Михайлова Екатерина
Туркменская пословица
В статье предпринята попытка социопсиходраматического анализа важнейшей составляющей культуры повседневности — традиции домашнего приготовления еды и функции кухни как части семейного пространства. На памяти трех-четырех последних поколений отношение к продуктам, их приготовлению и совместной домашней трапезе не раз радикально менялось, семейные правила и привычки зависели от множества факторов социокультурного происхождения (дефицит и даже голод, система распределения ресурсов, коммунальные кухни, появляющиеся и исчезающие продукты и т.д.).Взаимоотношения с разными аспектами этого противоречивого культурного наследия и их представленность в менталитете современного городского человека и стали предметом нашего коллективного исследования.
Мастерская на эту почти легкомысленную тему случилась на ХV Московской психодраматической конференции. Конференция была юбилейная, в названии что-то про «связь поколений», а где эта самая связь так очевидна, так буквальна и так радует — или наоборот, гнетет — как не на кухне? Число же, назначенное мне программой, было 12 июня, как бы праздничное. Ожидали (и дождались) беспорядков, грозные приготовления к их пресечению пришлось объезжать дальними сонными улицами: некогда любимые места перерыты и изуродованы ежегодным «благоустройством», экскаваторы, оранжевые КАМАЗы и автобусы с ОМОНом — праздник, одним словом. Прочь, прочь от Тверской, от бульваров, от знаков надвигающейся заварухи — Господи, пусть дети сегодня вернутся домой, а мальчики в форме не возьмут на душу совсем уж беспросветного греха! — но вот и Лефортово, Бауманская, где в этот год раскинули психодраматисты свои шатры. Вот мои коллеги и друзья, моя пестрая и любимая стая, занавес, начали!
Немного истории и контекста: вместо теоретического введения. Еда и ее приготовление, судя по сетевой статистике, актуальны как никогда. Говорят, что несомненные тематические лидеры в Сети — еда, котики и порно, в таком именно порядке. Кулинарные шоу, курсы, журналы, сайты… немыслимой красоты посуда для запекания, тушения, припускания, пассерования, бланширования, приспособления отжимания и обсушивания чего угодно… незнакомые продукты «по цене авианосца», ремейки старых советских этикеток, мутации глазированного сырка, ретро, авангард, экзотика и ЗОЖ… патриотические призывы «есть наше» и горы грубых подделок под «не наше»… двусмысленные, не без иронии — названия заведений…
Вот, говорят, открылся новый дорогой ресторан «Голодный-злой», а там в меню раздел «Дико голодный» — закуски подадут в течение пяти минут. Десертная же карта называется, само собой, «Для полного счастья». А вот давно открывшееся заведение — но там, где когда-то паслись кришнаиты в розовых штанах, сидят пристойно одетые менеджеры, вкушают веганские деликатесы: распробовали и предпочли. В точке с красноречивым названием «Можно», кормят по Дюкану. О разном — здоровее не бывает — питании «с идеей» говорят «guilt-free food», то бишь «еда, свободная от чувства вины». Но напротив непременно притаится стейк-хаус с черным быком на вывеске, запахнет жареным, а то и «Советская чебуречная» мигнет позабытым «знаком качества» рядышком с концептуальной кофейней, известной высокими стандартами обжарки… Как будто все немного окарикатурено, цитата бодается с другой цитатой, «мы с вами где-то встречались». Дешево или дорого, здорОво или не слишком — если бы все эти вывески разом зазвучали, гвалт стоял бы страшенный, но голоса показались бы знакомыми. И неспроста.
