курсов.  Иногда это перемежается практической работой, однако официально как практик-психодраматист я не существую, веду лишь обучающие группы.

Т.П.  Обучающие или демонстрационные?

И.Г.  Когда как.  Демонстрационные, но иногда и обучающие.  В частности, я с Игорем Вачковым вел специфический мастер-класс то ли “психодраматической сказкотерапии”, то ли “сказочной психодрамы”

Т.П.  А как произошло ваше первое знакомство с психодрамой?

И.Г.  В 1989 году Лена Поленова, приехав из-за рубежа, предложила идею создании playback-театра здесь.  Тогда на факультете начал работать Андрей Шадура, с которым мы  набрали студентов в группу.  Кто там был? – Саша Попов, если вы его помните; Тамара Неболюбова – она немножечко позже подошла; Олег Еремин, Саша Макаревская, кто-то еще…  Из преподавателей пару раз забегал Нифонт Долгополов,  присоединился к группе Миша Бабанский…  Так мы просуществовали довольно долго.

Т.П.  Несколько лет?

И.Г.  Да…  Лена Поленова уехала снова за границу, и мы остались сами по себе.  Лидером театра стал Андрей Шадура.  Потом – года через три – я оттуда ушел; многие из тех,  кто  долгое время был в театре, по разным причинам теперь также разъехались по разным городам и материкам…  Но театр продолжал существовать с новым составом, и, насколько я знаю, и сейчас действует, хотя не столь активно, как прежде — по разным причинам.  А я потом прикоснулся к семейной системной психотерапии…  Среди тех, с кем я занимался, была Алла Холмогорова, и как-то по окончании группы у Ханны Вайнер (я ее так и не закончил) зашел разговор о том, что набирается обучающая группа по психодраме под руководством Грете Лейтц.  Я тогда толком не знал никого, но спросил у Аллы, можно ли туда подключиться, и оказалось, что это возможно.  Собралась эта группа, одним из первых членов которой я стал, и, кроме того, я один из первых протагонистов в этой группе.  Я довольно быстро прошел все возможные ипостаси, был вспомогательным “я” почти постоянно…  Оттуда все и пошло.  Я достаточно долго не пробовал себя как психодраматист за пределами нашей группы, хотя и в группе мы долго не имели права выступать в роли директоров.  Директорами выступали психодраматисты, приезжавшие из-за границы, потом некоторое  время с нами работал Игорь Аршинов…  И только после вручения сертификата я начал работать с группами, и в основном это были обучающие и демонстрационные.

Т.П.  Ваша группа закончилась к настоящему времени?

И.Г.  Мы, по-моему, самая продолжающаяся группа из всех.  Так получилось, (я не знаю, насколько это справедливо) что сертификаты высшей ступени, хотя мы занимаемся дольше всех, мы получаем позже всех.

С.К.  Так вы уже получили?

И.Г.  В настоящее время есть сертификаты промежуточные, психодрама-ассистентов.  Грета приезжала недавно и обещала максимум в течение года эту проблему решить, потому что часов у нас накоплено больше, чем у любой другой группы.  Такое вот странное положение.  У их института очень серьезный подход к этим делам…  Так что группа продолжается и сейчас, хоть и встречаемся реже, ибо часы необходимые наработали, а как терапевтическому сообществу нам трудно развиваться.  Наша группа просуществовала… я не помню, сколько лет? – шесть, по-моему.

Т.П.  Вы помните свой первый протагонистский или директорский опыт?

И.Г.  Протагонистский помню, директорский… директорский тоже помню.  Про первый-то расскажу, а в отношении директорского я не уверен, что это этично…

С.К.  Нам  интересны ваши собственные впечатления…

И.Г.  Протагонистский опыт – это была психодрама моего сна…  Грета до сих пор вспоминает эту работу при встрече.  Свою книжку она подписала мне: “ С благодарностью за интересный сон”!  Сон был очень символический …  Мне снилось, что я леплю женскую скульптуру, а одновременно — в некоем параллельном пространстве — рождается и развивается некое монстрообразное существо, и я во сне понимаю, что его — существа —  развитие и мои попытки скульптора каким-то образом связаны.  Существо становилось все безобразнее, и я пытался что-то изменить, старясь сделать скульптуру красивее, но это приводило лишь к ухудшению; тогда я прекратил лепить вообще, но оказалось, что уже поздно, и существо это уже жило по своим законам. Получилась юнгианская драма.  Мы работали с разными пространствами и временами… У меня были замечательные вспомогательные Я — Витя  Семенов, Игорь Кадыров  (он позже ушел из группы), Маша Телятникова. Что мне запомнилось тогда – то, что Грете абсолютно “ненасильствующий” директор. Грете старается идти за протагонистом, но, по моим воспоминаниям сейчас, она очень тонко чувствует, когда надо остановиться. А в деталях работу сейчас, с ходу, трудно восстановить. Во всяком случае, я прошел большую школу переживаний… это было соприкосновение с собственным детством, соприкосновение с Анимой… Кроме того, что это было потрясение, это еще было чувство очень высокой профессиональной работы. Я был тогда так воодушевлен, наверное, оттого, что мне была очень приятна  возможность соединения профессионального и личностного пространств. Возможность быть искренним, даже не так, как в роджерианских группах… Это было вполне естественное существование в сотворчестве.

А что касается первого директорского опыта… К сожалению, это была не продолжающаяся группа, но так часто бывает в моей практике, когда и на демонстрационной группе вылезают личные проблемы и приходится работать глубоко. Да, там я пережил сложную гамму чувств, потому что, с одной стороны, (я до сих пор это постоянно чувствую) —  это особое состояние, в котором интуиция оказывается ведущей, не успеваешь отрефлексировать, не формулируешь гипотез, одновременно же, при последующем размышлении, чувствуешь некоторый страх перед этой ситуацией, потому что не очень понятно, что же ты делал. Пока это не приводило к каким-то таким (насколько я мог отследить, по крайней мере) травматическим последствиям, наоборот. Но, с другой стороны, у меня до сей поры есть некая боязнь… Это тоже реальность. С другой стороны приятно, конечно, что потом… Я стараюсь работать в достаточно “мягком” пространстве; а если говорить о серьезной продолжающейся глубокой работе, я это делаю очень нечасто, очень нечасто. Это уже моя одна из проблем, но, правда, здесь есть у меня поддержка и в лице самого Морено, который про “здесь и сейчас”… Но в целом у меня отношение к психодраме пока еще недостаточно оформилось. Я вижу большую опасность в серьезных работах, это требует совершенно особой готовности, тем более, что вокруг психодрамы много всяких мифов… Они отчасти  самим Морено распространялись, например,  замечательные версии о работе с супружескими парами в театре… А конец-то их был более печален, о чем он не говорил. С другой стороны, быть может, психодрама — одно из  наименее опасных психотерапевтических средств.

Т.П.  Кого Вы, кроме Грете, можете отнести к числу своих учителей?

И.Г.  Ну, в каком-то смысле я учился у всех.  Просто Грета была первой и она действительно очень высокопрофессиональный человек.  Скажем так: я не со всеми ведущими был протагонистом c удовольствием, хотя моя позиция при обучении была такова: если я учусь, то в любой момент должен готов быть всем, кем угодно.  Но были те, с кем я действительно получил очень богатый внутренний опыт: к примеру, я дважды был протагонистом у Йорга Бурмайстера.  И, хотя он не учитель в полном смысле этого слова, протагонистский опыт работы с ним мне многое дал, я очень много техник у него тоже взял.  Из учителей –  Клаудиа Бахман-Гросс, это одна из наиболее часто появлявшихся у нас психодраматистов, у которой была абсолютно особая манера, совершенно не артистичная, не романтическая и т.д., наоборот, очень дистанцированная.  Она, безусловно, профессионал, особенно в плане работы с групповой динамикой.  Еще из тех кто приезжал к нам (они, собственно, все запомнились) – это чета Отто и Элизабет Хюртер, что было интересно и в силу того, что они  разные: потому что Отто – психоаналитик и специалист по групповой динамике, а она – юнгианец и психодраматист.  Одна любопытная деталь относительно моего психодраматического опыта: в работе группы с иностранными лидерами мне часто приходилось выступать переводчиком, а работа переводчика – это нечто особое, она не ограничивается трансляцией текста, в каком-то смысле я оказываюсь дублем и зеркалом каждого участника драмы, проживаю все, что происходит.  Это особая непроработанная тема в обучающей психодраме такого типа…  Но так или иначе, я прожил вместе с ними и позицию ведущего.  Очень приятное впечатление оставил (не помню фамилии) Клаус.  Он специализируется по психодраматической работе с зависимостями.  Кстати, в работе с ним в качестве переводчика я увидел ярчайшее в моей практике проявление “теле” — в один из моментов драмы он, не зная ни на йоту русского языка, начал абсолютно точно реагировать на содержание происходящего.  Опять же, учитель – это ведь тот человек, который предлагает себя, чтобы поняли, что он делает.  Из тех, кто входил в нашу группу, я очень многому научился у Вити Семенова, и у Аллы Холмогоровой, и у Наташи Гаранян, и у Наташи Симуновой, и у Саши Черникова, и у Андрея Боковикова, и у остальных партнеров своих, которые тоже учителя…  За пределами группы — у Андрея Шадуры, с которым много сотрудничали, у Лены Лопухиной.

