Огороднов Леонид
Жанр этой статьи — «case-study», изучение случая. Мы увидим, как с течением времени углублялось и изменялось отношение к чувству вины у одной из участниц агиодраматической группы. Но прежде несколько слов о том, что такое агиодрама.
Агиодрама (от. греч. «ἅγιος» — святой и «δρᾶμα» — действие) — это психотерапевтическая техника, использующая в качестве основного инструмента психодраматическую постановку жизненного пути и духовного подвига православных святых. Участник, желающий быть протагонистом, выбирает житие святого, которое он хотел бы изучить, и на время сессии входит в роль этого святого. Для участия в агиодраме не обязательно быть православным, но одним из правил агиодрамы является строгое следование тексту жития и православному его контексту. Другими словами, у протагониста есть простор для творчества, но он ограничен рамками канонического Православия. За соблюдением этого правила строго следит ведущий. Добавлю, что агиодраматическая группа — это сугубо психотерапевтическая группа, христианизация участников не является ее целью.
Ольга участвовала в нескольких моих проектах и раньше, поэтому отважно приняла участие в пилотном (исследовательском) агиодраматическом цикле, и уже на третьем занятии вызвалась быть протагонистом. Затем она в течение девяти месяцев с перерывами посещала наши занятия. За это время она была протагонистом в общей сложности четыре раза. Статья построена на основе интервью, которое я взял у Ольги спустя год после последней работы и ее впечатлений, публиковавшихся в течение того времени, когда она посещала агиодраматическую группу. Текст интервью выделен, остальной текст представляет собой мои комментарии.
Соотношение Покаяния и чувства вины неоднозначно. Для Покаяния необходимо осознание своих поступков (шире — мыслей, чувств и способа оценки ситуаций в целом) как греховных. Грех же принято отождествлять с виной перед Богом, возникающей вследствие нарушения заповедей. Ориентируются при этом почему-то на католическое и протестантское восприятие греха. Поэтому прежде дальнейших рассуждений, надо определиться с тем, что понимается под грехом в Православии.
Поскольку Православие на Руси было принято из Византии, имеет смысл отталкиваться от греческого понимания греха. По-гречески грех, αμαρτία (звучит как «амартия») означает «промах мимо цели». Обобщенно, грехом является все, что мешает общению человека с Богом, тем самым нарушая целостность человека. Такое состояние рассматривается как болезнь, от которой требуется исцеление, то есть буквально — восстановление целостности, попадание в цель. Исцеление происходит в Таинстве Покаяния, о чем прямо говорится в чине исповеди: «Внемли убо: понеже бо пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши. — Итак, будь внимателен, — ибо ты пришёл в лечебницу — чтобы не уйти тебе не исцелённым».
Чувство вины может являться симптомом этой болезни отпадения от Бога, но может и само по себе быть препятствием к богообщению. Можно сказать, что чувство вины конструктивно в той мере, в какой оно ведет к осознанию греха как препятствия к общению с Богом.
Я вижу два полюса отношения к чувству вины. Первый — полное отрицание ценности вины, и тогда цель терапии — избавиться от нее любой ценой. К сожалению, такой подход часто встречается в психотерапии. Второй полюс — та точка зрения, которая ставит знак равенства между чувством вины и голосом совести. Такой взгляд преобладает у людей верующих, но далеких от психотерапии. Обе крайности в работе с живыми людьми я считаю неприемлемыми. Разберемся на воображаемом примере. Украл я, предположим, у соседа корову. Тем самым я: виноват перед соседом (психологическая роль); преступил закон общины (социальная роль); нарушил Господню заповедь (трансцендентная роль). Пусть теперь я соседу цену коровы отдал, повинился, он меня простил; полгода бесплатно пас общественное стадо; на исповеди искренне покаялся. Причин быть виноватым, вроде бы, нет. А вина не отпускает. Я тут вижу два варианта. Вина может быть тут голосом совести, если, например, был иной мотив кражи, чем не тот, в котором я повинился. Украл я из зависти к соседу, а повинился, как будто украл с голодухи. Зависть, стало быть, осталась нераскаянной, и вина об этом мне напоминает. Покаюсь в зависти — вины не будет.
Второй вариант — иррациональная вина. В детстве отец ушел из семьи, а я, 5-ти летний мальчик, воспринял это как свою вину — я плохо себя вел, вот он и ушел. Или кто-то из родителей умер, потому что я кашу плохо ел. С тех пор все, что я делаю, сопровождается чувством вины. А уж кража — это такой удобный повод спроецировать на нее чувство вины, что лучше и не придумаешь. И вот, теперь я неизбывно виноват перед соседом, обществом и Богом. Ни о какой совести тут речи не идет, здесь нет нераскаянного греха. Но в результате генерализации чувства вины я сам себя отлучаю от соседа, общества и Бога.
Соотношение Покаяния как пути к Богу и чувства вины как препятствия на пути к Богу мы рассмотрим на примере Ольги. Ольга — практикующий психолог, мать троих детей, свое вероисповедание определяет как христианское, но не церковное. Отношение к Покаянию у нее соответствующее:
ЛО: Покаяние — это Таинство, обряд, немыслимый вне Церкви. Ты о нем знаешь, но не исповедуешься. Кураев приводит пример: это все равно, что ты тонешь, находишься под водой, при этом знаешь, что вон там есть шланг с кислородом, но им не пользуешься.
Ольга: Почему-то, чтобы воспользоваться этим шлангом, надо быть уверенной, что там кислород, а не газ какой-нибудь. У меня есть сомнения, что там кислород.
ЛО: Ага, а когда уже совсем задыхаешься, тогда ты уже готова рискнуть?
Ольга (улыбается): Да, я такая.
АГИОДРАМА «БЛАЖЕННАЯ КСЕНИЯ ПЕТЕРБУРГСКАЯ»:
(1 Ин. 5:21)
История Ксении Петербургской оказалась настолько назидательной для меня как для ведущего, что, несмотря на то, что со времени ее постановки прошли годы, в течение которого мы поставили множество агиодрам, она остается для меня одним из самым ярких переживаний. Расскажу о ней по порядку.
Житие для постановки выбрала Ольга. Ксения жила в 18 веке, как можно догадаться, в Санкт-Петербурге. Она была замужем за певчим придворного хора по имени Андрей Федорович Петров, и в 26 лет овдовела. На похоронах она появилась в одежде мужа и просила называть ее Андреем, уверяя окружающих, что умерла Ксения. После этого она продала свой дом, раздала имущество и в течение более 40 подвизалась юродивой на улицах столицы близ Смоленского кладбища. Примечательно, что родственники пытались оспорить волю Ксении, объявив ее душевнобольной, однако экспертная комиссия, состоявшая из врача и начальства ее мужа, признала ее здоровой. В житии описаны многие деяния Ксении и чудеса, случавшиеся по ее молитве.