Привычки и предпочтения, связанные с кухней — то есть, с традицией приготовления и поедания — составляют важный слой культуры повседневности. Там водятся культурные интроекты — не очень осознанные, не пересматривавшиеся годами, прихваченные отнюдь не только в семье, а и усвоенные из знакового окружения — что-то, что кажется само собой разумеющимся. Так готовят и едят, а так — нет. Или да, но лучше так не делать. По определению коллективные, они переживают — и намного — времена своей службы какой-нибудь идее, но не исчезают вовсе. Более того, именно культурные интроекты, связанные с кухней, имеют сильнейшее подкрепление в непосредственных ощущениях, цепляют глубоко, прячутся, неожиданно и резко выныривают на поверхность…
Было, к примеру, время, когда не совсем свежие продукты спасали — их вымачивали, отваривали, обжаривали — чтобы и не выбросить, и не отравиться. Тогда у этого были понятные причины, так делалось и в семьях, и в столовых — особо не афишировали, но обрабатывали курочку, рыбку или творог «второй свежести», скармливали, и как правило — без последствий. Сегодня два колесика вареной колбасы, изогнувшиеся на сковородке и чуть подрумяненные, могут быть свежайшими, только что из магазина, но у заставших то время даже малыми детьми «автоматом» вылетает вопрос: «А колбаска у нас что, призадумалась?» Рецепт по умолчанию попал в разряд аварийных, ничего не докажешь, такая теперь у него репутация.
Да ведь и запах горячих пончиков, обсыпанных сахарной пудрой, не вызывает отвращения у того, кто привык считать их пусть дешевым и уличным, но прекрасным зимним лакомством: а на катке, а у метро! Горячий кулек, хрустящая корочка, мгновенное ощущение сытости — да знаю я, знаю, что это масло вреднее вредного, но и десятилетия спустя уже давно «нездоровый» и запретный пончик пахнет утешительно: еще не дома, но теперь уж точно дойдешь, доедешь; город добр к своим замерзшим и усталым путникам, нас много, путь неблизкий, но пончиков хватит на всех…
А еще был кофе со сгущенкой:
жестяной цилиндрик с двух сторон
вспарывался — и тягучей, тонкой
струйкой запускался в кружку он.
Сверху наливался кипяточек,
размешал и пей, чего ж еще?
Пролетарской радости источник:
приторно, душисто, горячо!
Марина Бородицкая,
«Крутится-вертится», 2013
И кто-то очень неглупый натыкал современных белых сараюшек все с теми же пончиками не где-нибудь, а на заправках: еще не дома, но дойдешь, доедешь, и пончиков по-прежнему хватает на всех…
Культурные интроекты не только живут своей — а значит, и нашей — частной жизнью, они еще и используются. Реклама — лишь одна сторона этого использования, ведь речь идет о витальных потребностях, о том, кто и как накормит и накормится. В отношении кухни и всего, что может на ней происходить, всегда был и есть какой-нибудь официальный тренд. И это тоже наше наследие: возможно, опосредованное семьей, и даже не только ближней, родительской, но пришедшее из далеких и совсем не домашних знаковых пространств.
По местной традиции нам всегда что-то давали, разрешали, а что-то нет: от продуктовых карточек давних времен до талонов на сахар и водку уже совсем недавних, от рекламы 50-х «Всем давно узнать пора бы, как свежи и вкусны крабы» до «импортозамещения» — на памяти нескольких поколений добыча, приготовление и поедание чего угодно не была лишь нашим частным, домашним делом. В советские времена про появление в магазине чего-то интересного говорили «завезли», «выбросили» или «дают». Во времена новейшие железной рукой городских властей почти удавлены обычные (в прошлом колхозные) рынки, где можно вступить в прямые товарно-денежные отношения с бабулей по поводу ее квашеной капусты. Капуста продается в супермаркете, где ни попробовать, ни поторговаться, ни про рецептик поболтать нельзя, как нельзя и выбрать бабулю. «Ешь, что дают!» — так пресекались всяческие капризы, когда дети осмеливались что-то поедать без должного энтузиазма или клянчить для них не предназначенное. Императив интересен и приказным тоном, и очередным напоминанием о том, что есть — «дают».