Т.П.  А ученики, как Вы считаете, у Вас есть?

И.Г.  Ученики…  Скорее, есть  люди, которые заинтересовались психодрамой после того, как я с ними работал.  Они иногда выступали со мной в качестве со-директоров; я не знаю, можно ли их учениками назвать.  Знаете, все-таки для того, чтобы быть учителем в психодраме, нужно иметь очень глубокую внутреннюю проработанность…  Быть может, правомерно перефразировать Юнга: нельзя продвинуться с учеником дальше, чем ты сам продвинулся.  Я не чувствую себя настолько продвинутым, чтобы называть кого-то своим учеником.

Т.П.  Можете ли Вы описать самый яркий эпизод из своей психодраматической жизни?

И.Г.  Знаете в чем дело… Все самые яркие эпизоды в жизни группы (будь я в ней участник или ведущий) связаны с другими людьми в группе.  Я не считаю возможным их “выставлять”.  Были ситуации, которые мы проживали всей группой, был выход на очень высокий уровень доверия, очень сложные отношения…  Психодрама ведь не просто техника, это в известном смысле, способ жизни…

Т.П.  Игорь Борисович, как вы полагаете, в России есть психодраматическое сообщество?

И.Г.  Дело в том, что я всегда всяких тусовок сторонился, поэтому никогда не вступал ни в какие ассоциации и т.д.  Не берусь судить.  Есть психодраматисты, одно время они собирались, была ассоциация, я, правда, туда не входил, и мне трудно говорить, что это: сообщество или просто пространство встреч людей , которые так себя называют – психодраматисты.

Мне кажется, одна из проблем в том, что российская психодрама особенным своим путем должна идти …или может идти…  Особая культура, особое время.  В том числе и театральная культура…  Это могло бы стать поводом для обсуждения…

С.К.  Именно у нас, в России или вообще?

И.Г.  Во-первых, мне представляется очень важным понять, что такое театрализация.  В истории, культуре России театры одно время были важнейшим культурным событием.  Не только в России, конечно, но театр в России, извините за плагиат, больше, чем театр — во всяком случае, был, становясь символом нескольких поколений.  Дело, однако, в том, что сама эта традиция скоморошества (а театры-балаганы занимали ведь особое место, та же Таганка или “Наш дом” Розовского) составляла способ инакомыслия,  она противопоставлялась жизни как нечто искусственное — и при этом оказывалась частью жизни как таковой.  Есть жизнь, и есть почему-то искусственная жизнь, которую мы создаем в особом пространстве.  И вот эта искусственная жизнь оказывается часто важнее настоящей – не от лукавого ли?  Почему нам не хватает обычной жизни, и мы создаем искусственную?

С.К.  Искусственную?

И.Г.  Я имею в виду выделение сцены, театрализацию, в данном случае.  Нет, понятно, что можно это раздвинуть и шире.  Ну, скажем там, в литературе…  Откуда приходит то, чем они становятся?  Мы это из себя выделяем, как это принято в психологии считать или …  Этого никто не знает на самом деле.  А то, что это искусство для жизни начинает играть роль событий, часто подменяющих действительную жизнь…  Когда жизнь человека выстраивается по законам театра, сливается одно с другим.  На сцене проживаются какие-то бурные отношения, не замена ли они тем отношениям, которые существуют в мире?  Вообще притворство… что это такое?  Утрирую, конечно.  Психодрама тем и прекрасна, что не похожа на театр традиционный.  Мне кажется, просто нужно попытаться по-особому отрефлексировать.  Кстати сказать, опять-таки, в театре было много безумцев, новаторских идей безумцев.  Посмотрите, где возникает абсурд наиболее явно и выразительно?  Это болезнь театра – абсурд.  В этом смысле просто нужно было бы посмотреть историю театра, посмотреть что это такое действительно, разные жанры театра.  И театр импровизации…  И театр в России – это странно — первоначально был театр из крепостных, потом эти кочующие театры, театр с подсказками, с суфлерами, театр, где роль импровизировалась на слова – что это было такое?  И что такое театр Гротовского?

Много всяких вопросов для меня. В психодраме довольно много жутковатого, то, что происходит внутри этих пространств, оказывается куда больше, чем то, что происходит в технике.

Т.П.  У Шескпира есть фраза о том, что весь мир – театр. Можно ли  понять так, что для Вас возникает вопрос – а нормально ли это?

И.Г.  Несомненно, можно, особенно учитывая, что, может быть, и не Шекспир это сказал, а сказал Френсис Бэкон, который…  Там же все раздвоено, понимаете.  У Шекспира же вообще театр…  Да.  Как был раздвоен театр “Глобус”, но это понятно: земля здесь, земля на сцене – это определено сценически, но он же и пьесы постоянно раздваивал, писал пьесу в пьесе, “Сон в летнюю ночь”, например, где аж три пьесы внутри.  Миры Шекспира – это раздвоенные миры, он часто вводил двойников.  Очень трудно понять, где правда, где кто есть в этих переплетенных пространствах.  И в этом смысле – да, конечно.  “Весь мир – театр”, если кому-то понравится, а кому-то “весь мир – тюрьма, а Дания — глубочайшее из подземелий”.  Я сейчас немножечко импровизирую, но в целом там действительно, когда начинаешь играть…  Игра в чем заключается: играешь и играешь, не задумываясь над смыслом игры, над тем, какие пространства в ней  свернуты, а потом иногда становится страшно.  Впрочем, я часто говорю сегодня о страхе — не нужно понимать прямо.  Это — страх метафизический, трепет скорее.  Психодрама, правда, чем привлекает: в психодраме есть место радости, в отличие от многих других психотерапий, которые в основном направлены на то, чтобы переживать, страдать, трансферентный невроз сформировать, еще что-нибудь такое.  В психодраме есть место действительно игре в этом смысле, можно проявить радость на самом деле…,самый замечательный момент среди текущего рацио…

Т.П.  Ну, хорошо, а если вернуться на грешную землю, к грешному сообществу и говорить о банальных вещах, то посмотрите, Игорь Борисович: есть психоаналитическое направление, насколько я знаю, оно представлено…

И.Г.  Несколькими сообществами.

Т.П.  Даже несколькими… Есть гештальт-терапия, она тоже как-то более-менее объединена, а психодраматисты в этом смысле как-то дальше от всего этого… Нет?

И.Г.  Вы знаете, ведь были какие-то попытки, была ассоциация, какие-то еще были люди, которые договаривались, что-то там организовывали.  Я уже говорил, я не люблю ассоциации, я не люблю организации, ничего с собой поделать не могу.  Как только возникает организация, правила игры и правила доступа, мне становится неинтересно.

Я думаю, что смысл этой организации должен быть какой: не допускать непрофессиональных людей до практической работы.  Но это особая вещь, как вы понимаете.  Психоаналитиком, например, может объявить себя практически любой, и еще мало кто в нашей культуре будет требовать диплом.  Тем более что по международным стандартам у нас нет нормального психоаналитического образования.  В этом смысле – да.  Контролировать непрофессионализм тех, кто может прийти, это было бы нормой.  С другой стороны, я думаю: а, собственно, кто судьи?  Нужно особо отбирать людей, которые будут представлять собой специалистов высшего уровня, которые будут супервизию осуществлять.  Я не уверен, что многие, занимающиеся психодрамой, допустят к себе супервизию, гораздо удобнее работать просто так.  То есть, это – особые какие-то военные действия, которые, по идее нужны…  Но опять — вопрос критериев и доверия к экспертам.

С.К.  Но как может регулироваться эта проблема без организации?

И.Г.  Наверное, система “учитель-ученик”, работающая в паре “ведущий-соведущий”…

Т.П.  Вы говорили о том, что работали так с теми людьми, которые учились у Вас. Я просто упоминаний об этом нигде больше не слышала и не встречала…

И.Г.  И не могли пока — я ведь говорил, что не считаю себя учителем в этом плане.  Но, скажем, огромное количество людей училось у Лопухиной и Семенова…  Но, в принципе, ведь это возможно и продолжать.  Если вести обучающую группу, то и внутри этих групп, и за пределами этих групп можно выходить с тем, с кем есть опыт работы в качестве “ведущий-соведущий”.  Мне кажется, это было бы нормально.