Мы договорились с Ольгой, что поставим три сцены: о том, как Ксения переживала смерть мужа; о том, как юродивую обижали неразумные мальчишки и том, как она тайно молилась ночью в поле за городом. Агиодраматические сцены в такой последовательности, как мы думали, раскроют важные составляющие юродства как религиозного подвига: принятие решения о добровольном безумии Христа ради, отношения юродивого с миром и тайное благочестие.
Однако в постановке, как мне казалось, с самого начала все пошло не так. Первой сценой была сцена разговора с умершим мужем. Андрей Федорович говорил о том, как ему плохо, и тянул Ксению вниз, под землю. Основным его посланием к ней было: «Иди за мной!» Ксения умирать вовсе не хотела, однако отказ следовать за мужем сопровождался всепоглощающим чувством вины. Компромиссное решение — остаться среди живых, но отказаться от своей жизни — было логичным с точки зрения разрешения внутреннего конфликта между страхом смерти и чувством вины. Образовалось вполне структурированное безумие — попытка прожить жизнь умершего мужа, доделать то, чего он не доделал. Но в нем не было самого главного — посвящения себя Христу. Мы увидели, как несчастная женщина сходит с ума от горя, но ничего не узнали о том, как становятся юродивыми Христа ради. Не внесли ясности и последующие сцены. Оскорбления со стороны глупых мальчишек перестали быть интересны и протагонисту и группе, и мы сразу перешли к сцене тайных молитв.
Тайное благочестие — частый мотив в житиях юродивых. Прикрываясь безумием, юродивые совершают самые нелепые, непристойные, а иногда и богохульственные поступки. Перебить на рынке посуду у торговцев, зайти голым в женскую баню (Симеон юродивый) или даже запустить камнем в чудотворную икону (Василий блаженный) — поступки для юродивых не редкие. Целью их является поношение от людей, необходимое юродивому для борьбы с гордыней, и символическое обличение духовной нищеты окружающего мира. От обычных городских сумасшедших юродивых Христа ради отличает именно тайное благочестие, их молитвы совершаются наедине с самим собой. Так же молилась и Ксения, уходившая для этой цели за город.
Однако в нашей драме о благочестии не было и речи. Я попросил Ольгу не молиться, а лишь рассказать, чему будет посвящена молитва. Однако протагонист упала на колени и начала громким голосом, с модуляциями настоящего безумца декламировать «Богородица, Дево, радуйся!» Сцена была душераздирающая, группа опешила. Впоследствии участники, наблюдавшие эту сцену, отметили, что молитва была обращена…под землю.
Мне было очевидно, что в этих двух сценах мы работаем не с образами из жития святой Ксении, а с переживаниями Ольги, связанными с потерей близкого человека. В психодраме мы часто встречаемся с подобной ситуацией, однако для обычной в таких случаях работы требуется довольно много времени, которого у нас не оставалось. Нужна была символическая фигура, дающая протагонисту право оставаться в живых, не чувствуя за это вины. Я спросил Ольгу, кто ей может в этом помочь, и ей пришел в голову образ дерева. Мы выбрали участницу группы на эту роль, и с ее помощью завершили психодраматическое действие.
Работой я был очень не доволен. Она мне казалась неудачной и как агиодрама, и как классическая психодраматическая работа с горем. С точки зрения агиодрамы, мы ничего не узнали о юродивости Христа ради; с точки зрения психодрамы, мы вышли на тему потери, но Ольга не получила новых ролей, которые помогли бы ей с ней справиться. В общем, я оценивал состоявшуюся агиодраму как провальную… до тех пор, пока через три дня на форуме моего сайта не появился рассказ Ольги о ее переживаниях после драмы.
Ольга: Мне не давало покоя, что Андрей умер без покаяния, и почему Ксения взяла его имя. Почему-то захотелось узнать про св. Андрея, имя которого приняла Ксения и я нашла житие, оказалось, он тоже был юродивым. Там есть сцена, когда хоронят сановника, ему почет и уважение, а Андрей видит, что этот человек убийца, насильник и вор, и вокруг пляшут радующиеся бесы, которые его сейчас в ад утащат. Мне очень захотелось, пока я читала, чтобы Андрей его отмолил, но этого не произошло… Сначала это было мучительно, а потом вдруг все в моей драме встало на свои места. Я поняла, что Ксении в те три дня, что прошли между смертью и похоронами мужа, открылись какие-то страшные его грехи, такие, что просто отмолить их было нельзя, и она приняла юродство, чтобы его спасти. Как мне стало легко!
Чтобы оценить понимание, посетившее Ольгу, нужно вспомнить о теме этой статьи — покаяние и вина. Сосредоточившись в драме на переживании горя, мы обнаружили всепоглощающую вину протагониста в роли Ксении, поняли ее как вину перед умершим, и упустили подсказку, существующую в житии и прямо указывающую нам на мотивацию святой: «Посему, дабы спасти своего мужа, Ксения отказалась от всех благ мира, отреклась от звания и богатства и более того, от себя самой, она оставила свое имя и, приняв имя супруга, прошла под его именем весь свой жизненный путь, принеся на алтарь Божий дары всеспасительного подвига любви к ближнему».
Приписав святой несуществующее чувство вины перед мужем, мы лишились мощного инструмента, который позволил бы нам уже в драме справиться с чувством вины протагониста. Однако озарение, настигшее Ольгу спустя три дня, все «поставило на свои места»: акцент сместился с вопроса «как мне пережить смерть мужа?» на вопрос «как мне спасти мужа?», с психологической роли на духовную, трансцендентную роль.
Понять, как это произошло, и какие последствия принесло это изменение в жизнь Ольги, нам поможет интервью.
ЛО: Ксения Петербургская, исторически третья драма пилотного проекта. Какие сцены ты помнишь, что было самым ярким?
Ольга: Самое яркое — это то упорство, с которым я шла в этой агиодраме, не обращая на тебя почти никакого внимания. Обычно я прислушиваюсь к тому, что говорит ведущий, надеюсь на то, что в сложной ситуации он поможет найти выход. Тут я шла как шла…
ЛО: … шла, как слепая, и свалилась в яму.
Ольга: Да, и яма была очень реальной. Если смотреть на эту драму спустя полтора года, то это, конечно, была тема моих взаимоотношений с матерью. Мы с матерью были связаны всю жизнь, и это была ее потребность в первую очередь. Родив меня в 42 года, она села дома и видела смысл жизни в воспитании и жизнеобеспечении второго ребенка. Вся моя жизнь принадлежала ей до подросткового возраста, а потом я начала ей врать, чтобы защититься от этого. Я подсовывала ей придуманные истории о себе, и таким образом защищала себя настоящую, какой мама меня не принимала. Когда мама умерла, у меня было состояние, как будто я потеряла себя. И хотя на момент драмы со смерти матери прошло уже 12 лет, все, что связано с темой смерти и разделения, для меня было болезненным. При этом, как мне кажется, все завершено и с точки зрения работы горя, и с точки зрения зависимости от матери.