Но не могу благодарно не сослаться на книгу культуролога Ирины Глущенко «Общепит. Микоян и советская кухня» (Издательский дом ВШЭ, 2015), а также на ее лекцию «Мифология советской кухни», откуда почерпнула множество прекрасных цитат, примеров и фактов. Вот знаменитый плакат 20-х «Долой кухонное рабство! Даешь новый быт!» Вот нарком просвещения Луначарский Анатолий Васильевич тонко играет на теме женского равенства: «Все это можно дать за те же средства, которые затрачиваются на безотрадный домашний борщ, которым большинство из нас, не поперхнувшись, питается и с каждой ложкой которого мы объедаем женскую вольность». Что за прелесть эти сказки! Год — 1927, столовые и фабрики-кухни — форпосты того самого «нового быта», да.
Но 20-е — это еще и голод или недавняя и страшная память о нем, и как раз эта память окрашивает — если не определяет — эмоции, направленные на знаки другого (утраченного) уклада. Символом этого утраченного уклада, «старого мира» могло быть в разных семьях разное, но для многих им стала поваренная книга Елены Ивановны Молоховец «Подарок молодым хозяйкам или средство к сокращению расходов». В моей семье жила эта книжка последнего, предреволюционного года издания, временами по ней и готовили; ее «зачитал» в девяностые один господин — надеюсь, ему это помогло поправить дела, тогда всякое у людей случалось. В конце концов, в мой дом вернулось издание репринтное — на рецептах это не отражается. Вопреки распространенному мнению, Молоховец учила готовить преимущественно из очень простых и дешевых продуктов — только у нее я смогла в те же девяностые узнать, на что годится ячневая крупа и как варится варенье из моркови. И тем удивительнее показалось когда-то стихотворение Арсения Тарковского, полное не просто злости — ненависти:
Где ты, писательница малосольная,
Молоховец, холуйка малохольная,
Блаженство десятипудовых туш
Владетелей десяти тысяч душ?
В каком раю? Чистилище? Мучилище?
Костедробилище?
А где твои лещи
Со спаржей в зеве? Раки бордолез?
Омары Крез? Имперский майонез?
Кому ты с институтскими ужимками
Советуешь стерляжьими отжимками
Парадный опрозрачивать бульон,
Чтоб золотым он стал, как миллион,
Отжимки слугам скармливать, чтоб ведали,
Чем нынче наниматели обедали?
(Арсений Тарковский, 1957)
Люто надо было голодать и много испытать на себе чьего-то бессердечия, чтобы так проклинать немолодую и уже умершую тетку, ставшую символом ненавистных «сытых».
Кстати, известная шутка, выдающая себя за цитату — «если у вас в доме ничего нет, а неожиданно нагрянули гости, спуститесь в погреб…» — что-то там дальше про телячью ногу или еще какой окорок — это фейк, в книге Молоховец такого текста нет. Это куда более мягкое, чем у Тарковского, и куда более ироничное издевательство над собственными обстоятельствами, в которых любые рецепты мирных времен стали отчаянно неадекватны. Лучше думать, что неадекватен рецепт, чем признать таковыми свои обстоятельства. Каковы они были по пути от «новой экономической политики» к 30-м, мы себе немного представляем: редко встретишь семью, по которой не ударили бы в свое время грозные события, о них суждено было молчать еще много лет. Однако парадная версия десятилетия говорит иное: «жить стало лучше, жить стало веселей», общество начинает ориентироваться на изобилие. Появляется концепция «правильного питания» (белки, жиры, углеводы), а у ряда советских диетологов вкус прямо назван понятием буржуазным. «Книга о вкусной и здоровой пище» должна была называться по-другому, «буржуазное» понятие в ее названии отстоял Анастас Микоян, которому мы обязаны многими еще идейно сомнительными заимствованиями (многие из них, как и название комбината, пережили не одну эпоху).
Появляются промышленный маргарин, майонез, сгущенное молоко, консервы — собственно, пищевая промышленность как таковая. Впереди — страшная и великая война и послевоенные годы. Рассказы о том, как справлялись в эти времена, живут по сей день: поскольку испытания выпали на долю всего народа, говорить о них было можно, это не «закрытая» тема. В литературе, посвященной феномену жизнестойкости, часто пишут о незаурядной изобретательности людей, в полной мере обладающих этим свойством. Те, кто умел «переиграть» жизнь и ее испытания, оставили скупые, но полные отваги и достоинства свидетельства.