Т.П.  То есть ведущий группы в совместной работе проверяет того, кого он сертифицирует?

И.Г.  Да, это было бы возможно. Кроме того, скажем,  Андрей Боковиков ведет группу и приглашает к себе других психодраматистов.  Я был на его занятии, еще кто-то был, кажется, Роман Золотовицкий…  Это тоже важные вещи, потому что можно посмотреть на разных ведущих.  Ученик же — не копирующий учителя, ученик – вдохновляемый.

С.К.  А учитель, соответственно,  —  отвечающий за своего ученика. Если ассоциация не контролирует профессионализм…

И.Г.  Но тогда вопрос: кто будет контролировать этого учителя?  Проблема ответственности – это же проблема внутренняя…

С.К.  То есть, Вы считаете, что организация в любом случае не сможет решить эту проблему?

И.Г.  Да нет, наверное, сможет, но скучно об этом говорить…

С.К.  А в каком варианте может быть представлено сообщество, если не организацией? Вот, чтобы оно было, чтобы опытом можно было обмениваться, но как?

И.Г.  Это скорее такой клуб психодраматистов, что-нибудь в этом роде.  Я, например, очень не хочу, чтобы это превращалось во что-то типа Союза Художников, который определяет, где кому выставку организовать, кому присвоить, кому не присвоить…  А вот клуб – да, мне был бы интересен.

Т.П.  То, что Вы представили – это ведь, пожалуй, идеальный вариант, то есть то, чего хотелось бы. А реальный ход развития событий, каким Вам представляется? Как оно будет с психодрамой у нас?

И.Г.  У меня очень сложный прогноз.  В том, что касается социальной жизни, многое упирается в сферу экономическую (управленческую?), поэтому впереди будут те, кто организован лучше, даже если они не будут правы (ведь, мягко скажем, не все институты, обучающие психотерапии, имеют лицензии на ведение образовательной деятельности, но сертификаты выдают легко).  В этом случае просто есть рынок, который определяется особенностями нашей жизни.  Вот у нас  НЛП раскручено, его в Штатах знают не слишком, а у нас очень даже, потому что это – рынок, люди начинают в разные сферы вторгаться с этим.  Если есть какие-то связки с силовыми структурами, удалось пропихнуть туда что-то, понятно, что это тоже будет.  Психоанализ, к примеру, был подтвержден указом Президента, и это вызвало к нему интерес.  В этом смысле психодрама на такие вещи никогда не выходила.  И психодрама всегда работала со сферами куда менее денежными, типа сферы образования.  Поэтому ей, вероятно, существовать будет сложнее, я думаю.  Но именно в силу того, что она, в хорошем смысле, более маргинальна, чем остальные психотерапии, мне кажется, она будет существовать как момент нормальной психологической жизни, одухотворенной психологической жизни.  Тем более, что традиционное противопоставление психодрамы другим направлениям ныне достаточно искусственно.  Мне кажется, (и это уже происходит), она утеряет (к моему сожалению) те квазитеоретические корни, которые вносил Морено, и будет существовать в виде техники.  Но, тем не менее, в снятом виде духовный потенциал метода останется, и на него всегда можно будет выйти, поскольку психодрама для этого задает пространство.  Кроме того, пока мы все это удерживаем, психодрама будет существовать.

С.К.  А если бы мы сейчас, следуя психодраматической традиции, поменялись ролями, о чем бы Вы еще хотели спросить?

И.Г.  Вас?

С.К.  Нет, себя.

И.Г.  Я не спросил бы себя ни о чем на самом деле.  Нет, наверное, спросил бы, является ли психодрама чем-то важным в моей жизни?  Я отвечу: да.  Все те люди, с которыми я существовал все эти годы, дали мне почувствовать веру в возможность быть по-глубокому искренним, веру в возможность искренне страдать и сострадать, не по-книжному, а в реальности.  И это было соприкосновение с Глубинным и Вершинным — часто ли такое бывает?  Это был огромный опыт, который прошел для меня под знаком тех людей, с которыми я существую …

Т.П.  Ну, и последний вопрос, традиционный – чем было для Вас это интервью?

И.Г.  Был очень рад вас повидать, давно не видел. И всегда приятно еще раз  задуматься, спасибо.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Данс Макабр и другие социокультурные традиции в психодраматической работе со страхами

Ефремов Станислав Психодраматистам, Психологам и психотерапевтам , , , , ,
Данс Макабр и другие социокультурные традиции в психодраматической работе со страхами
Митягина Ольга

Митягина Ольга

Образование Первое образование - экономическое (Финансовая академия при Правительстве РФ). Московский институт открытого образования, специальность — практический психолог. Институт психодрамы и ролевого тренинга, специальность — психодраматерап...
Пустынникова Юлия

Пустынникова Юлия

Психолог-консультант, ведущая тренингов. Психодраматическое образование В 2018 году закончилла трехгодичную программу ИПКиРТ по Психодраме. Образование - 1999 — Психологический факультет МГУ им. Ломоносова; - 2016 — Российско-британская магистратура...
Данная статья посвящена психодраматической работе со страхами в контексте социокультурных традиций соприкосновения со страшным: ритуалов, праздников и карнавалов, литературного и др. наследия. Приводится пример использования в групповом структурированном упражнении одного из культурных феноменов — «Данс Макабр».

Страх. Страхи. Довольно часто встречающийся «персонаж» в клиентских запросах или возникающий в сцене, которая изначально была вроде бы про что-то другое. И когда страх появляется, мы часто вместе с клиентом идем по «геройскому» пути: страх нужно как-то победить (силой, хитростью, попробовать договориться и т.п.) и двигаться дальше к заветной цели. Т.е. страх рассматривается как некое препятствие — кожура от банана, которую нужно очистить и выбросить, чтобы добраться до вкусного. Но на ней легко и поскользнуться: провалиться в травму, которую страх охранял; получить мощное сопротивление, пытаясь «счистить» защитный механизм клиента. А еще часто страх уплощается до голоса какого-нибудь интроекта с общим посланием: «Ты туда не ходи, снег башка попадет…», и клиент (да и мы) получаем подтверждение, что с этим нужно расправиться, стать «победителем страха» и на этом все.

В этой статье мы не будем апеллировать к биологическим и психологическим функциям страха, но попробуем показать его потенциал на основе социокультурных традиций для психодраматической работы, особенно с группой.

Что мы имеем в обычной жизни? Страхи — одна из тем, которую не принято и не очень понятно, как обсуждать. Еще как-то можно представить себе хрупкую барышню, кокетливо заявляющую спутнику, что боится, скажем, больших собак. Можно представить себе выступающих, которые, переминаясь с ноги на ногу перед выходом на сцену, способны поделиться друг с другом, что побаиваются. Или какие-то экстремальные ситуации — тут уже скорее постфактум можно услышать, что было страшно.

И репертуар реакций на признание «мне страшно» в общем-то довольно ограниченный. Собеседник зачастую старается поскорее проскочить тему, чтобы не соприкасаться со своими страхами. Нередко через обесценение и отрицание:

— Ничего страшного!

— Нашел, чего бояться!

— Это совсем не страшно!

В общем, никаких монстров в темной комнате под кроватью…

Одно из немногих легитимных пространств для страха — ужастики всех мастей, чтобы побояться хотя бы понарошку в кресле кинозала и снять часть этого напряжения, находясь в безопасности.

И именно тут можно обнаружить, что традиция коллективного переживания страхов примерно такая же давняя, как вся человеческая история. Страшилки про саблезубых тигров у древних костров, конечно, трансформировались, и у пионерского огня это уже были рассказы про «красную руку» и «черную-черную комнату». Но суть одна — собраться вместе и освоить, и трансформировать страх. А между этими кострами все культурное наследие:

  • различные религии, культы, народные приметы и верования — то ли черную кошку бояться, то ли куклу Вуду, то ли Страшного суда,
  • страшные сказки (а большинство сказок в неадаптированном варианте именно такие),
  • готика во всех проявлениях от архитектурных, до литературных,
  • многие карнавальные традиции, включающие в себя элемент ужасного — привет, Halloween, и не только,
  • наконец, относительно современный жанр «хоррор».

Список далеко не полный — скорее на разогрев.

Мы глубоко убеждены в том, что коллективный опыт и культура играет ничуть не меньшую роль в формировании человеческой психики, чем опыт индивидуальный, и обращение к многовековому наследию взаимодействия со страхом может помочь проработать индивидуальные страхи очень бережно, поскольку позволяет несколько дистанцироваться от личных переживаний, включить себя в общий контекст и, тем самым, ослабить сопротивление за счет повышения безопасности общения со страхом. Кроме того, индивидуальная и групповая психотерапевтическая работа через материал культурных традиций открывает доступ к архетипическим слоям психики, что дает возможность проработать страхи на глубинном уровне.