ЛО: Ты хочешь сказать, что все было завершено к моменту агиодрамы?
Ольга: Нет.
ЛО: Завершилось на самой агиодраме?
Ольга: Не знаю. Могу только сказать, что на последней моей агиодраме, которая была около года спустя, было совсем другое понимание и ощущение не только ситуации, связанной с потерей, но и вообще устройства мира.
ЛО: Получается, на агиодраме про Ксению мы в символической форме работали с фигурой твоей матери?
Ольга: Если ты имеешь в виду, что я воспринимала мужа Ксении, Андрея, как фигуру, замещающую мою мать, то да. «Яма» была как раз была в этом месте, именно здесь меня надо было вытаскивать.
Итак, фигурой, которая в агиодраме замещала мужа Ксении, Андрея, была мать протагониста. Мы видим затянувшееся переживание горя, связанное с чувством вины. Это чувство часто появляется в связи с потерей близкого человека («если бы я был рядом, этого не случилось»), и Ольга действительно корила себя за то, что в свое время не сообщила матери о смертельном диагнозе.
Однако 12 лет остро переживать из-за смерти матери — это слишком, такой срок для любого психотерапевта является ясным указанием на то, что естественному гореванию как внутренней работе, направленной на принятие потери, что-то мешает. В данном случае этим препятствием было то, что Ольга с рождения была обязана матери всем, ее жизнь должна была принадлежать матери, а любой бунт против непосильных материнских ожиданий оборачивался глобальной виновностью. После смерти матери сформировалась патовая ситуация: для оправдания своеволия теперь нужно было последовать за матерью (жизнь-то принадлежит матери), но помирать, однако, не хотелось. В результате Ольга стала впадать в ступор, в состояние «ни жива, ни мертва» в любой ситуации, где требовалось так или иначе нарушить предписания матери.
ЛО: Мы с тобой из нее выбрались, использовав образ дерева.
Ольга: Да, дерево. Сначала я поговорила с ним: «ты живое, а я неживая, поделись со мной своей жизнью». В роли дерева я разрешила прислониться ко мне. Когда уже в своей роли я прислонилась к дереву, я почувствовала необходимую мне опору. Группа потом говорила о том, что это было не дерево, а Крест…
Психодраматическое решение ситуаций, родственных Ольгиной, может состоять в том, что мы вводим в сцену фигуру, дающую клиенту возможность противостоять манипуляциям антагониста, в данном случае — матери. Это может быть кто угодно или что угодно, но так или иначе это должен быть персонаж, обладающий достаточными силами для того, чтобы убедить протагониста. Протагонист должен войти в эту роль, оказать помощь самому себе, а затем уже в собственной роли принять эту помощь. В данном случае это было живое дерево, которое, во-первых, готово было поделиться своей жизненной силой, а во-вторых, могло доходчиво объяснить, как выглядит ситуация со стороны, и что в ней надо исправлять.
Для того чтобы протагонист мог войти в эту роль, необходимо четко осознать, в чем состоит неправда, заложенная в сцену «тенью» матери. Ольга в роли дерева оказалась способна поддержать саму себя, а вот с пониманием ситуации возникли проблемы, которые и были причиной моего недовольства нашей работой. Поскольку мы работали на символическом уровне, думал я, наше дерево поддержало протагониста и позволило безболезненно закончить психодраматическое действие, но не ответило на главный для Ольги вопрос: как можно вести себя в ситуациях, предполагающих «измену» по отношении к матери, не впадая в ступор. Это с точки зрения психодрамы. А с точки зрения агиодрамы мы вообще ни на шаг не приблизились к пониманию мотивов поведения Ксении.
Ольга была категорически не согласна с моей оценкой работы, и как выяснилось с течением времени, она была права. Но вернемся к интервью.
ЛО: Но чего там не было — так это юродства Христа ради. Юродство было, но оно не было Христа ради.
Ольга: Да, у Ксении юродство было Христа ради, но в агиодраме мне было необходимо развязать именно этот узел с мамой.
ЛО: То есть в агиодраме, такой, как она была, у нас не получилось…
Ольга: Как же не получилось, получилось…
ЛО: Где же получилось?
Ольга: А вот тут я уверена, что работая со святыми в агиодраме, мы все равно обращаемся к ним, пусть не так, как в молитве или в Церкви, и помощь приходит. Когда Ксения была в этой яме…
ЛО: Нет, Оля, давай это жестко разведем: Ксению как Ксению, с одной стороны, и тебя в роли Ксении — с другой. Ксения в яме не была и под землю не молилась, ты — была и молилась. У нее — было ради Христа, у тебя — не было.
Ольга: То есть, ты думаешь, что когда она потеряла мужа, она уже знала все наперед?
ЛО: Нет, теперь я, как и ты, думаю, что в те три дня, что прошли между смертью и похоронами, ей открылась такая мера греховности мужа, о которой она не знала и даже предположить не могла. Даже если мы ошибаемся в деталях, мы все же можем быть уверены, что с ней произошли грандиозные изменения. Но я не стал бы называть этот период «ямой».
В обычное горевание никак не укладывается тот факт, что она раздала свое имущество. У тебя же после смерти мамы не возникало желание продать квартиру? В переживание горя это не входит. А вот в совокупность действий, составляющих подвиг по спасению мужа, это входит, это логично.
Это другая роль. Роль «Переживающая смерть мужа» — она душевная, психологическая; роль «Спасающая мужа» — духовная, трансцендентная.
До духовной роли мы в тот раз не дошли. Вытянувшее тебя из ямы дерево было своеобразной заменой матери, эта роль позволила совладать с болью, но не решала проблему психологической зависимости от матери, а уж тем более не представляло собой духовной роли. Но если ты говоришь, что впоследствии, несколько месяцев спустя, ко времени виньетки по «Лугу духовному», проблема в таком виде уже не стояла, можно считать, что именно в тот раз мы положили «начало благое».
Чтобы понять произошедшее на агиодраме и в течение трех дней после нее, рассмотрим, что случилось с образом Ксении, что случилось с зависимостью Ольги от матери, и как эти две темы связаны между собой.
Ксения, как она представлена в житии, принимает образ безумной, оставаясь при этом психически здоровой, из любви к мужу и Христа ради. От психологической роли страдающей вдовы она поднимается до духовной роли жены, действенно отмаливающей грехи мужа.