В эвакуации жевала мама жмых,
Но в горло жмых не лез, а было ей лет десять.
Соленый огурец (он был один у них)
На нитке бабушка придумала подвесить.
И тотчас детский рот наполнился слюной,
И жмых питательный был радостно проглочен,
И в битве бабушки с проклятою войной
Противник оттеснен и приговор отсрочен.
Слова не вывезут, и не спасут слова.
Но спросят вновь и вновь на гулком бездорожье:
На что, мол, уповать? И я скажу: на два
Соленых огурца — и милосердье Божье.
Марина Бородицкая, «Крутится-вертится», 2013
Мы приближаемся к временам, отразившимся в сохранившихся текстах, но и тут не обошлось без влияний особого рода. В 50-е миллионными тиражами переиздается все та же «Книга о вкусной и здоровой пище» — правда, из нее исчезают «не наши» рецепты, подобно тому, как в эти же годы французская булка становится городской… Стандартная, «магазинская» еда будет примерно одинакова для всех еще долго, но в глубине культуры повседневности уже рождается новое: потребность в разнообразии и выборе. Разъезжаются коммуналки, где на кухне не очень-то и поготовишь, разве что поставишь кастрюлю на маленький огонь — и к себе, чтобы не толочься в местах общего пользования. Начинают издаваться кулинарные книги, отличные от базовой и единственной — среди них есть даже переводные! Домашняя кухня и умение готовить начинают восприниматься не как «кухонное рабство», а как ненасильственное сопротивление, как отделение от «традиции бутерброда с колбасой». Голода давно нет — дефицит есть, очереди, продуктовые заказы к праздникам, нормированное и организованное (по два килограмма в одни руки), отдаленный «привет» от продуктовых карточек. Но решения ищутся другие — со стороны частной жизни и частного человека.
В 70-е-80-е в Москве еще можно было купить лимоны (штучные, зеленоватые, в странных местах вроде палатки с мороженым), а вот в маленьких городах… Помнится, поездка к университетской подруге во Владимир предполагала серьезную подготовку: несколько пакетов замороженных овощей, десяток лимонов и еще, и еще — сейчас уже всего не упомнишь. Электричка в 6-15 с Курского, если повезло — сидишь, но зато потом! Потом мы наносили визиты всем друзьям моей Натальи и оставляли в каждом доме — где польский пакет брюссельской капусты, где лимончик-другой. А хозяйки в каждом доме угощали чем-нибудь исключительно своим, по «фирменному» рецепту — и был во всем этом какой-то веселый тайный сговор, много смеялись, поражались неиссякаемой изобретательности и верности каким-то своим представлениям о хорошей кухне. В одном доме прелестная еврейская бабушка поразила мое воображение фаршированной рыбой из мойвы: «Деточка, главное — правильный бульончик, сладкий и пряный, и лука побольше, ай, ну кто же теперь помнит ту щуку!» Вишня «владимирка» запасалась не только в виде варенья, а и в банках плотненько, почти без сахара — правильно, на настоящие украинские вареники с вишней, раз-другой за зиму, от це дило! И да, именно тогда из чуланов и с антресолей начали извлекаться старые книги с рецептами «домашнего майонеза другим манером», а знаковым автором стал Вильям Васильевич Похлебкин, историк и педант, возвращающий в домашнюю кухню лобио и долму, узбекский плов и карельские пшенные ватрушки, подробные инструкции по применению пряностей — короче, «нотную грамоту». Крошечные кухни не были приспособлены для всех этих экспериментов, но уже стало привычно звать «на гуся» или «на пирог с капустой», и все понимали прекрасно, что не столько в гусе дело, сколько в ощущении братства, совместной трапезе и разговорах по поводу и без. Кухня как место общения со «своими», конечно, могла появиться только во времена отдельного жилья, и для многих эта ее функция оказалась куда важнее изначальной…
Чайхана, пирожковая, блинная,
Кабинет и азартный притон,
И приемная зала гостиная,
По-старинному значит — салон,
И кабак для заезжего ухаря,
И бездомному барду ночлег, —
Одним словом, московская кухня,
Десять метров на сто человек!