Прежде, чем выйти на конференцию со своим мастер-классом, мы провели два сезона психодраматических групп «Про страхи», в ходе которых мы опирались на идею использования культурных традиций в работе со страхом в рамках приходами. Такой подход предполагает достаточно активное использование структурированных групповых упражнений и разогревов, базирующихся на различных ритуалах и праздниках, предполагающих взаимодействие со страшным, пугающим, что позволяет получить контакт со страхами всей группы в целом.

На одной из групп «Про страхи» мы попросили участников совместно создать социальный атом страхов. В центре — стул, обозначающий собирательный образ человека, а вокруг то, что его пугает. Какие же страхи появились на этой картине?

  1. Социальные: ошибок, оценки и отвержения, одиночества, потери статуса и социального положения, нищеты.
  2. Биологические: болезней, увечий, старения.
  3. Катастрофические: стихийных бедствий, социальных катастроф, войн.

Над всем этим, присутствуя в каждой категории, царствовал страх смерти, биологической и/или социальной. Почему царствовал? Потому что послания страхов, начиная с самых, казалось бы, незначительных, выстраивались в грозную и неумолимую логическую цепочку, например: «Если ты ошибешься, все увидят, какой ты жалкий/никчемный/плохой. И тогда все отвернутся от тебя, ты будешь один и никому не нужен. И ты умрешь в болезнях и нищете».

Из подобного примера несложно вычленить отдельные составляющие и проанализировать, откуда что взялось. Тут будут и послания семьи, закрепленные в социуме, и различные ситуации, в которых отвержение другим человеком или группой имело, мягко говоря, неприятные последствия. Присутствует и коллективный, уходящий в архаичность пласт, когда остаться одному, без средств к существованию, заболеть означало неминуемую смерть.

Кроме того, хорошо становится видна тема группы: страхи какой категории преобладают, чего боятся сильнее, что резонирует большинству. Интересно также, что некоторые страхи упоминаются группами довольно редко. Это может свидетельствовать как о том, что группа не разогрета на работу с этим страхом, страх не актуализирован у участников, так и о том, что тема слишком горячая и опасная. Среди редко упоминаемых страхов — экзистенциальные страхи, сопоставимые по своему масштабу со страхом смерти. В частности, страх безумия и страх потери смысла. С нашей точки зрения, редкое упоминание страха безумия может объясняться тем, что в нашей культуре открытое и спокойное обсуждение психических нарушений почти невозможно — это стыдно, это страшно, это стигма — «не дай мне бог сойти с ума, уж лучше посох и сума». И потому страх сумасшествия так сильно аффективно заряжен и вытесняется даже в более глубокие слои  бессознательного, чем страх смерти: «лучше ужасный конец, чем ужас без конца». В отношении редкости упоминания страха бессмысленности существования, мы склонны считать, что возможность говорить об этом страхе требует большого доверия к себе, группе и ведущим, а также более глубокого погружения в процесс самопознания. Не всегда такой глубины раскрытия можно достичь за один сезон (10 встреч).

В своей работе в рамках длительных групп мы постепенно продвигались от периферических индивидуальных и коллективных социальных страхов к центральному — страху смерти. И вот эту связку «страх-смерть» мы взяли за основу мастер-класса, выбрав иллюстрацией и основой для одного из разогревов «Данс Макабр» — Танец Смерти. Краткая история возникновения Танца Смерти такова: на фоне эпидемий чумы в Европе в 14-16 веках, когда болезнь и смерть были непредсказуемы, внезапны и неотвратимы, возник культурный феномен «Данс Макабр», нашедший отражение как в массовых ритуалах, так и в живописи и литературе. В основе сюжета Смерть, приглашающая на свой танец всех: от королей до простолюдинов, от взрослых до младенцев. Чины, сословия, статус, возраст и материальное положение значения не имеют. Фрески и гобелены с сюжетами Макабра украшали и храмы, и жилища, как «memento mori».

Одним из воплощений Макабра были спонтанные площадные пляски (по некоторым версиям ставшие тарантеллой в Италии, в Германии — пляски святого Витта). Люди пускались в необузданный пляс, кто-нибудь изображал «павших замертво», оживить которых можно было поцелуем. Правда, знакомый сюжет?

Для целей упражнения мы акцентируемся на одной из трактовок данного действа, в соответствии с которой, со Смертью танцует наше «мертвое Я». В современной версии это можно представить, как запись нашей жизни на кинопленку или диск: ежесекундно события фиксируются без оценок и интерпретаций.

Но не все так просто. В жизни нам часто приходится от чего-то отказываться в угоду обстоятельствам, из лояльности семье, т.е. из-за какого-либо страха. И тогда у нашего «мертвого Я» появляется запись: «принято на хранение 300 дней радости», «такого-то числа отказался от проявления гнева» и т.п.

Работает это и в обратную сторону: если я буду притворяться мертвым, меня минуют многие опасности. И на месте живого человека появляется «премудрый пескарь».

Мы буквализировали эту идею в структурированном упражнении «Данс Макабр».

Пространство комнаты делится на две части символической чертой, отделяющих живых от «мертвых Я». В конце линии ставится фигура «Смерти» (деперсонализированная, просто обозначается черной тряпочкой). О ней еще скажем чуть ниже.

В качестве разогрева группе приводится рассказ о самом «Данс Макабре» и идее «мертвого Я». Далее инструкция может варьироваться, в зависимости от задач группы. Это может быть:

  • какой-то вопрос(ы) к «мертвому Я»,
  • если делаем акцент в разогреве на то, что раньше времени что-то отдали на хранение «мертвому Я», можно ли это вернуть?
  • или фокус на том, что в нашей жизни что-то давно уже отжило свое и от этого нужно отказаться, можно ли передать это (эмоции в отношении конкретного события, поведенческие шаблоны) на ту сторону.

Даем группе несколько минут на фокусировку.

Упражнение выполняется в парах в прямом обмене в обе стороны. Три-пять итераций «реплика-ответ» для одного участника. Данное ограничение важно с той точки зрения, что не позволяет участникам расфокусироваться на несколько тем, избегая глубокого контакта с собой.

За чем важно следить в процессе:

  • за выполнением инструкции в части того, что «мертвое Я» безоценочно и является хроникой нашей жизни. Интроекты будут пытаться прорваться и тут;
  • если вы используете тряпочки/ленточки для обозначения ролей, чтобы они не пересекали условную черту, отделяющую мир живых и мертвых. При обмене ролями участники снимают обозначение роли на «своей стороне» и только потом переходят;
  • если происходит передача/возврат каких-то чувств, способов действия и т. п., вводим на эту роль символ (тряпочки, ленточки, др. подручные средства). Следим за экологичностью — нельзя, например, отдать «мертвому Я» всю боль, весь страх, стыд и т.п. Можно отдать излишки подобных чувств по отношению к какому-либо конкретному событию/человеку.

По завершении в обе стороны проводится шеринг в парах и/или общий шеринг, либо выбирается протагонист.

И несколько слов о роли «Смерти». Помните, она восседает в начале (или конце?) разделяющей миры черты? Для целей упражнения это с одной стороны суггестивная фигура — в присутствии Смерти особо не пофиглярствуешь. С другой — дополнительная опция, с помощью которой участники могут немного выйти в метапозицию.

По сути, это уже следующее упражнение. На пролонгированной группе и мастер-классе оно прошло по-разному. На группе «Макабр» мы проводили на 8-й встрече, когда уже был сформирован надежный контейнер, и предложили всем желающим сходить на роль «Смерти» и просто взглянуть на два мира ее глазами. Без слов и действий.

На мастер-классе эту опцию мы не предлагали в т.ч. в силу временных ограничений, но один из участников о ней догадался и с нашего согласия воспользовался. В данном контексте фигура «Смерти» оказывается мощным ресурсным персонажем, как уже упоминали, позволяющем выйти в метапозицию.

Приведенное упражнение хорошо показывает, каким образом культурные традиции и феномены могут быть использованы при построении структурированных упражнений. Мы в своей работе обращались к таким традициям как Ночь всех святых/Halloween/Самайн и карнавальной культуре в целом; использовали структуру герметического романа, современные городские легенды, народные сказки. Всякий раз, конструируя новое упражнением, мы ставили себе задачей:

  • во-первых, поиск культурного шаблона, так или иначе связанного с актуальными страхами, заявляемыми участниками. Страх — это реакция на ситуацию неожиданного изменения. Привычный ход вещей резко нарушается и не понятно, что делать, нет инструментов совладания с ситуацией, контроль утерян. Страх часто сопровождается переживанием беспомощности. Помещение индивидуального страха в более широкий контекст дает участникам уверенность в том, что пути решения существуют, и многие уже этим путем прошли. Это, в свою очередь, некоторым образом снижает степень напряженности переживаний, позволяет слегка ослабить защитные механизмы и приступить к работе.
  • во-вторых, предоставление участникам возможности соприкосновения с пугающим опытом вне контекста конфронтации и возможного поглощения. Стать страхом, понять его изнутри, посмотреть на страх издалека или с изнанки, понять его смысл или карикатуризировать страх — все эти приемы позволяют интегрировать теневое содержание, достигая таким образом большей целостности.