Ксения, как она была представлена в агиодраме Ольгой, «застряла» в своем горе и чувстве вины, в результате чего мы увидели действительно обезумевшую женщину, а не святую. Введение фигуры жизнелюбивого дерева помогло протагонисту смягчить боль и вернуться к реальности, но оставило не разрешенной тему вины. Однако на этом внутренняя работа не закончилась, Ольга стала читать житие Андрея юродивого и обнаружила эпизод с многогрешым чиновником. Ей захотелось, чтобы Андрей его отмолил, то есть впервые в течение агиодрамы (будем считать переживания Ольги в течение трех последующих дней частью агиодрамы) ей захотелось обратиться к Богу. Далее она поняла, что Ксения так и сделала — обратилась к Богу вместо того, чтобы сфокусироваться на своей потере. Тем самым она впервые в течение агиодрамы действительно вошла в роль Ксении.
В агиодраматической части нашей работы все стало на свои места. Стало понятным, почему в житии подчеркивается, что муж Ксении ушел без покаяния. Нашел свое логическое объяснение эпизод с переодеванием в одежду мужа: такой поступок, с одной стороны, позволял Ксении выглядеть безумной в глазах окружающих, с другой — подчеркивал, что жена принимает на себя крест мужа. Наконец, стало ясным, что означала раздача имущества, которая никак не укладывалась в логику переживания горя.
Следующим ходом терапевтической работы, который проделала Ольга, было перенесение опыта Ксении в собственную ситуацию, касающуюся чувства вины перед матерью. Если рассматривать жизнеописание святой как сюжет — женщина после смерти мужа живет его жизнью, а не своей, — то здесь было огромное искушение понять житие буквально, как указание, что мама была права, только она может быть светом в окошке, даже и после смерти. Ольга смогла преодолеть это искушение, войдя в роль Ксении.
Здесь сработал хорошо известный механизм психодрамы: то, чего протагонист не может сделать в своей роли, он зачатую способен сделать в роли другого человека, тем самым усваивая новую роль. Пока Ольга была поглощена своими конфликтными чувствами вины, злости и любви к маме, она не могла, как Ксения, обратиться к Богу. Когда в роли Ксении это наконец произошло, у Ольги появилась возможность посмотреть на свою жизнь из позиции «Христа ради». Из этой новой роли поведение, основанное на иррациональном чувстве вины перед матерью, предстало как грех: посвящая свою жизнь матери, Ольга фактически поставила ее на место Господа.
Осознание своего поведения как греха парадоксальным образом снимает чувство вины. Я говорю «парадоксальным образом», поскольку грех принято ассоциировать с виной. Здесь мы видим тот случай, когда эти понятия не только не совпадают, но и прямо конфликтуют друг с другом: до тех пор, пока превалировало чувство вины перед матерью, Ольга не была способна осознать грех, состоящий в нарушении первой заповеди: «Я Бог твой, и да не будет у тебя других богов, кроме меня». После осознания фигура мамы заняла в душе Ольги более подобающее ей место, ореол всемогущества был разрушен, чувство вины уступило место любви и благодарности.
Разумеется, этот результат не был устойчивым, склонность виноватить себя по любому поводу не исчезла из ролевого репертуара Ольги окончательно, но начало было положено. В следующий раз мы встретились с темой вины восемь месяца спустя на виньетке по патерику «Луг духовный».
Но прежде, чем говорить о ней, нужно упомянуть еще одну агиодраму, где Ольга была протагонистом, она состоялась между агиодрамой о Ксении и патериком. Речь идет об агиодраме «преподобный Симеон, Христа ради юродивый». Это была очень интересная работа, одной из тем которой было продолжение работы с зависимостью от матери. Поскольку она не внесла ничего принципиально нового в понимание Ольгой чувства вины по сравнению с агиодрамой о Ксении, я не включаю в эту главу интервью о ней. Однако для развития темы важно понимать, что в течение восьми месяцев шла интенсивная внутренняя работа, выстраивался механизм, позволяющий различать вину и ответственность, вину и грех.
ВИНЬЕТКА ПО ПАТЕРИКУ «ЛУГ ДУХОВНЫЙ»:
(из патерика)
Виньетка — это короткая, состоящая из одной сцены, психодрама. Патерики — это небольшие рассказы о святых, повествующие, в отличие от житий, не обо всей жизни святого, а лишь об одном каком-то происшествии. Как жанр духовной литературы патерики, вероятно, следует отнести к притчам. «Луг духовный» был написан антиохийским монахом Иоанном Мосхом в VII веке и представляет собой путевые заметки о впечатлениях, полученных им во время путешествия по палестинским, сирийским и египетским монастырям.
Работа с патериками, помимо прочего, отличается от работы с житиями способом выбора темы. Я предлагаю участникам на выбор несколько десятков тем (например, «Искушение», «Нестяжательность», «Раздел наследства» или «Уединение» — все это темы, выделенные в тематическом указателе), и даю 10 минут на то, чтобы каждый нашел тему, созвучную его настроению или жизненной ситуации. Каждой теме соответствует несколько глав, содержащих короткие истории о святых. Участник выбирает главу, не будучи знаком с ее содержанием. Таким, отчасти случайным образом, мы получаем материал, который наверняка будет небезразличен протагонисту. Ольге досталась глава «Смирение побеждает вражду» из темы «Самоукорение». Поскольку этот текст не велик по объему, я приведу его целиком.
Смирение побеждает вражду
Каждому надлежит укорять себя во всем.
Вот о каком происшествии рассказал мне старец: «Однажды я прожил немного времени в лавре аввы Герасима. Там был у меня возлюбленный мною брат. Однажды мы сидели вместе и разговаривали о пользе душевной. Мне пришлось вспомнить слова аввы Пимена: «Каждому надлежит укорять себя во всем». «Я, отец мой, — сказал брат, — на опыте узнал силу и душевную пользу от этих слов. У меня был искренний друг — диакон лавры. Не знаю, с чего он возымел подозрение в одном поступке с моей стороны, причинившем ему скорбь, и стал мрачно смотреть на меня». Видя угрюмый взор его, я просил его объяснить мне причину. «Вот что ты сделал!» — сказал он мне. Вовсе не зная за собой такого поступка, я принялся уверять его, что не делал ничего подобного. «Прости меня, но я не удовлетворен твоими оправданиями», — сказал брат. Удалившись к себе в келью, я начал испытывать свое сердце, не сделано ли в самом деле мною чего-либо подобного, и не нашел ничего. Однажды видя, как он держал св. чашу для преподания св. причащения, я с клятвою стал уверять его, что я не виновен в том, что он приписывает мне. Но он и тут не убедился моими словами. Обращаясь снова к себе самому, я стал припоминать изречения св. отцев и, доверившись им, обратился к своим мыслям. «Диакон искренно любит меня, — говорил я сам себе, — и, побуждаемый любовию, прямодушно говорит мне о том, что у него на сердце, чтобы я трезвился, бодрствовал над собою и не совершил бы чего-либо подобного. Положим, бедная душа моя, ты и не совершила этого. Но не совершено ли тобою множество других злых дел и все ли они тебе известны? Где то, что ты творила вчера или третьего дня, или десять дней тому назад? Помнишь ли ты об этом? Так не совершила ли ты и того, что тебе приписывают, а потом позабыла, как и первое? И, размышляя таким образом, я так расположил свое сердце, как бы и в самом деле я сделал это, но позабыл, как и другие свои дела. И стал я благодарить Бога и диакона, что через него Бог дал мне познать грех мой, и я мог раскаяться в нем. После таких размышлений я встал и пошел к диакону просить у него прощения и благодарить за то, что он помог мне познать грех. Но лишь только я постучался к нему в дверь, он, отворив, бросается мне в ноги со словами: — Прости меня, что диавол, издеваясь надо мною, внушил мне подозрение на тебя! Воистину Сам Бог вразумил меня, что ты невинен. И начал он говорить, что не дозволит мне принести ему извинение. «В этом нет никакой надобности» Получив отсюда великое назидание, я прославил Отца и Сына и Св. Духа. Тому держава и великолепие во веки веков! Аминь».