Юлий Ким, «Московские кухни»,1988
Чему и как нужно происходить на кухне, а чего тут быть не должно, изменилось за последние десятилетия не раз и не два. Статус человека, умеющего из незатейливых ингредиентов создать нечто прекрасное, пошатнулся под ветром перемен, тайная власть хорошей хозяйки стала слабеть. Представления о том, сколько дней подряд семья может есть все тот же борщ из большой кастрюли, изменялись постепенно, как и вообще представления о необходимом и достаточном. Времена микроволновок, хлебопечек и аэрогрилей были еще впереди, как и наступившие много позже возможности поесть «в городе» или заказать домой суши. Кухня впускала, интегрировала или отбрасывала веяния времени, приходя к своим собственным выводам.
…Многое, многое еще было впереди — и многое оказалось увлекательным, но скоропортящимся, а то и вовсе «второй свежести». Как в поговорке — вот такие пироги, хотя упоминается она обычно совсем не в кулинарном контексте. Казалось бы, и кухня становится совсем не та: общаться можно в Сети, есть приготовленное кем-то, и есть где угодно, но…
МАСТЕРСКАЯ: КАК ДЕЛО БЫЛО
Готовиться к мастерской мне помогали, в основном, стихи — поэты умеют уловить суть и чувство.
Как свидетель и участник последних шестидесяти лет эволюции российской кухни, я утверждаю следующее: в том, как устроена кухня и в том, что там происходит, свернута как минимум трехпоколенная история не только семьи, но и культуры. Значит, можно и развернуть — и лучше прочувствовать, что именно в твоих «культурных интроектах» нуждается в пересмотре, а что стоит «почистить», назвать и не скрывать от себя. Занятно, что люди, публично и для заработка оперирующие всякими «семейными рецептами», обычно по своему происхождению никаких семейных рецептов знать не могут, это типичный новодел. Но — работает: тайное доверие именно к сохранившемуся и пережившему несколько поколений есть у многих. Конечно, его правильнее осознавать, как и его истоки. А там, у истоков, материал богатейший и сложный: за спиной каждого из нас стоят не одна хозяйка с хозяином, там всего и всех куда больше, сообщения разные, а зачастую и конфликтные.
«Не делайте из еды культа!» — «Я никого не ем» — «В доме должен быть суп!» — «Вставать из-за стола нужно с легким чувством голода» — «Полезно, что в рот полезло» — «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу» — «Из той же мучки, да не те ручки» — «Из курочки может и дурочка» — что еще звучит в этом хоре?
На нашей мастерской была возможность посмотреть на разные кухни с помощью социодрамы — тем самым что-то понять и про свое собственное «наследство», и про другие модели. Но прежде следовало увидеть, кто пришел и зачем…
Большая половина участников отнесла себя к тем, кто готовить любит и умеет. Было немало и тех, кто умеет, но не любит. И тех, кто любит, но не больно-то умеет. И даже те, у кого оба ответа — «нет».
Мы общими усилиями легко установили, что на хорошей кухне должно быть много света, воздуха, пространства для всех заинтересованных лиц и затеянных процессов — наверное, для кого-то это было скорее мечтой, а для кого-то — просто описанием собственного дома, но не в этом дело. Выяснилось также, что список блюд, которые на хорошей кухне готовятся нечасто, но тщательно и с серьезной подготовкой, у нас разнообразен, но не бесконечен. Как оказалось, психодраматисты предпочитают чугунные сковородки тефлоновым, знают секрет выведения пятен от ягод с белых скатертей и вообще — при всей своей спонтанности и легкости на подъем — традиции уважают не потому, что так положено, а как раз наоборот. И ощутив некую общность (хотя бы в отношении правильных сковородок), мы приготовились к следующему шагу.