Иными словами, в отличие от часто встречающегося способа привлечения ресурсного персонажа и обращения за защитой извне, мы предпочли действовать по принципу «прививки», снижая страшность страшного до уровня, который протагонист/группа способны выдерживать, за счет расширения или изменения контекста, тем самым провоцируя выработку собственного «иммунитета» и актуализируя процессы интеграции Тени.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Мастер-класс «Зеркало любви»

Ефремов Станислав Психодраматистам , ,
Мастер-класс «Зеркало любви»
Манагарова Екатерина

Манагарова Екатерина

Специализация: бизнес-тренинги, коучинг, индивидуальное консультирование. Образование МЭГУ- культуролог, МГУ им. Ломоносова - психолог. Психодраматическое образование Училась у: Виктора Семенова в «Генезисе» с 2000 по 2001гг, в Институте групповой психотерапии и социального прое...
Cтатья посвящена авторским исследованиям темы любви и отношений между мужчиной и женщиной. Особое внимание в статье уделяется возможным препятствиям, которые мешают созданию гармоничных отношений. А именно: особенностям поведения внутреннего ребенка в отношениях, бессознательным сценариям из родительской семьи, «эффекту зеркала»: привлечению к себе партнеров, похожих в своем поведении на родителей и проигрыванию нерешенные проблем из более ранних взаимоотношений с родителями в нынешних, неудовлетворенным потребностям из детства, удовлетворение которых часто возлагаются на нынешнего партнера. Итогом статьи становятся предложенные автором пути разрешения вышеописанных препятствий, обращаясь к внутреннему взрослому, живущему внутри каждого, из нас и способности взрослого человека заботиться о себе самом, способности осознать и изменить деструктивные сценарии, поведение на уровне отдельных навыков.

На 15 психодраматической конференции я проводила мастер-класс «Зеркало любви» и делилась с коллегами своим авторским исследованием темы любви и отношений между мужчиной и женщиной. На мой взгляд, тема любви всегда актуальная и касается каждого человека. Ведь недаром считается, что гораздо легче построить успешную карьеру, чем создать прочную и счастливую семью. В чем же состоит сложность в создании отношений? Первая сложность возникает из-за того, что, когда мы влюбляемся «просыпается ребенок», наш внутренний ребенок, и часто это «ребенок» со сложным отношением к самому себе, с таким представлением о себе, какое он получил в детстве и теми сценариями «получения любви», «создания любви», которые тоже родом из детства. И это представление о себе маленьком и часто уже реальном взрослом человеке, а также способах взаимодействия с любимыми людьми, вносит много хаоса в отношения. Вот что говорит российский профессор психологии Юлия Гиппенрейтер на эту тему: «Общий закон здесь прост: в детстве мы узнаем о себе только из слов и отношения к нам близких. В этом смысле у маленького ребенка нет внутреннего зрения. Его образ строится извне; рано или поздно он начинает видеть себя таким, каким видят его другие. Однако в этом процессе ребенок не остается пассивным. Здесь действует еще один закон всего живого: активно добивайся того, от чего зависит выживание. Положительное отношение к себе — основа психологического выживания, и ребенок постоянно ищет его и даже борется за него. Он ждет от нас подтверждений, что он хороший, что его любят, что он может справиться с посильными (и даже немного более сложными) делами». Наши отношения с партнером являются отражением нашего внутреннего мира, наших родительских установок в отношении себя, родительских сценариев. Мы, сами того не замечая, еще учимся у родителей быть мужем или женой, в дальнейшем, родителями своим детям. С самого раннего детства мы перенимаем у них модели поведения, сценарии. В своей взрослой жизни мы продолжаем жить по этим «родительским предписаниям». Каждый человек хочет любить и быть любимым, и иметь счастливую семью. Но существуют некие бессознательные механизмы, заложенные в детстве, сильно влияющие на восприятие окружающего мира. Так, ребенок, которого не любили родители, всегда считает себя недостойным любви, и ему трудно понять, что у его родителей мог быть дефект способности любить. Ведь для маленького ребенка, весь мир человеческих отношений — это его отношения с родителями или люди, заменяющими их. Когда мы вырастаем и начинаем строить свои отношения, вот тут и могут включиться бессознательные установки из детства и возникает эффект зеркала, зеркала любви. Мы притягиваем к себе партнеров, похожих в своем поведении на наших родителей, и начинаем «проигрывать» любовь, сценарии, к которым привыкли, можно даже сказать запрограммированы из детства. Если нас в детстве любили, принимали, поддерживали, растили в уважении наших границ, вовремя удовлетворяли наши потребности, то складываются счастливые отношения, а если нас отвергали, критиковали, жестко контролировали, хуже, если мы подвергались физическому насилию, то и любовь счастливая сложится не сразу или, как это бывает, отношения могут превратиться из любви в совершенно невыносимые. Наши нынешние взаимоотношения часто являются проигрыванием ваших нерешенных проблем в более ранних взаимоотношениях и любая информация о нашем прошлом, которую вы пытаетесь скрыть, забыть, как правило, присутствует в вашем сегодняшнем поведении и сегодняшних отношениях.

И вторая сложность, с которой мы сталкиваемся, создавая отношения, это то, что помимо определенного, сложившегося в детстве отношения к себе, и сценариев получения любви, создания любви, у нас может быть много неудовлетворенных потребностей из детства, удовлетворение которых мы начинаем возлагать, требовать от нашего взрослого партнера, как дети. Мы хотим, чтобы нас нянчили, защитили, понимали, безусловно принимали и многое другое. Мы хотим получить от одного человека, нашего партнера все то, что мы не получили от наших родителей, в детстве! Непосильная ноша для одного человека. И почему-то мы хотим, чтобы это делали для нас и часто даже за нас. А это путь к созависимым отношениям. Мы как дети хотим получать в любви, в отношениях, забывая о нашей взрослой составляющей, отдавать и заботится о другом, а также, о своей самой важной способности взрослого человека заботиться о себе самом. Мой мастер класс был о том, как начать заботиться о себе, понять, из какой я семьи и какие у меня сценарии, возможно подумать над тем, какое отношение у меня к себе, и, как и дать себе на уровне навыков, нового поведения то, чего я так страстно желаю в этой жизни, но не получаю от партнера. А возможно даже изменив отношение к себе, выправив себя, перестать выбирать неподходящих мне партнеров и тогда, из моей жизни уйдут кривые зеркала, и я смогу ощутить себя по-другому, увидеть наконец свою ценность в Зеркале любви к себе со стороны другого человека.

Мастер-класс был исследованием заявленной темы.

Описание мастер-класса.

1. Знакомство с тренером, темой и «разогрев» участников

После знакомства с тренером и темой участники мастер-класса делали социометрические замеры для «погружения» в тему мастер-класса и прояснения темы для себя по следующим двуполярным шкалам:

  • я любил — я не любил;
  • я знаю, что такое любовь — я не знаю, что такое любовь;
  • больше любил другого в отношениях — больше любил себя в отношениях;
  • умею любить себя — не умею себя любить.

Большинство участников считали, что любили, не очень понимают, что такое любовь, больше любили другого в отношениях, чем себя и не совсем понимают, что такое любить себя.

2. Сценки на тему: «Что такое любовные отношения между М и Ж? Какие они бывают»

Участники выбирали понравившиеся открытки, картинки, исходя из своих представлений, ощущений, ассоциаций на тему любовные отношения между мужчиной и женщиной, объединялись в мини-группы по схожести сюжетов, готовили сценки и по очереди демонстрировали их большой группе.

Получилось три группы: идеальные отношения, где было немножко скучно со слов участников, влюбленность (сценка, как начинаются отношения) и болезненные отношения (разрыв, измены, непонимание и пр.)

3. Проективная методика «Рисунок моей детской семьи»

Участники мастер-класса рисовали картинки своих родительских семей (творчески и образно) и, объединившись в пары, делились с партнером, тем, что увидели. Затем партнер в свою очередь, аккуратно давал обратную связь по рисунку только в виде ассоциаций: много красного, как крови, фигурки маленькие, как муравьи, похоже на цветущую поляну, приятно смотреть и пр. При получении обратной связи каждый участник имел возможность подумать, что эта ассоциация может или могла значить в его родительской семье.

Для некоторых участников картина семьи не вызвала никаких новых ассоциаций, для части участников всплыли какие-то забытые моменты из прошлого, некоторые по-новому взглянули на свою семью. У пары участников возникли слезы на глазах. А кто-то с радостью закончил предложенное упражнение.