Сюжет патерика позволил продолжить работу над «сквозной» темой всех агиодрам Ольги. В постановке изменения с Ольгой, произошедшие со времен агиодрамы о Ксении Петербургской, стали видны сразу — у нее не возникло никаких трудностей с вхождением в роль старца и не произошло никакого «залипания» в чувстве вины.
ЛО: Итак, чем для тебя была твоя виньетка?
Ольга: Она, хотя и была очень маленькая, но пришлась очень вовремя и к месту. Я, как мы говорили, склонна к самоукорению, пытаюсь обесценить свои действия, придать им негативный смысл: «Я во всем виновата». Когда меня в чем-то обвиняют, у меня иногда возникает чувство вины, даже если я этого не делала. Не хватает какой-то активности, чтобы послать это все куда подальше, мол, разбирайтесь с этим всем сами. Обычно я ищу ответ на вопрос: «Почему этот человек обвиняет меня, если я этого не делала?»
И в этом патерике именно такой сюжет. Но там говорится, что это правильно! Я, как психолог, склонный смотреть на мир глазами психоаналитика, мягко говоря, удивилась. Как положено психоаналитику, я была уверена, что это проявления моего мазохизма, от которых надо избавляться.
А старец, помолясь, понял, что раз Господь ему послал в испытание этого обиженного диакона, то это повод к тому, чтобы осознать за собой грехи, которых он не знал и не чувствовал. Когда он их нашел и собрался было благодарить диакона за этот урок, тут же прибежал дьякон с просьбой о прощении. И произошла встреча.
Ольга удивляется своим реакциям — хотя с профессиональной точки зрения поведение старца ей кажется невротичным, в драме оно было для нее естественным, у нее не было ни малейшего внутреннего несогласия с ролью. Это означает, что выстраданное в агиодраме о Ксении Петербургской умение отличать иррациональное чувство вины от реальной ответственности закрепилось в течение прошедшего времени, и сработало в новой ситуации. А ситуация действительно была новой — в отличие от агиодрамы о Ксении, Ольга не была заранее знакома с текстом.
ЛО: Расскажу тебе в качестве обратной связи. Был у меня случай, когда я еще учился в медицинском училище, то есть подростком был. У старосты группы во время физкультуры украли какие-то общественные деньги. Почему-то куратор курса обвинила меня, хотя я был ровным счетом ни при чем, и у меня было стопроцентное алиби. Тем не менее, эту кражу я взял на себя: занял у приятеля денег и отдал куратору. Приятель был тот самый, который и составлял мое алиби, он покрутил пальцем у виска, но денег дал.
Ольга: Прикрыл вора, то есть…
ЛО: С одной стороны, да, а с другой — покрыл недостачу старосты… Но суть не в том, суть в том, что я до сих пор чувствую удовлетворение от этого поступка. Сначала я не знал, почему, но потом понял: я в детстве, да и в подростковом возрасте много денег своровал у родителей. Это было актом искупления, можно сказать, покаяния, хотя, конечно, я тогда в Бога не верил, да и крещен еще не был.
Ольга: У меня тоже есть такая ситуация, и тоже про деньги. В начале перестройки я работала в кооперативе, и ко мне приехала знакомая мне девочка, которая раньше со мной работала. Она не была моей подругой, у нас были очень поверхностные отношения. Я ее пустила в это пространство, она сидела, знакомилась с ребятами. А потом она заняла у моего директора 800 долларов, — фантастическую по тем временам сумму, — под честное слово, что через 3 дня она эти деньги привезет. И пропала. Дней через пять я сама внесла в кассу эти деньги. Директор посмотрел на меня бешеными глазами, спросил: «ты зачем это делаешь»? Я ответила, что мне так спокойнее. Деньги она мне отдала года через 3-4. У меня до сих пор уверенность, что я поступила правильно. Вот, почему, спрашивается?
ЛО: Не помню, кто говорил, что душа по природе своей христианка.
Как Ольгино, так и мое психотерапевтическое образование было получено в середине девяностых годов. Это было время тотальной смены ценностей в обществе, что, конечно, не могло не отразиться и в профессиональной сфере. Помимо прочего, мы впитали стойкое неприятие любых форм самообвинения, а самоприятие «здесь и теперь», по воспитанию нашему, мы напротив, склонны оценивать как безусловно позитивный навык. Патерик показал нам, что есть и другие конструктивные способы поведения в ситуации ложного обвинения. Придя к согласию в этом пункте, мы принялись искать объяснений.
ЛО: А за что дьякон у нас в агиодраме корил старца, напомни?
Ольга: За то, что он с пренебрежением относился к своим монастырским обязанностям. Как подросток, на которого накатывает приступ бунтарской неаккуратности. Для подростка указание на это очень болезненно. Так и для монаха — он понимает, что греха реального нет (уже понимает! «Ксения» наша не понимала, все было на уровне чувств! — ЛО), но чувство вины из детства тянется.
ЛО: Конечно, наш дьякон не просто так обратился со своими претензиями именно к старцу. Кого-нибудь другого обвинения не зацепили бы и не было бы повода к самоукорению.
Ольга: Да, он должен был попасть в какую-то болезненную область.
ЛО: Явно ситуации схожи: монах, не выполняющий обязанностей по монастырю и ты, пустившая в офис эту девочку, занявшую деньги… Ничего не напоминает?
Ольга: А как же! Друзей надо тщательно отбирать, они должны быть одного круга и морально устойчивыми. А то вдруг чего своруют в квартире! Прежде чем кого-то пускать домой, надо его протестировать у мамы. Это о подругах, а о мальчиках уж и не говорю.
Дальше в ходе интервью мы проанализировали возможные способы поведения наших персонажей (старца, студента медучилища и сотрудницы офиса), которые пришли в голову Ольге. Это заняло много времени, поэтому здесь я приведу результаты нашего мысленного эксперимента.