Было предложено подумать, какую кухню каждый из нас получил в наследство — принял ли его, отвергает ли, но получено было именно это. Тут пришлось немного модерировать реплики с места, в результате чего у нас в окончательном раскладе оказались вот какие кухни:
— место отбывания каторжных работ;
— святилище;
— лаборатория;
— кормушка (забежал, пожевал, убежал, или к.ч.н. – «кто что найдет»);
— выставка достижений народного хозяйства;
— салон — кухня прежде всего для общения;
— царство бабушки;
— странное место с мистическим уклоном;
— игровая площадка;
— убежище.
И тут уж можно было решить, будет ли человек исследовать свое наследство или сразу попытается примерить что-то другое — можно было и так, и этак. Образовались, ясное дело, подгруппы.
А следующая инструкция предлагала обставить ту или иную кухню тем, что делает ее именно такой — без людей, только оборудование, дизайн, продукты, явления. И вот это уже сочинялось и разыгрывалось участниками со всем психодраматическим пылом. Были у нас невероятные, но знакомые персонажи: Жир, которым много лет забрызгивалось все вокруг (попробуй оттереть, я вечен); Таймер, отмеряющий минуты правильного рецепта; Своевольный Фартучек, который кому-то благоволит, а кого-то и не подпустит…
Разные типы кухни появлялись последовательно, мы словно входили в коллективную мифологию «по главам».
Почти сразу начались неожиданности: темы раскрывались иногда совершенно в иной плоскости, чем это предполагало название.
Первой, конечно, стала кухня как место отбывания «Каторги». Вроде бы это про безрадостный труд хозяйки, «кухонное рабство» — а в действии совсем другая тема возникла: грязь, жир, запущенность. Как будто «каторга» — это не про ежедневное стояние у плиты, не про тазик котлет, которым суждено исчезнуть за пятнадцать минут, не про вырезание «глазков» из картошки. Наша «каторга» — это про многолетнее пренебрежение, с которым придется разбираться именно мне: кто-то загаживал, игнорировал, запускал — мне отмывать — отрабатывать… не искупать ли? Здесь готовили без внимания, без любви, даже — на худой конец — без правил гигиены: обойдетесь. Поели — и валите отсюда, посуду в мойку. Кому надо — вымоет. Хозяевам этой кухни от нее ничего не надо, такое вот наследство…
«Выставка достижений народного хозяйства» оказалась совсем не пафосной, не демонстративной — в этой кухне превыше всего ценился правильный рецепт, соблюдение тщательно сохраняемых технологий.
В «Святилище» сакральным оказался как раз не рецепт, а стоящий за ним уклад. За стол садятся обязательно вместе (кстати, у проклятой Тарковским Молоховец стандартный расчет продуктов на 6 персон, не ели по углам «кто что найдет», блюли семейные ритуалы). А если вдруг кто-то сильно задерживается, тому еду оставляют в холодильнике — о нем не забудут, голодным не останется, но все же правильнее к обеду не опаздывать.
Кухня как «Игровая площадка» изобиловала яркими, «детскими» цветами и слегка нелепыми приборами — в общем, всем нам было что вспомнить, обобщить в метафоре и сыграть. И у каждой кухни была «своя правда», свои не афишируемые, но прочно укорененные в ее устройстве принципы, свой характер.
Но и на этом мы не остановились, поскольку раз уж наши Кухни ожили и заговорили, то и зайти в них можно было. Предлагалось войти, почувствовать, повзаимодействовать с этим пространством — то ли чтобы лучше понять, то ли чтобы окончательно проститься, то ли чтобы побыть к контакте с ресурсом — да мало ли зачем заходили наши «гости» в ожившие кухни разных типов! Количество этих «визитов-примерок» пришлось ограничивать, иначе могла разъехаться структура, но в кухне каждого типа побывало не меньше 3х гостей.
Мы понимали, что за действием всегда есть какая-то потребность… кого-то можно было и спросить, кто-то оставил свои причины повышенного интереса в секрете. Многое из первого сюжета — с «Каторги» — повеяло трансформацией, преображением. Гости этой убогой кухоньки порой вели себя неожиданно — вдруг вспоминалось, что такое в жизни и в наследстве было, но уже побеждено, преобразовано, и как раз сейчас можно сказать: «Я сильней тебя, я изменил(а) это».
По ходу нашего знакомства с разными типами кухонь случилось сколько-то небольших виньеток, когда у «гостей» проявлялось и просилось быть исследованным какое-то отчетливое и живое чувство. Замечу, что ближе к финалу мастерской сообщения становились все менее буквальными, кухонные пространства — все загадочней. Зачем эта деревянная баночка в «Царстве бабушки»? Просто соль в ней хранится или это какая-то особенная соль, средоточие и символ чего-то, что было и остается важным в такой кухне?
Что нужно сделать, чтобы получить право на такое наследство — может быть, эта кухня меня не признает, ее благосклонность еще надо заслужить?
Напомню, что в материализации разных типов кухонь немалую роль сыграло то, что их описания «отзывались» у участников: после этого никакой раздражающий шум или иное вмешательство не могли остановить процесс переосмысления таких, казалось бы, понятных отношений… На каком-то уровне — отчетливо, но без раскрытия — одновременно делалось множество маленьких личных работ. На каком-то — происходило коллективное исследование мира, в котором мы выросли и который унаследовали, нравится нам это или нет. Наконец, все вместе было грандиозной многофигурной композицией, чуть задержавшимся флеш-мобом про жизнестойкость, неубиваемые традиции и их новую жизнь, которая так и норовит забить ключом всякий раз, как только представится случай. Так, во всяком случае, прозвучал шеринг.
Конечно, мы многого не успели. Очень хотелось, чтобы в последние 10-15 минут народ поделился какими-нибудь простыми, но уникальными рецептами или иными секретами — на это не хватило времени. Зато мы оказались благодарными ценителями домашнего тирамису, приготовленного прекрасной молодой искусницей Надей Гончаровой — так случилось, что прямо накануне мастерской большой противень этого чуда оказался у меня в холодильнике, и хоть по пол-ложечки, но досталось всем желающим. Искусница Надя когда-то поразила мое воображение, рассказав, как фаршировала гуся к Новому году — не веря ушам своим, я услышала рецепт, которому меня лет пятьдесят назад учила бабушка… Да, «причудливо тасуется колода»…
Остается открыть все ту же Елену Молоховец — уже и в репринтном издании пожелтели страницы, как время-то летит! — и в который раз умилиться подробностям, до которых может быть дело лишь в мирной жизни. Есть у нее раздел «Перечень разнородных правил при приготовлении кушаньев». Вот, извольте:
187) Подавая на десерт арбуз, корки срезывать и приготовлять из них цукат или варенье.
188) Из упавших с дерева разных яблок приготовляют уксус. /…/
192) Остатки черного хлеба употребляют на суточный квас /…/
194) Из кожицы свежих яблок приготовляют желе
Е. Молоховец. Подарок молодым хозяйкам. Репринтное воспроизведение. ММП «Поликом» 1991, стр. 37.
Скорее всего, мы не будем приготовлять желе из кожицы свежих яблок — если его не объявят чудодейственным здоровым средством от всего на свете на новом витке причудливой кулинарной моды. Но, возможно, кому-то из нас захочется «иным манером» отдать должное нашему непростому, горькому и гордому наследству. Оно всегда с нами, а кухня — не последнее место, где можно его помянуть, признать, принять или не принять.
Так они жили когда-то
и так умирали, наши «совки»
Отключали им летом горячую воду,
был еще сахар, и на зиму
вишню варили, малину.
Мяту сушили, смородинный лист
и шиповник.
Дурно история пахнет,
а личная жизнь ароматна.
Юнна Мориц, 1992
Ждем Вас на конференции! Хочу пойти