4. Мой прежний опыт отношений и настоящий. Сравнительная таблица

Первый опыт любви мы получили в своей семье. И у нас есть иллюзия, что то, что нам не додали родители, должен дать партнер. Поэтому участникам было предложено разобраться, что происходит с любовью сейчас через составление и анализ трех списков, ответив поочередно на три вопроса: «Я обижаюсь на свою мать за то, что…», «Я обижаюсь на своего отца за то, что…» и «Какие претензии (я обижаюсь на своего партнера за то, что…) я предъявляю своему партнеру?»

Большинство участников увидели схожесть списков претензий к родителям и партнеру. Или скорее похожесть поведения родителей и нынешнего партнера.

5. Работа в парах на тему: «Как получить все то, что я не получил и от родителей, и не получаю от партнера?»

Участники переписывали претензии, которые предъявляют партнеру в желания: «Не говорит комплименты» в, например, «Я хочу слышать комплименты в свой адрес» и в новой графе таблицы писали имена тех людей, включая и партнера, и себя, кто мог бы реализовать это желание. Обсуждали все пункты желаний в своей паре, искали креативные решения. По сути, участникам стали очевидны их дефицитарные потребности из детства, и они задумались, как самостоятельно или прибегая к помощи других людей, не обязательно только любимого человека, удовлетворять их.

6. Коллективное обсуждение трудностей и недостающих навыков, которые можно сформировать самостоятельно.

Участники говорили о том, не могут просить, не могут сами себе оказывать поддержку, защищать и др. Возник вопрос, зачем тогда нужен партнер, если он не удовлетворяет мои потребности? Или что делать, если партнер не хочет или не может удовлетворять мои потребности? Эти вопросы остались открытыми, так как требуют индивидуальных ответов, а общий список навыков, которых не хватает для создания гармоничных отношений, был подвергнут коллективному обсуждению. Обсуждали следующие навыки:

  • говорить о том, что тебя волнует,
  • просить о том, что тебе необходимо,
  • устаивать свои границы и следить за их сохранностью,
  • поддерживать себя (внутреннюю и внешнюю поддержку обеспечивать),
  • заботиться о себе самому,
  • говорить время от времени «нет»,
  • отслеживать свои негативные установки и менять их на позитивные,
  • распознавать и управлять своими эмоциями,
  • брать на себя ответственность, за все, что происходит сейчас в твоей жизни,
  • прощать себя и других,
  • выстраивать конструктивные отношения, вместо манипуляторных/идти на разрыв отношений, если они рушат (противостоять манипуляции и контролю и самим это не применять к другим),
  • понимать и принимать свои потребности и находить пути их удовлетворения,
  • ставить цели,
  • научиться вести себя уверенно,
  • работать со страхами и др.

Любовь к другому, начинается с любви к себе. Забота о другом, начинается с заботы о себе, принятие другого, начинается с принятия себя и так далее. И это определенные навыки, которые мы не получили в детстве и отсутствие которых можно определить и добавить в свой жизненный репертуар. При этом работать можно и нужно еще с установками в отношении себя, к миру, к партнеру. Но эта тема уже следующего мастер-класса.

7. Индивидуальная работа «Опыт безусловной любви или подарок из детства»

В заключении участникам было предложено на выбор посмотреть, какой навык наиболее актуален для нашей группы или сделать упражнение на безусловную любовь «Подарок из детства». Группа выбрала второй вариант. Это упражнение позволило каждому участнику вспомнить человека, который внес положительный вклад в формирование его личности, оценить этот подарок, пережить заново теплые моменты хорошего отношения к себе и увидеть позитивные ростки этих отношений в своей сегодняшней жизни.

8. Шеринг

Матер-класс закончился общим шерингом. Участники благодарили за полученные инструменты для работы с темой семьи и отношений, за личные открытия и новые идеи, также высказывали несогласие с представленным видением темы любви и отношений. При этом большая часть участников отметила, что мастер-класс для них был познавательным и полезным.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

«Эмоция, которая есть, но очень хочется её избегать»: работа со стыдом в психодраме

Ефремов Станислав Психодраматистам , , , ,
«Эмоция, которая есть, но очень хочется её избегать»: работа со стыдом в психодраме
Первушина Ирина

Первушина Ирина

Психолог, психодрама-терапевт. Образование Сертификат психодрама-терапевта ИПиРТ (Е.Лопухина), 2004. Практический психолог. Психодраматист. Тренер Московской Психодраматической Федерации. Преподаватель МГППУ. Бодинамический терапевт. Playback практик. ...

Полномасштабный стыд — это самая невыносимая из всех эмоций.

Э. Рехард, П. Иконен.

Для каждой истории нужен голос, чтобы ее рассказать и уши, чтобы ее выслушать

Б.Браун.

Не бывает эмоций позитивных и негативных. Мы искренне в это верим. Эмоции — наш ситуационный компас. Распознав их и приняв, можно многое увидеть в ситуации, своих потребностях и себе самом. Но куда может привести стыд и к чему? И почему именно эту эмоцию так трудно оказалось не только принять, но распознать и допустить к переживанию? Наша профессиональная практика часто касается этой темы и важности интеграции этой эмоции.

Проблематика стыда в контексте психотерапевтической работы занимает особое место. М.Якоби [7] называл стыд спрятанной эмоцией. Это эмоция, с которой трудно начать психотерапевтическую работу, так как она требует доверия и уважения. К ней непросто прикоснуться в середине, так как ее встреча требует мужества с обеих сторон, как терапевта, так и клиента. Ведь для обеих сторон говорить о переживании стыда непросто, неприятно и вообще не очень принято.

Телесные проявления стыда иллюстрируют то, что нам хочется сделать, когда мы переживаем эту эмоцию — отвернуться, спрятаться, скрыться. И это — универсальная реакция. То есть непросто не только говорить, но и слушать, и эмоционально разделять стыд. На нашей практике, работа с чувством стыда, как правило, знаменует собой коренной перелом в процессе психотерапевтической практики. Одновременно появление стыда говорит о существенности пройденного пути и установлении доверия. Если в работе появляется стыд, то скорее всего уже есть взаимные ресурсы к переработке этой темы и выход на очень глубинные, личностные вопросы.

В народе говорят, «стыд — та же смерть», «стыд разъедает», обжигает душу («сгорел со стыда»), «провалиться сквозь землю». Это очень чувственные и ярко ощущаемые образы. Кажется удивительным, сколько много пословиц и поговорок об этом переживании присутствует в народной речи.

В психологической практике и научных публикациях до недавнего времени дело обстояло по-другому. Только в последние годы стали появляться материалы и труды, посвященные этой эмоции. В настоящее время существует некоторый спектр подходов, но в данной статье мы поставим себе целью лишь обозначить основные подходы к изучению стыда в практической психологии.

Х.Б.Льюис [по:5] обращает внимание на то, что в психотерапии и психоанализе обращалось недостаточно внимания на стыд, и это было причиной многих неудач. Стыд значительно более важен клинически и значительно чаще встречается, чем считалось ранее. Психотерапевт или аналитик, часто не подозревая того, заставляет пациента чувствовать стыд.

Стыд часто рассматривается как однозначно негативный аффект [1], ведущий к изоляции и разобщенности. Однако не стоит забывать, что осознанное переживание данной эмоции ведет к близости и человеческому контакту. Пережитый стыд совместно с другими людьми учит нас человечности и толерантности к уязвимости, своей и другого.

В когнитивном спектре, стыд, спрятанный глубоко может быть неоскудевающим источником предубеждений, осуждения и пр. Он как аккумулятор может подзаряжать эмоционально-поведенческие паттерны, связанные с отреагированием гнева или навязчивыми страхами, а также паническими реакциями. Это так называемые, вторичные последствия стыда. Непережитый стыд дистанцируется и отщепляется от личности и может вести к предубеждениям и резким осуждениям других.

Особой задачей является идентификация и распознавание стыда. М.Якоби [7] обращает внимание на то, что желание скрыть свой стыд (как и сам факт, что человек стыдится) является универсальной человеческой характеристикой. Стыд заставляет нас желать «провалиться сквозь землю», «забиться в угол» или умереть. В эти моменты мы действительно одиноки.

Между тем, не все так однозначно. Обращаясь к мифологии, М.Якоби связывает историю Адама и Евы, первое переживание стыда и его продукт — набедренные повязки. В результате, он делает заключение о том, что стыд может быть рассмотрены как своего рода «двигатель цивилизации».