Старец, по крайней мере два раза, попытался договориться с дьяконом, а потом «изобрел» новый способ поведения, отличающийся от тех, которые напрашиваются. Он мог:
1. Принять упрек дьякона и просить прощения, исходя из глобального чувства вины: «Опять я что-то сделал не так». Такое поведение не предполагает анализа ситуации, оно рефлекторно и его с полным основанием можно считать невротическим.
2. Оставить дьякона в покое с его возмущением: «Я не совершал этого поступка. В то же время я уважаю твое право думать обо мне что угодно, можешь злиться, меня это не задевает». В этом случае старец сохранил бы душевное спокойствие, переложив на дьякона ответственность за их отношения.
3. Признать несуществующую вину ради сохранения взаимоотношений с дьяконом и/или мира в монастыре: «Я этого не делал, но готов принести извинения ради наших отношений». Это социально зрелая позиция, позволяющая одновременно отстоять собственную самооценку и сохранить отношения. Единственным ее недостатком является тот, что дьякон вряд ли поверил бы в искренность раскаяния старца и уж точно не бросился бы ему в объятия: на него теперь возлагается ответственность за ложные обвинения.
Первое решение откровенно разрушительно, второе и третье — более адаптивны. Есть, конечно, множество других способов разрешения ситуации разной степени конструктивности: послать дьякона куда подальше, уйти в другой монастырь, привлечь настоятеля в качестве третейского судьи и проч. С мирской точки зрения нельзя сказать, что тут есть какой-то один, наиболее предпочтительный способ поведения — все зависит от ситуации. Но для монаха у всех этих способов есть один существенный недостаток: они закрывают ему путь к общению с Богом. Как бы ни поступил старец, без искреннего покаяния перед дьяконом он нарушает заповедь о милосердии: «Ударившему тебя по щеке, подставь и другую» (Лк., 6: 29). Именно в исполнение этой заповеди и действует наш безымянный старец. Изыскивая в свой жизни грехи, подобные тому, в котором его обвинил дьякон (технически — чем не психоанализ?), он ищет возможность искреннего, бескомпромиссного примирения с дьяконом и с Богом. Акценты, как и в случае с Ксенией Петербургской, смещаются: старец ищет мира не столько для сохранения отношений, которые не хочется разрушать, сколько Бога ради.
Я не раз сталкивался с неприятием этой новозаветной максимы, особенно в среде своих коллег. Это неприятие можно понять — чтобы выжить в нашем мире, нужно быть сильным, а смирение зачастую воспринимается как слабость. Да и средневековый монах, конечно, не современный мирянин — у него несравненно больше возможностей к осознанию своей греховности и исполнению заповедей. Но давайте посмотрим, как способ разрешения конфликтной ситуации, «изобретенный» средневековым монахом, применим в наши дни.
Истории студента-медика и сотрудницы офиса объединяет то, что в обоих случаях иррациональные поступки героев выглядят как невротическое поведение, нейтрализующее чувство вины за проступки прошлого — воровство денег в моем случае, бунт против требований мамы — в случае Ольги. Выглядит это именно так, однако три момента указывают на то, что в обоих случаях и Ольга, и я интуитивно применили способ разрешения конфликта, сходный с самоукорением монаха. Во-первых, об этом говорит чувство полноты бытия, абсолютной правильности своих действий: все идет так, как должно быть. Во-вторых, об этом свидетельствует долгая память об этих случаях — мы оба помним о незначительных, казалось бы, происшествиях в нашей жизни спустя десятилетия. В-третьих, на это указывает тот факт, что «иррациональные» поступки существенно повлияли на наши жизни: я осознал склонность к воровству, Ольга — бунтарскую необязательность. В совокупности эти три момента позволяют утверждать, что мы имеем дело с тем, что Маслоу называл «пиковыми переживаниями».
В обоих случаях можно было бы обойтись без того, чтобы подставлять другую щеку в ответ на несправедливые обвинения, сохранив и самооценку, и добрые отношения с окружающими людьми. Но «душа-христианка» (я уточнил, эти слова принадлежат богослову рубежа II и III веков Тертуллиану) потребовала большего — признания и принятия ответственности перед Богом. В терминологии психодраматической теории, и Ольге, и мне удалось, опираясь на свою интуицию, гармонизировать не только психологические и социальные, но и трансцендентные роли.
Воспоминания о происшествии из далекого прошлого послужили индивидуальным ресурсом, позволившим Ольге воспринять урок старца: в ситуации ложного (само)обвинения, помимо традиционных способов поведения, есть еще как минимум один. Другими словами, есть выбор:
ЛО: Эти два подхода у тебя совместились как-то, или они существуют в двух разных файлах?
Ольга: Оно совместилось на уровне разрешения себе делать и так тоже. Допустить, что подобная ситуация может быть понята и прочувствована неоднозначно.
ЛО: То есть появился второй файл и возможность осознанного выбора из этих двух «файлов»: сейчас я решаю действовать как учит психотерапевтическая теория, а в другой раз я решаю действовать как смиряющийся христианин?
Ольга: Да. Но есть и постоянная связь между этими двумя «файлами»: оценка ситуации и интуиция. С их помощью принимается решение.
Если Ксения Петербургская научила Ольгу различать деструктивное чувство вину и реальную ответственность перед Богом, то безымянный старец, основываясь на этом уже закрепленном умении, показал ей новый способ поведения.
Подчеркну вслед за Ольгой, что подобное знание не лишает человека возможности реагировать знакомыми ему способами, но предоставляет выбор. Фраза «каждому надлежит укорять себя во всем», вынесенная в название этой истории, конечно, звучит провокационно. Я подумал, поскольку чувство вины, о котором пойдет речь, большинством из нас переживается как что-то очень неприятное, от чего нужно поскорее избавиться, то пусть альтернативная точка зрения заявит о своем праве на существование хотя бы в качестве заглавия.
Следующая агиодрама состоялась уже через две недели. Выученный у старца урок принес свои плоды.
АГИОДРАМА «ПРЕПОДОБНАЯ МАРИЯ, ПОДВИЗАВШАЯСЯ В МУЖСКОМ ОБЛИКЕ ПОД ИМЕНЕМ МАРИНА»
(Мф., 26, 10)
ЛО: Что помнишь?
Ольга: Если сравнить с Ксенией… В первую свою агиодраму я шла на роли без оглядки, будь что будет, мне было страшно, тяжело, но была и надежда, что Господь не оставит. Агиодрама была тяжелая. А в агиодраму о Марии я шла осознанно. Я была уверена, что в действии, по сравнению с чтением жития, раскроются другие смыслы и состояния, и раскроются они так, как мне нужно. Не так, как мне хочется от головы, а так, как должно.
ЛО: А на чем эта уверенность была основана?
Ольга: У меня уже был большой опыт участия в агиодрамах — и своих, и чужих.
В этой агиодраме чувство вины не было темой, с которой мы работали специально, однако эта драма подвела итоги работы с чувством вины.
Рано овдовевший отец девочки-подростка, которую зовут Мария, собирается постричься в монахи, оставив дочь в миру. Мария отказывается, отправляется с отцом в мужской монастырь, где переодевается в мужское платье и иночествует под именем Марин. Со временем Марин прославляется своим благочестием среди братии и в окрестностях монастыря. Однажды хозяин местной гостиницы, чья бесноватая дочь соблудила с проезжим солдатом, является в монастырь и называет Марина отцом будущего ребенка. Марин не отказывается, и, будучи изгнан из монастыря, нищенствует поблизости от него, воспитывая подброшенного мальчика. Спустя три года братия умоляет игумена принять обратно благочестивого Марина, угрожая в противном случае покинуть монастырь: «Ведь как мы можем просить Господа, чтобы он оставил наши согрешения, когда мы сами не отпускаем их нашему брату, который уже три года страждет без покрова пред вратами нашей обители». По смерти Марина правда открывается.
После внутреннего конфликта, связанного с необходимостью обманывать окружающих, агиодраматический Марин обрел в монастыре смысл и покой:
ЛО: Какие сцены помнишь?
Ольга: Очень ярко помню сцену… Я в роли — теперь уже монаха Марина — взяла мисочку для подаяния, и мне сразу стало понятно, что я в монастыре делаю. Мое послушание — ходить, собирать для монастыря денежные средства. Девочке стало понятно, что делать, нет никакой паники, сомнений — получится, не получится. Мы с папой в монастыре, у каждого свои обязанности… Эта чашечка была такой зацепкой. И родился образ, касающийся именно меня, что эта чашечка — это мое дело в жизни, она дает мне опору.
Со временем Марин отдаляется от столь значимого для Марии отца, и более значимыми фигурами для него становятся игумен и братия:
Ольга: Когда уже пришли в монастырь, в этом пространстве появилась еще одна значимая фигура — игумен и он стал духовным отцом для меня, а мирской отец получил возможность отсоединиться и следовать своим путем, тоже в этом монастыре, но своим. Любопытно, как в агиодраме стало ясно, что попытки Марина просто перенести на игумена детско-родительские отношения потерпели фиаско и, как он нашел самый оптимальный выход для взросления: заинтересовался братьями монастыря, равными, сверстниками. И стал строить с ними равные, можно сказать, партнерские отношения в общих монастырских делах. Марин отделился от папы, перестал к нему прилипать и стал больше общаться со сверстниками. У него появился свой духовный путь.
До сих пор в агиодраме Ольга действовала исключительно в психологических и социальных ролях, она решала задачу сепарации от папы и принятия нового своего качества. И в этот момент, когда все треволнения позади, произошло событие для Марии неожиданное, а для Ольги уже привычное — ее обвинили в поступке, которого она не совершала.
Ольга: Вторая часть агиодрамы была связана с обвинением монаха Марина в том, чего он не делал и принятием им на себя греха, мужского греха, который он не совершал. Для меня было сложно пройти через это, и спасибо группе, что помогли пройти через хитросплетения моего Эго и почувствовать, что это был его собственный выбор, а не влияние обстоятельств.
Если у старца из «Луга духовного» был повод к самоукорению, то у Марина (Марии) его нет в принципе: он(а) никак не мог(ла) совратить дочку трактирщика. Казалось бы, оправдаться от возведенной напраслины не составляет труда, однако Марин принимает обвинения, тем самым спасая как честь девушки, так и доброе имя монастыря. Само собой разумеется, что основным мотивом православной святой было смирение Христа ради. С помощью группы Ольга применила навык, полученный на уроке у старца: «всегда надо укорять себя». Даром Господа Марии явился ребенок. О психотерапевтическом результате, полученном Ольгой она расскажет сама:
Третья сцена в агиодраме — это сюжет про ребенка, которого хозяин гостиницы кинул на руки Марину. До этого события Марин держался на вере в Господа и силе Духа. В моих ощущениях была железность такая. Это само по себе — огромная сила. И тут на руки падает ребенок, в котором жизнь только проснулась, и сама радость жизни только проявилась, и тут же у него испытание страхом потери этой жизни и этой радости и желание жизни, счастья и защиты. На это для Марии невозможно было не откликнуться своим женским началом. Ребенок-то правду сразу почувствовал, правду о том, что он на руках у женщины. Я это все чувствовала и ответ на ключевой вопрос «кто ты: мужчина, женщина, монах?» я смогла найти — я человек, женщина.
Для понимания терапевтического эффекта сначала рассмотрим ситуацию Марии. Женщина подвизается в мужском монастыре, она вынуждена скрывать свой пол. Пока она находится в монастыре, ей наверняка не удастся реализоваться как женщине ни в любви, ни в материнстве. Происшествие с дочкой трактирщика открывает ей такую возможность: результатом ее смирения становится реализация женственности без потери связи с монастырем.
История Марии и Ольги в этом пункте очень похожи. Как выяснилось на агиодраме о Симеоне, в родительской семье в качестве второго, позднего ребенка, ожидали мальчика. В комплекс родительских требований, исходящих главным образом от мамы, но молчаливо поддерживавшихся и отцом, входило ожидание мужского поведения. Ольге, как и Марии, чтобы не быть «изгнанной из монастыря», приходилось всю жизнь приноравливаться к этим требованиям, и жизнь предоставила для этого массу возможностей: для воспитания троих детей в одиночку требуется немало мужских качеств.
Интересно, как в восприятии Ольги соотносятся по тяжести грехи Марина:
Ольга: Стало понятно, почему Марин не озлобился на несправедливое обвинение. Его тайна — перевоплощение в мужчину — для него была гораздо более тяжким грехом, чем сделать ребенка дочери хозяина гостиницы.
Другими словами, разоблачение женственности, влекущее за собой родительское отвержение, страшнее беспочвенного обвинения. Принятие своей женственности Ольгой я имею смелость считать значимым психотерапевтическим результатом агиодраматической работы.
Подчеркну, что этот результат был получен не в процессе агиодрамы о Марии, принявшей облик Марина. Он явился плодом почти девятимесячного участия в агиодраматических группах:
Ольга: Эта агиодрама получилась итоговой за весь год для меня. Трудно было как-то осознанно собрать итоги года — казалось, что слишком много всего, а вот после процесса пришла ясность. Итоговой за год я считаю эту агиодраму потому, что у меня было много личных работ, связанных с внутренними исследованиями, и много значимых внешних событий в межличностных отношениях, перекликающихся, отзывающихся, но трудно было это собрать в единую картину. Теперь получилось.
ЛО: Чему ты научилась, что ты вынесла из драмы?
Ольга: Опора на себя имеет много подводных камней. На что я опираюсь? Либо я опираюсь на собственный ум, который может находиться в заблуждении; либо я опираюсь на собственные чувства, которые тоже могут находиться под искушением. Когда появляется опора на Бога, уменьшается тревога. Она все равно есть — я не верю в железных людей, а тем более, в железных женщин — но она в разы меньше забирает ресурсов.
ЛО: В общем, сам по себе человек может ошибаться, а Бог не подведет.
Ольга: Даже если и подведет, вернее, если что-то произойдет не так, как мне бы хотелось, то я знаю, что это для моего же блага, чтобы я могла разобраться в ситуации. Тогда надо рыть, а почему оно так, какой грех есть еще нераскаянный.
Вслед за Ольгой подведу итоги и я.
Самая трудная, потребовавшая напряжения всех душевных сил работа, агиодрама о Ксении Петербургской позволила Ольге осознать греховность поведения, основанного на чувстве вины перед ушедшей матерью. В картине мира протагониста место иррациональной вины заняла ответственность перед Богом, которая определила цели дальнейшей работы.
Агиодрама о преподобном Симеоне юродивом, не описанная в этом разделе, поскольку она не имела прямого отношения к чувству вины, продолжила работу по преодолению посттравматического стресса, вызванного смертью матери, с одной стороны, и психологической зависимости от матери — с другой. Эта работа состоялась спустя четыре месяца после предыдущей.
Спустя еще четыре месяца виньетка по патерику дала Ольге специфически христианский инструмент самопознания. В житийной терминологии он называется «самоукорение», в более привычной нам — самоанализ. Христианским его можно назвать потому что целью этого самоанализа является нахождение препятствий для общения с Богом.
Итоговая агиодрама о Марии в облике Марина, состоявшаяся спустя две недели после виньетки, выявила и устранила основной источник чувства вины Ольги. Им оказалась вынужденная необходимость маскировать свой пол. Ольга осмыслила свои попытки быть мужчиной как противление Божественному промыслу о ней и приняла свою женственность.
Хочется обратить внимание на «сквозные» мотивы Ольгиных агиодрам. Это, во-первых, «переодевание», во-вторых, мотив «юродство» и, в-третьих, «монастырь».
Тема переодевания присутствует в первой и последней агиодраме. В обоих случаях это переодевание женщины в мужскую одежду, которое в символическом виде демонстрирует базовый конфликт между природной женственностью и родительскими (и социальными) требованиями маскулиности.
«Юродство» прямо присутствует в агиодрамах о Ксении и Симеоне, да и переодевание Марии имеет явные черты юродства. Я пишу «юродство» в кавычках, поскольку в агиодраматическом Ольгином исполнении оно имеет мало общего с юродивостью Христа ради. Для Ольги это защитный механизм, а вернее сказать, система защитных механизмов, притягательность которой состоит в том, что она позволяет казаться не такой, какая я есть на самом деле. Так, понимаемое «юродство» является самым что ни на есть очевидным грехом, мешающим общению с Богом, соответственно, что с теологической, что с психологической точки зрения, от такого «юродства» надо избавляться. Чем Ольга и занималась в течение всего цикла и в промежутках между занятиями с переменным успехом. Примечательно, что во всех агиодрамах, кроме, пожалуй, агиодрамы о св. Ксении, это «юродство» было обозначено, но не было задействовано. Еще примечательнее, что в виньетке по патерику, где Ольга обучалась у старца самоукорению, юродства не было и в помине, Ольга оставалась честной по отношению к самой себе и окружающим.
Тема монастыря присутствует везде, кроме агиодрамы о Ксении, подвиг которой, впрочем, также можно рассматривать как иночество в миру. Интерпретация этого мотива не столь очевидна, как предыдущие интерпретации, она полностью на моей совести. Я думаю, что «монастырь» для невоцерковленной Ольги – это образ внутреннего, защищенного от внешнего воздействия пространства, «коллектив единомышленников», соблюдая правила которого проще общаться с Богом. Внешнее окружение представляет собой угрозу с психологической точки зрения, а Церковь — с теологической:
ЛО: У меня весь сегодняшний день, пока я беру у тебя интервью, зреет вопрос: если ты так чувствуешь Христианство, интуитивно его понимаешь, даже не зная простейших вещей, которые любая бабушка тебе в церкви объяснит… Почему ты не христианка? Чего тебе не хватает?
Ольга: Чего-то не хватает. Не могу ответить на этот вопрос. Это вопрос противоречия между Церковью и Богом.
Два дня спустя, тот же вопрос
Ольга: Я подумала, что есть тут такая подстава. Какие-то установки в сознании много раз подтверждались личным опытом. Если я выберу то, что мне хочется, что мне близко, на что моя внутренняя суть откликается, то эти злые люди обязательно отнимут.
ЛО: Какие злые люди? Злые попы?
Ольга: Не только. Хотя и попы тоже, испортят все. Найдутся люди, которые это мое дорогое каким-то образом потопчут.
ЛО: Ну, ты же вольна выбирать, с кем общаться, духовника выбрать…
Ольга: Да все понятно, я же говорю, это детский сад какой-то. Нельзя давать определенность, когда дело касается того, что мне дорого. Можно давать только неопределенность во внешний мир, тогда не поймают, не испортят, не отнимут. Понимаешь, о чем я говорю?
ЛО: Не очень…Отнимут у тебя… Но ведь есть еще одна функция Церкви — она дает тебе обратную связь по поводу того, что ты думаешь, как ты молишься.
Ольга: Вот, Лень, меня от этой идеи сразу начинает воротить, даже когда мы сейчас разговариваем.
То есть, «пока я в домике», я могу о Боге думать что угодно, никто мне не указ. Во внешний мир можно выдавать только «неопределенность», то есть общие, размытые определения, иначе система представлений о Боге и моих с ним взаимоотношений оказывается под угрозой. К Таинству Покаяния это относится в первую очередь, поскольку неопределенное бормотание об общей греховности на исповеди явно не пройдет. Хотя… Вспоминается в этой связи анекдот из лекций прот. Владимира Воробьева. Бабушка на исповеди:
— Грешна, батюшка!
— В чем грешна-то?
— Во всем грешна!
— Что, секту создала, коней воровала, на большой дороге грабила?
— Чего нет, того нет!
— А в чем грешна-то?
— Во всем грешна!
Свою позицию сама Ольга оценивает как «детский сад». Как психолог, я могу лишь выявить причины такого отношения к церковному покаянию и продемонстрировать его абсурдность, что и было проделано. Действовать или бездействовать в этой ситуации — решать Ольге. Как я говорил в начале статьи, христианизация и воцерковление не являются целью агиодрамы.
Ждем Вас на конференции! Хочу пойти