М.Якоби выделяет две функции стыда — «охранителя» индивидуации и социальной адаптации. Первая связана с тем, у человека всегда есть то, что он хотел бы сохранить, «оставить при себе», скрыть. Это личное пространство ценностей, и никто кроме самого человека не знает лучше, как и когда это можно доверить другому человеку. Это личный выбор и доверие. Эта форма стыда выявляется при несоответствии реального поведения внутренней системе ценностей, связанной с эго-идеалом. Стыд усиливает межличностные различия и ощущение собственной индивидуальной идентичности.

В социальном плане, стыд является эмоциональной реакцией на нарушение социальных норм семьи, сообщества и т.п. стыд действует как мощное побуждение к социальной адаптации, так как она часто запускается ощущением неловкости и страхом критики. С другой стороны избыточная склонность к стыду может привести к нарушениям в общении и социальной изоляции.

Схожим образом К.Лоренц выделяет два компонента стыда — индивидуальный (регуляция индивидуального развития) и групповой (регуляция социального поведения).

Социальная регуляция через стыд осуществляется следующим образом. Одна из базовых потребностей индивида — потребность во взаимной связи и принадлежности. Стыд один из механизмов ее обеспечивающих, нацеленный на недопущение социальной изоляции. Это, по сути физиологический регулятор для того, кто выходит за рамки групповых норм. В этом ключе, еще раз важно подчеркнуть непереносимость стыда. Смысл поговорки «стыд — та же смерть» кроется в угрозе последующей социальной изоляции и расшифровывается в другом присловье: «людской стыд — смех, а свой стыд — смерть». Таким образом, стыд и оказываются тесно связаны. Причина страха нарушения групповых норм в том, что за этим действием последует стыд. Поэтому переживать стыд очень страшно.

В целом, переживание социальной изоляции сродни смерти. Человек в этот момент ощущает угрозу быть изгнанным и/или потерять взамность — активируется одна из трех форм экзистенциальной тревоги — «Тревога вины и осуждения» (по П.Тиллиху (6)).

На индивидуальном уровне стыд детерминируется угрозой потери взаимности. Базовая потребность во взаимности формируется в младенческом возрасте. Стыд — это реакция на отсутствие одобряющей реципрокности [5]. Базовая форма стыда — это тревога младенца, вызванная незнакомцем. Когда младенец доверчиво протягивает ручонки к взрослому, а затем замечает, что это не его мать. Он прерывает свое приближение, отворачивает голову, прячет лицо и начинает плакать. Нереализованное стремление к взаимности. По мере развития, требование взаимности и возвращающегося отклика становится более определенным: когда младенец замечает, что он не встретился со взглядом матери, чего он ожидал как чего-то само собой разумеющегося, он испытывает стыд по поводу своего ложного ожидания.

Феноменология стыда содержит также искушение отказаться от собственной идентичности, для того чтобы обеспечить принятие со стороны другого. Стыд относится ко всему Я. Человек может попытаться исправить деяние, которое вызвало чувство вины, но стыд представляется непоправимым. В результате стыда «Я» в-целом ощущается как неправое до самого своего основания.

Существует определение стыда А. Модильяни: «стыд – это утрата ситуационного самоуважения» (по: 4). В ситуациях, где возникает это переживание, взрослый человек чувствует себя ребенком, слабость которого «выставлена на всеобщее обозрение». Пристыженный человек ощущает, что любой вправе смеяться над ним и презирать его. Он чувствует, что разоблачен, и все знают, что он не в состоянии справиться со случившимся.

Все исследователи эмоции стыда сходятся во мнении о том, что стыд характеризуется острым повышением самосознания, концентрированном внимании к себе и словно бы личной прозрачности для других. Стыд — это осознание собственной неумелости, непригодности или неадекватности в некой ситуации или при исполнении некоего задания, сопровождаемое негативным переживанием, — огорчением, беспокойством или тревогой. Например, мой ребенок громко кричит на улице, а затем лег на тротуар и бьет ногами по земле под осуждающие взгляды доброжелателей. Прохожие как мне кажется, все без исключения видят что «со мной что-то не так». Это вызывает непереносимое ощущение беспомощности. Чтобы его избежать включается механизм защитного реагирования, чаще всего в виде нападения. Таким образом я теряю контакт с реальностью и с ребенком. А потом меня может захлестнуть следующая волна стыда, связанная с отступлением от Эго идеала.

При охваченности стыдом все сознание человека сфокусировано на положении (ситуации), в котором он оказался. Ему кажется, что все то, что он скрывал от посторонних глаз, внезапно оказалось выставленным на всеобщее обозрение. Зачастую в связи с этим человек встает в оборонительную позицию.

Это крайне важно для нас, практиков. Непережитый стыд, которым «охвачен» человек, часто может оказаться запускающим сильные эмоциональные реакции. Так, мать, которая испытала стыд, может тут же гневно напасть на своего ребенка, даже не очень понимая, что это вдруг в ней произошло.

У данного феномена есть свое объяснение. Стыд может запускать режим выживания «Бей. Борись. Беги» (1). Мы считаем, что именно эволюционная составляющая этой эмоции с угрозой изоляции, вызывает мощную биологическую защитную реакцию.

Нам знакомы эти состояния и их мучительные последствия. Сначала стыдно — затем накричал, затем опять стыдно за свое поведение, ведь ты совершенно не собирался этого делать. Мало того, это совсем противоречит твоим ценностям взаимного уважения. «Как я могла?» — спрашивают себя мамы, ругают себя и усилием воли поддерживают нейтральный тон, так что челюсти сводит от напряжения. В результате, образуется своего рода «паутина стыда», позволяющая скрыть от себя и других свое поведение.

Перечислим самые важные положения о стыде:

Стыд — базовая эмоция, универсальный аффект. Как базовая эмоция он присущ всем млекопитающим и людям и имеет яркий телесный рисунок переживания. Эволюционно стыд служит выживанию. Отказ от «стайности» грозит изоляцией и, следовательно, смертью, поэтому стыд это эмоция принадлежности к группе. С другой стороны стыд — эмоция, которая способствует социальной адаптации, «стоит на службе социальных соглашений». Также стыд ответственен за запуск эволюционно обусловленной системы защиты «Бей. Борись. Беги». Он труднопереносим, и человек делает все, чтобы не переживать это чувство.

Стыд имеет определенные телесные паттерны. Как при переживании любой базовой эмоции, тело реагирует на стыд раньше сознания. Это не только эмоциональное переживание, но и телесное ощущение, сопровождающееся покраснением, изменением температуры тела, вегетативными реакциями. Это движения скручивания, отворачивания, тело словно хочет занять меньше места в пространстве. Одно из основных действий стыда — сужение поля зрения: глаза закрываются рукой и/или взгляд устремляется в пол.

Стыд в индивидуальном развитии связан с потребностью во взаимности и страхом ее потери. Это интенсивная эмоция, сопровождаемая ощущением беспомощности, которая охватывает человека целиком и сопровождается переживанием «Я не такой, неправильный, плохой».

Осознание стыда раскрывает личностные особенности и яркие черты. При этом разделенный с другим стыд является источником развития самосознания и принятия себя. Совместно пережитый стыд является невероятной поддержкой в том, чтобы разделить «Я»-реальное» и «Я»-идеальное», отказаться от нереалистичных ожиданий и чужих мнений и принять «Я»-реальное».

Межличностные аспекты стыда проявляются в том, что требуется доверие и мужество, чтобы «раскрыть» стыдную историю или показать переживания, связанные со стыдом. Необходимы мужество и эмпатия для того, чтобы разделить с другим эти переживания. Причем слушателю в этой ситуации не менее трудно, чем говорящему. При этом склонность к невротическому стыду создает изоляцию и разъединяет, давая ощущение что «я один такой».

Ловушка или паутина стыда. Если переживать стыд неприятно и/или страшно, то он часто блокируется. Как через отрицание (внутренний процесс) так и через ложь (внешний процесс). А ложь требует подкрепления другой ложью. Из этого замкнутого круга крайне тяжело выбраться. В результате возникает много напряжения созданного необходимостью поддерживать тайну. Но «нет ничего тайного, что не стало бы явным» — рано или поздно все может открыться, а это дополнительно повышает напряжение и цементирует симптомокомплекс стыда. Известно, что если ложь состоялась, то сказать правду уже вдвое тяжелее.

Переживание эмоции и ее трансформация. Охваченность стыдом возникает при не распознавании и не признании этой эмоции в происходящем с собой. Важно разделить стыд с другими людьми, и тогда его накал проходит. Но для того чтобы это стало возможным, необходимо сначала научиться распознавать стыд и называть его. Это позволяет маркировать его и отделить от самообвинения. Переживание «я чувствую стыд» гораздо более продуктивно, чем ярлык «я плохой, глупый» и т.п. Разделенное переживание стыда с другими людьми создает ощущение близости и человечности, снимает лишние обязательства относительно себя и своей исключительности.

Невротическая склонность к стыду сопровождается переживанием человеком своей исключительности. Как писала Д. Мартинсон «стыд возникает из ощущения, что ты представляешь собой некое исключение» (4). Завышенные требования к себе могут вызывать привычную склонность к данному чувству. Склонность к реакциям стыда соотносится с нарциссическими чертами личности, сформированными под родительскими посланиями «не будь тем, кем ты являешься, будь тем, кем я хочу, чтобы ты был» (2). В течение фазы «нового приближения» (15-24 мес.) ребенок сталкивается со становлением чувства собственной значимости и весьма подвержен травмам. В случае неблагоприятных условий развития, личность оказывается вынужденной отвергнуть какую-то часть себя и поддерживать фальшивое self, которое находит социальное одобрение. «Во мне самом, каков я на самом деле что-то не так. Я должен быть исключительным».

ПСИХОДРАМАТИЧЕСКАЯ РАБОТА

Разогрев. В качестве разогрева мы выбрали пословицы и поговорки на тему стыда. Поиск тех, что знакомы или отзываются. И, через время зал наполнился, скульптурными группами. Для нас было важно зайти с обобщенного опыта в эту непростую и неприятную тему, создать поле и претендент. Вторым шагом мы предложили участникам в парах поделиться тем, как эта тема представлена в моей жизни, случалось ли переживать стыд и сталкиваться с такими ситуациями, в которых было стыдно. Уже на этом этапе некоторым участникам бывает полезно узнать, что не я один (одна) такой, такая стыд переживаю. В зале, как правило, начинает царит шум и смех.

Как уже говорилось выше, в реальной терапевтической практике начать работать с эмоцией стыда сложно. Этому предшествует работа на создание доверия, укрепления ресурсов Эго и развития ролевой гибкости. Поэтому в рамках мастерской мы подняли тему стыда в максимально конкретных рамках. Было предложено исследовать в каких социальных связях, мы сталкиваемся с данной эмоцией.

Мы, как ведущие, ввели идею трех социальных кругов общения: близкой, средней и дальней дистанцией. У участников была возможность выбрать, с какими типами историй и взаимодействия, с какой группой людей они бы хотели исследовать.

Людям предлагалось ответить на вопросы про социальные связи и контакты:

  • Сколько людей в твоей жизни на близкой дистанции? И кто это?
  • Сколько людей на средней дистанции? И кто это?
  • Сколько людей на дальней дистанции? И кто это?

Данные вопросы помогают конкретизировать и максимально четко развести, о каком типе ситуаций мы говорим и про взаимодействие с каким кругом людей идет речь.

Участникам были розданы заранее заготовленные шаблоны и предложено выбрать, в какой из трех дистанций они чаще встречались с эмоцией стыда, во взаимодействии с какой группой людей это чувство наиболее знакомо?

Мы попросили обозначить в этом кругу конкретных людей, а затем ответить на следующие вопросы:

  • Какой(им) я хочу чтобы меня видели люди? (Образ себя «Я-видимый»).
  • Какой(им) я никак не хочу чтобы меня узнали? Что в себе я стараюсь скрыть или спрятать от людей? (Образ себя «Я-скрытый от других»).

Затем нужно было обсудить получившееся в парах, рассказав в каком круге больше напряжения, где больше вопросов, что заинтересовало и на что обратили внимание.

На этом этапе есть еще один важный вопрос. Он не был задан по ходу мастерской, но в индивидуальной и групповой работе может оказаться полезным задать его: «Что будет, если люди, о которых мы говорим, видят тебя только таким, как ты хочешь? Красивым, умным, собранным и так далее. Что важного о тебе они так и не узнают?» Это крайне важный вопрос, так как речь идет в первую очередь о человечности и уязвимости.

Индивидуальная работа с протагонистом. На данном этапе протагонист уже разогрет на тему стыда, была проведена работа с поговорками и обсуждение в парах о присутствии данной темы в жизни. Кроме того заполнен бланк с кругами общения и обозначены предпочтения в том, каким бы хотелось чтобы видели люди и что чтобы осталось скрытым.

Мы немного расспрашиваем о проделанной ранее работе и знакомимся, задавая следующие вопросы:

  • Актуальна ли данная тема для тебя? Если да, то в каких областях жизни?
  • С каким кругом вышел и будешь работать? Что это за ситуации, в которых возникает данное чувство?
  • Какой(им) ты хочешь, чтобы тебя видели люди?
  • Какой(им) ты никак не хочешь, чтобы тебя узнали?
  • Дай название этим образам себя (из данного круга). Как они взаимодействуют, на что это похоже, как и через что это можно описать?

На этом этапе дается название данным стремлениям, определяются телесные паттерны и выбираются заместители. На сцене вырастает скульптура взаимодействия двух частей: «Я-видимого» и «Я-скрытого». Протагонист, построив сцену, наблюдает ее в зеркале.

Как правило, спектр ответов на вопрос «Что видишь в зеркале?» находится в плоскости противоречий, конфликтов между частями или подавления одной части другой.

В данных вариантах несколько отличаются последующие интервенции.

А. Конфликт: «К чему приводит, как отражается на тебе, твоем взаимодействии и что бы в связи с этим хотелось сделать?»

Б. Подавление (скрытие): «Все тайное становится явным». Люди все равно видят. Физиология работает. Люди читают все. И это видно. И что тогда?»

Затем делается психодраматическая внутренняя сценка взаимодействия «Я-видимого» и «Я-скрытого», а также выбирается дубль на роль «Целостного Я». Следующая часть работы посвящена теме «Стыд это чувство которое можно пережить только во взаимодействии».

Протагонисту задается вопрос: «С кем мог бы разделить стыд? С кем ты мог бы поговорить и рассказать о своем переживании? Давай поищем такого человека».

Ресурсный персонаж в данном контексте обладает следующими характеристиками, это: а) скорее всего реальный человек, с которым было взаимодействие, хотя бы и краткое; б) к нему есть/было доверие, раскрытие, с ним можно поделиться этой историей, ситуацией; в) у него есть ресурсы и мужество, которыми он готов поделиться, а клиент готов взять.

Далее через обмен ролями происходит психодраматический диалог «Эго» и ресурсного персонажа.

На этом этапе важно, чтобы присутствовал зрительный и по возможности тактильный контакт. Партнёр давал понять протагонисту. «Я здесь, я рядом». Так как мы помним, что двигательные паттерны, скручивания, опускания глаз и пр. при стыде приводят к сужению зрительных полей и переживанию изоляции.

Также необходимо, чтобы чувство было названо. Например, «Я вижу, тебе стыдно»

Кроме того, нужно помнить о трудности переносимости этой эмоции и важно не давать долго застревать в ней. В завершении взаимодействия, мы предлагали обращение к любимому совместному делу. Например, «давай споем».

Следующая, третья часть «после взаимодействия», нацелена на внутреннюю реальность. Клиенту предлагается «вернуться» и посмотреть на взаимодействие двух частей. Расставить их так, как сейчас хочется, как ложится, как сейчас он это видит. На этом этапе образуется новая композиция и собирается обратная связь из ролей «Я-видимого», «Я-скрытого» и «Целостного Я».

В процессе работы видны наработанные социальные умения, привычные паттерны и точки уязвимости. Они присутствуют одновремененно, и зачастую оказывается, что то, что мы хотим скрыть и прячем, в чем уязвимы, это то, что люди в нас ценят больше всего. Такие реплики, как правило, возникают по мере сессии. Узнавая и присваивая себе ситуации, в которых может прийти это чувство или то, что является моей собственной мишенью для него, мы лучше узнаем себя и реальность происходящего. Мы отказываемся от лишних ярлыков в отношении себя, и учимся распознавать это чувство. У нас появляется возможность схватывать свой стыд и тренировать устойчивость к нему.

В завершение хочется обратить внимание на вывод, который делается в работе с эмоцией стыда. Как и любая базовая эмоция, названный и пережитый совместно с другим или другими стыд, дает ощущение близости и искренности. Этот опыт делает нас менее совершенными, но более человечными. Уязвимыми, способными ошибаться, смеяться над своими ошибками и сочувствовать.

И это нельзя и вряд ли получится сделать в одиночестве. Самостоятельно.

Литература

  1. Брене Б. Все из-за меня (но это не так). Правда о перфекционизме, несовершенстве и силе уязвимости. М., 2014.
  2. Джонсон С.М. Психотерапия характера. Практическое руководство. Москва, 2001.
  3. Лоренс К. По ту сторону зеркала. М.,1998.
  4. Мартинсон Д. Настигнутые стыдом, Москва, 2011.
  5. Рехардт Э., Иконен П.П. Происхождение стыда и его проявления. М.: Институт практической психологии и психоанализа. М., 2009.
  6. Тиллих П. Мужество быть. М.: Модерн, 2011.
  7. Якоби М. Стыд и истоки самоуважения. М.: Институт психоаналитической психологии, 2001.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти