Покаяние и чувство вины: опыт агиодраматического исследования

Огороднов Леонид

Огороднов Леонид

Психолог, психодрама-терапевт, социодраматург, тренер Института Тренинга и Психодрамы. Образование Психолог (Московский государственный социальный университет, 1998), Психодрама-терапевт (Институт психодрамы и ролевого тренинга под руководством Е.В. ...
В статье рассказывается история женщины, в течение девяти месяцев участвовавшей в работе психодраматической группы по житиям православных святых. Сквозным мотивом этой истории является соотношение понятий «вина» и «грех».


Жанр этой статьи — «case-study», изучение случая. Мы увидим, как с течением времени углублялось и изменялось отношение к чувству вины у одной из участниц агиодраматической группы. Но прежде несколько слов о том, что такое агиодрама.

Агиодрама (от. греч. «ἅγιος» — святой и «δρᾶμα» — действие) — это психотерапевтическая техника, использующая в качестве основного инструмента психодраматическую постановку жизненного пути и духовного подвига православных святых. Участник, желающий быть протагонистом, выбирает житие святого, которое он хотел бы изучить, и на время сессии входит в роль этого святого. Для участия в агиодраме не обязательно быть православным, но одним из правил агиодрамы является строгое следование тексту жития и православному его контексту. Другими словами, у протагониста есть простор для творчества, но он ограничен рамками канонического Православия. За соблюдением этого правила строго следит ведущий. Добавлю, что агиодраматическая группа — это сугубо психотерапевтическая группа, христианизация участников не является ее целью.

Ольга участвовала в нескольких моих проектах и раньше, поэтому отважно приняла участие в пилотном (исследовательском) агиодраматическом цикле, и уже на третьем занятии вызвалась быть протагонистом. Затем она в течение девяти месяцев с перерывами посещала наши занятия. За это время она была протагонистом в общей сложности четыре раза. Статья построена на основе интервью, которое я взял у Ольги спустя год после последней работы и ее впечатлений, публиковавшихся в течение того времени, когда она посещала агиодраматическую группу. Текст интервью выделен, остальной текст представляет собой мои комментарии.

Соотношение Покаяния и чувства вины неоднозначно. Для Покаяния необходимо осознание своих поступков (шире — мыслей, чувств и способа оценки ситуаций в целом) как греховных. Грех же принято отождествлять с виной перед Богом, возникающей вследствие нарушения заповедей. Ориентируются при этом почему-то на католическое и протестантское восприятие греха. Поэтому прежде дальнейших рассуждений, надо определиться с тем, что понимается под грехом в Православии.

Поскольку Православие на Руси было принято из Византии, имеет смысл отталкиваться от греческого понимания греха. По-гречески грех, αμαρτία (звучит как «амартия») означает «промах мимо цели». Обобщенно, грехом является все, что мешает общению человека с Богом, тем самым нарушая целостность человека. Такое состояние рассматривается как болезнь, от которой требуется исцеление, то есть буквально — восстановление целостности, попадание в цель. Исцеление происходит в Таинстве Покаяния, о чем прямо говорится в чине исповеди: «Внемли убо: понеже бо пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши. — Итак, будь внимателен, — ибо ты пришёл в лечебницу — чтобы не уйти тебе не исцелённым».

Чувство вины может являться симптомом этой болезни отпадения от Бога, но может и само по себе быть препятствием к богообщению. Можно сказать, что чувство вины конструктивно в той мере, в какой оно ведет к осознанию греха как препятствия к общению с Богом.

Я вижу два полюса отношения к чувству вины. Первый — полное отрицание ценности вины, и тогда цель терапии — избавиться от нее любой ценой. К сожалению, такой подход часто встречается в психотерапии. Второй полюс — та точка зрения, которая ставит знак равенства между чувством вины и голосом совести. Такой взгляд преобладает у людей верующих, но далеких от психотерапии. Обе крайности в работе с живыми людьми я считаю неприемлемыми. Разберемся на воображаемом примере. Украл я, предположим, у соседа корову. Тем самым я: виноват перед соседом (психологическая роль); преступил закон общины (социальная роль); нарушил Господню заповедь (трансцендентная роль). Пусть теперь я соседу цену коровы отдал, повинился, он меня простил; полгода бесплатно пас общественное стадо; на исповеди искренне покаялся. Причин быть виноватым, вроде бы, нет. А вина не отпускает. Я тут вижу два варианта. Вина может быть тут голосом совести, если, например, был иной мотив кражи, чем не тот, в котором я повинился. Украл я из зависти к соседу, а повинился, как будто украл с голодухи. Зависть, стало быть, осталась нераскаянной, и вина об этом мне напоминает. Покаюсь в зависти — вины не будет.

Второй вариант — иррациональная вина. В детстве отец ушел из семьи, а я, 5-ти летний мальчик, воспринял это как свою вину — я плохо себя вел, вот он и ушел. Или кто-то из родителей умер, потому что я кашу плохо ел. С тех пор все, что я делаю, сопровождается чувством вины. А уж кража — это такой удобный повод спроецировать на нее чувство вины, что лучше и не придумаешь. И вот, теперь я неизбывно виноват перед соседом, обществом и Богом. Ни о какой совести тут речи не идет, здесь нет нераскаянного греха. Но в результате генерализации чувства вины я сам себя отлучаю от соседа, общества и Бога.

Соотношение Покаяния как пути к Богу и чувства вины как препятствия на пути к Богу мы рассмотрим на примере Ольги. Ольга — практикующий психолог, мать троих детей, свое вероисповедание определяет как христианское, но не церковное. Отношение к Покаянию у нее соответствующее:

ЛО: Покаяние — это Таинство, обряд, немыслимый вне Церкви. Ты о нем знаешь, но не исповедуешься. Кураев приводит пример: это все равно, что ты тонешь, находишься под водой, при этом знаешь, что вон там есть шланг с кислородом, но им не пользуешься.

Ольга: Почему-то, чтобы воспользоваться этим шлангом, надо быть уверенной, что там кислород, а не газ какой-нибудь. У меня есть сомнения, что там кислород.

ЛО: Ага, а когда уже совсем задыхаешься, тогда ты уже готова рискнуть?

Ольга (улыбается): Да, я такая.

АГИОДРАМА «БЛАЖЕННАЯ КСЕНИЯ ПЕТЕРБУРГСКАЯ»:

Дети! храните себя от идолов

(1 Ин. 5:21)

История Ксении Петербургской оказалась настолько назидательной для меня как для ведущего, что, несмотря на то, что со времени ее постановки прошли годы, в течение которого мы поставили множество агиодрам, она остается для меня одним из самым ярких переживаний. Расскажу о ней по порядку.

Житие для постановки выбрала Ольга. Ксения жила в 18 веке, как можно догадаться, в Санкт-Петербурге. Она была замужем за певчим придворного хора по имени Андрей Федорович Петров, и в 26 лет овдовела. На похоронах она появилась в одежде мужа и просила называть ее Андреем, уверяя окружающих, что умерла Ксения. После этого она продала свой дом, раздала имущество и в течение более 40 подвизалась юродивой на улицах столицы близ Смоленского кладбища. Примечательно, что родственники пытались оспорить волю Ксении, объявив ее душевнобольной, однако экспертная комиссия, состоявшая из врача и начальства ее мужа, признала ее здоровой. В житии описаны многие деяния Ксении и чудеса, случавшиеся по ее молитве.

Мы договорились с Ольгой, что поставим три сцены: о том, как Ксения переживала смерть мужа; о том, как юродивую обижали неразумные мальчишки и том, как она тайно молилась ночью в поле за городом. Агиодраматические сцены в такой последовательности, как мы думали, раскроют важные составляющие юродства как религиозного подвига: принятие решения о добровольном безумии Христа ради, отношения юродивого с миром и тайное благочестие.

Однако в постановке, как мне казалось, с самого начала все пошло не так. Первой сценой была сцена разговора с умершим мужем. Андрей Федорович говорил о том, как ему плохо, и тянул Ксению вниз, под землю. Основным его посланием к ней было: «Иди за мной!» Ксения умирать вовсе не хотела, однако отказ следовать за мужем сопровождался всепоглощающим чувством вины. Компромиссное решение — остаться среди живых, но отказаться от своей жизни — было логичным с точки зрения разрешения внутреннего конфликта между страхом смерти и чувством вины. Образовалось вполне структурированное безумие — попытка прожить жизнь умершего мужа, доделать то, чего он не доделал. Но в нем не было самого главного — посвящения себя Христу. Мы увидели, как несчастная женщина сходит с ума от горя, но ничего не узнали о том, как становятся юродивыми Христа ради. Не внесли ясности и последующие сцены. Оскорбления со стороны глупых мальчишек перестали быть интересны и протагонисту и группе, и мы сразу перешли к сцене тайных молитв.

Тайное благочестие — частый мотив в житиях юродивых. Прикрываясь безумием, юродивые совершают самые нелепые, непристойные, а иногда и богохульственные поступки. Перебить на рынке посуду у торговцев, зайти голым в женскую баню (Симеон юродивый) или даже запустить камнем в чудотворную икону (Василий блаженный) — поступки для юродивых не редкие. Целью их является поношение от людей, необходимое юродивому для борьбы с гордыней, и символическое обличение духовной нищеты окружающего мира. От обычных городских сумасшедших юродивых Христа ради отличает именно тайное благочестие, их молитвы совершаются наедине с самим собой. Так же молилась и Ксения, уходившая для этой цели за город.

Однако в нашей драме о благочестии не было и речи. Я попросил Ольгу не молиться, а лишь рассказать, чему будет посвящена молитва. Однако протагонист упала на колени и начала громким голосом, с модуляциями настоящего безумца декламировать «Богородица, Дево, радуйся!» Сцена была душераздирающая, группа опешила. Впоследствии участники, наблюдавшие эту сцену, отметили, что молитва была обращена…под землю.

Мне было очевидно, что в этих двух сценах мы работаем не с образами из жития святой Ксении, а с переживаниями Ольги, связанными с потерей близкого человека. В психодраме мы часто встречаемся с подобной ситуацией, однако для обычной в таких случаях работы требуется довольно много времени, которого у нас не оставалось. Нужна была символическая фигура, дающая протагонисту право оставаться в живых, не чувствуя за это вины. Я спросил Ольгу, кто ей может в этом помочь, и ей пришел в голову образ дерева. Мы выбрали участницу группы на эту роль, и с ее помощью завершили психодраматическое действие.

Работой я был очень не доволен. Она мне казалась неудачной и как агиодрама, и как классическая психодраматическая работа с горем. С точки зрения агиодрамы, мы ничего не узнали о юродивости Христа ради; с точки зрения психодрамы, мы вышли на тему потери, но Ольга не получила новых ролей, которые помогли бы ей с ней справиться. В общем, я оценивал состоявшуюся агиодраму как провальную… до тех пор, пока через три дня на форуме моего сайта не появился рассказ Ольги о ее переживаниях после драмы.

Ольга: Мне не давало покоя, что Андрей умер без покаяния, и почему Ксения взяла его имя. Почему-то захотелось узнать про св. Андрея, имя которого приняла Ксения и я нашла житие, оказалось, он тоже был юродивым. Там есть сцена, когда хоронят сановника, ему почет и уважение, а Андрей видит, что этот человек убийца, насильник и вор, и вокруг пляшут радующиеся бесы, которые его сейчас в ад утащат. Мне очень захотелось, пока я читала, чтобы Андрей его отмолил, но этого не произошло… Сначала это было мучительно, а потом вдруг все в моей драме встало на свои места. Я поняла, что Ксении в те три дня, что прошли между смертью и похоронами мужа, открылись какие-то страшные его грехи, такие, что просто отмолить их было нельзя, и она приняла юродство, чтобы его спасти. Как мне стало легко!

Чтобы оценить понимание, посетившее Ольгу, нужно вспомнить о теме этой статьи — покаяние и вина. Сосредоточившись в драме на переживании горя, мы обнаружили всепоглощающую вину протагониста в роли Ксении, поняли ее как вину перед умершим, и упустили подсказку, существующую в житии и прямо указывающую нам на мотивацию святой: «Посему, дабы спасти своего мужа, Ксения отказалась от всех благ мира, отреклась от звания и богатства и более того, от себя самой, она оставила свое имя и, приняв имя супруга, прошла под его именем весь свой жизненный путь, принеся на алтарь Божий дары всеспасительного подвига любви к ближнему».

Приписав святой несуществующее чувство вины перед мужем, мы лишились мощного инструмента, который позволил бы нам уже в драме справиться с чувством вины протагониста. Однако озарение, настигшее Ольгу спустя три дня, все «поставило на свои места»: акцент сместился с вопроса «как мне пережить смерть мужа?» на вопрос «как мне спасти мужа?», с психологической роли на духовную, трансцендентную роль.

Понять, как это произошло, и какие последствия принесло это изменение в жизнь Ольги, нам поможет интервью.

ЛО: Ксения Петербургская, исторически третья драма пилотного проекта. Какие сцены ты помнишь, что было самым ярким?

Ольга: Самое яркое — это то упорство, с которым я шла в этой агиодраме, не обращая на тебя почти никакого внимания. Обычно я прислушиваюсь к тому, что говорит ведущий, надеюсь на то, что в сложной ситуации он поможет найти выход. Тут я шла как шла…

ЛО: … шла, как слепая, и свалилась в яму.

Ольга: Да, и яма была очень реальной. Если смотреть на эту драму спустя полтора года, то это, конечно, была тема моих взаимоотношений с матерью. Мы с матерью были связаны всю жизнь, и это была ее потребность в первую очередь. Родив меня в 42 года, она села дома и видела смысл жизни в воспитании и жизнеобеспечении второго ребенка. Вся моя жизнь принадлежала ей до подросткового возраста, а потом я начала ей врать, чтобы защититься от этого. Я подсовывала ей придуманные истории о себе, и таким образом защищала себя настоящую, какой мама меня не принимала. Когда мама умерла, у меня было состояние, как будто я потеряла себя. И хотя на момент драмы со смерти матери прошло уже 12 лет, все, что связано с темой смерти и разделения, для меня было болезненным. При этом, как мне кажется, все завершено и с точки зрения работы горя, и с точки зрения зависимости от матери.

ЛО: Ты хочешь сказать, что все было завершено к моменту агиодрамы?

Ольга: Нет.

ЛО: Завершилось на самой агиодраме?

Ольга: Не знаю. Могу только сказать, что на последней моей агиодраме, которая была около года спустя, было совсем другое понимание и ощущение не только ситуации, связанной с потерей, но и вообще устройства мира.

ЛО: Получается, на агиодраме про Ксению мы в символической форме работали с фигурой твоей матери?

Ольга: Если ты имеешь в виду, что я воспринимала мужа Ксении, Андрея, как фигуру, замещающую мою мать, то да. «Яма» была как раз была в этом месте, именно здесь меня надо было вытаскивать.

Итак, фигурой, которая в агиодраме замещала мужа Ксении, Андрея, была мать протагониста. Мы видим затянувшееся переживание горя, связанное с чувством вины. Это чувство часто появляется в связи с потерей близкого человека («если бы я был рядом, этого не случилось»), и Ольга действительно корила себя за то, что в свое время не сообщила матери о смертельном диагнозе.

Однако 12 лет остро переживать из-за смерти матери — это слишком, такой срок для любого психотерапевта является ясным указанием на то, что естественному гореванию как внутренней работе, направленной на принятие потери, что-то мешает. В данном случае этим препятствием было то, что Ольга с рождения была обязана матери всем, ее жизнь должна была принадлежать матери, а любой бунт против непосильных материнских ожиданий оборачивался глобальной виновностью. После смерти матери сформировалась патовая ситуация: для оправдания своеволия теперь нужно было последовать за матерью (жизнь-то принадлежит матери), но помирать, однако, не хотелось. В результате Ольга стала впадать в ступор, в состояние «ни жива, ни мертва» в любой ситуации, где требовалось так или иначе нарушить предписания матери.

ЛО: Мы с тобой из нее выбрались, использовав образ дерева.

Ольга: Да, дерево. Сначала я поговорила с ним: «ты живое, а я неживая, поделись со мной своей жизнью». В роли дерева я разрешила прислониться ко мне. Когда уже в своей роли я прислонилась к дереву, я почувствовала необходимую мне опору. Группа потом говорила о том, что это было не дерево, а Крест…

Психодраматическое решение ситуаций, родственных Ольгиной, может состоять в том, что мы вводим в сцену фигуру, дающую клиенту возможность противостоять манипуляциям антагониста, в данном случае — матери. Это может быть кто угодно или что угодно, но так или иначе это должен быть персонаж, обладающий достаточными силами для того, чтобы убедить протагониста. Протагонист должен войти в эту роль, оказать помощь самому себе, а затем уже в собственной роли принять эту помощь. В данном случае это было живое дерево, которое, во-первых, готово было поделиться своей жизненной силой, а во-вторых, могло доходчиво объяснить, как выглядит ситуация со стороны, и что в ней надо исправлять.

Для того чтобы протагонист мог войти в эту роль, необходимо четко осознать, в чем состоит неправда, заложенная в сцену «тенью» матери. Ольга в роли дерева оказалась способна поддержать саму себя, а вот с пониманием ситуации возникли проблемы, которые и были причиной моего недовольства нашей работой. Поскольку мы работали на символическом уровне, думал я, наше дерево поддержало протагониста и позволило безболезненно закончить психодраматическое действие, но не ответило на главный для Ольги вопрос: как можно вести себя в ситуациях, предполагающих «измену» по отношении к матери, не впадая в ступор. Это с точки зрения психодрамы. А с точки зрения агиодрамы мы вообще ни на шаг не приблизились к пониманию мотивов поведения Ксении.

Ольга была категорически не согласна с моей оценкой работы, и как выяснилось с течением времени, она была права. Но вернемся к интервью.

ЛО: Но чего там не было — так это юродства Христа ради. Юродство было, но оно не было Христа ради.

Ольга: Да, у Ксении юродство было Христа ради, но в агиодраме мне было необходимо развязать именно этот узел с мамой.

ЛО: То есть в агиодраме, такой, как она была, у нас не получилось…

Ольга: Как же не получилось, получилось…

ЛО: Где же получилось?

Ольга: А вот тут я уверена, что работая со святыми в агиодраме, мы все равно обращаемся к ним, пусть не так, как в молитве или в Церкви, и помощь приходит. Когда Ксения была в этой яме…

ЛО: Нет, Оля, давай это жестко разведем: Ксению как Ксению, с одной стороны, и тебя в роли Ксении — с другой. Ксения в яме не была и под землю не молилась, ты — была и молилась. У нее — было ради Христа, у тебя — не было. 

Ольга: То есть, ты думаешь, что когда она потеряла мужа, она уже знала все наперед?

ЛО: Нет, теперь я, как и ты, думаю, что в те три дня, что прошли между смертью и похоронами, ей открылась такая мера греховности мужа, о которой она не знала и даже предположить не могла. Даже если мы ошибаемся в деталях, мы все же можем быть уверены, что с ней произошли грандиозные изменения. Но я не стал бы называть этот период «ямой».

В обычное горевание никак не укладывается тот факт, что она раздала свое имущество. У тебя же после смерти мамы не возникало желание продать квартиру? В переживание горя это не входит. А вот в совокупность действий, составляющих подвиг по спасению мужа, это входит, это логично.

Это другая роль. Роль «Переживающая смерть мужа» — она душевная, психологическая; роль «Спасающая мужа» — духовная, трансцендентная.

До духовной роли мы в тот раз не дошли. Вытянувшее тебя из ямы дерево было своеобразной заменой матери, эта роль позволила совладать с болью, но не решала проблему психологической зависимости от матери, а уж тем более не представляло собой духовной роли. Но если ты говоришь, что впоследствии, несколько месяцев спустя, ко времени виньетки по «Лугу духовному», проблема в таком виде уже не стояла, можно считать, что именно в тот раз мы положили «начало благое».

Чтобы понять произошедшее на агиодраме и в течение трех дней после нее, рассмотрим, что случилось с образом Ксении, что случилось с зависимостью Ольги от матери, и как эти две темы связаны между собой.

Ксения, как она представлена в житии, принимает образ безумной, оставаясь при этом психически здоровой, из любви к мужу и Христа ради. От психологической роли страдающей вдовы она поднимается до духовной роли жены, действенно отмаливающей грехи мужа.

Ксения, как она была представлена в агиодраме Ольгой, «застряла» в своем горе и чувстве вины, в результате чего мы увидели действительно обезумевшую женщину, а не святую. Введение фигуры жизнелюбивого дерева помогло протагонисту смягчить боль и вернуться к реальности, но оставило не разрешенной тему вины. Однако на этом внутренняя работа не закончилась, Ольга стала читать житие Андрея юродивого и обнаружила эпизод с многогрешым чиновником. Ей захотелось, чтобы Андрей его отмолил, то есть впервые в течение агиодрамы (будем считать переживания Ольги в течение трех последующих дней частью агиодрамы) ей захотелось обратиться к Богу. Далее она поняла, что Ксения так и сделала — обратилась к Богу вместо того, чтобы сфокусироваться на своей потере. Тем самым она впервые в течение агиодрамы действительно вошла в роль Ксении.

В агиодраматической части нашей работы все стало на свои места. Стало понятным, почему в житии подчеркивается, что муж Ксении ушел без покаяния. Нашел свое логическое объяснение эпизод с переодеванием в одежду мужа: такой поступок, с одной стороны, позволял Ксении выглядеть безумной в глазах окружающих, с другой — подчеркивал, что жена принимает на себя крест мужа. Наконец, стало ясным, что означала раздача имущества, которая никак не укладывалась в логику переживания горя.

Следующим ходом терапевтической работы, который проделала Ольга, было перенесение опыта Ксении в собственную ситуацию, касающуюся чувства вины перед матерью. Если рассматривать жизнеописание святой как сюжет — женщина после смерти мужа живет его жизнью, а не своей, — то здесь было огромное искушение понять житие буквально, как указание, что мама была права, только она может быть светом в окошке, даже и после смерти. Ольга смогла преодолеть это искушение, войдя в роль Ксении.

Здесь сработал хорошо известный механизм психодрамы: то, чего протагонист не может сделать в своей роли, он зачатую способен сделать в роли другого человека, тем самым усваивая новую роль. Пока Ольга была поглощена своими конфликтными чувствами вины, злости и любви к маме, она не могла, как Ксения, обратиться к Богу. Когда в роли Ксении это наконец произошло, у Ольги появилась возможность посмотреть на свою жизнь из позиции «Христа ради». Из этой новой роли поведение, основанное на иррациональном чувстве вины перед матерью, предстало как грех: посвящая свою жизнь матери, Ольга фактически поставила ее на место Господа.

Осознание своего поведения как греха парадоксальным образом снимает чувство вины. Я говорю «парадоксальным образом», поскольку грех принято ассоциировать с виной. Здесь мы видим тот случай, когда эти понятия не только не совпадают, но и прямо конфликтуют друг с другом: до тех пор, пока превалировало чувство вины перед матерью, Ольга не была способна осознать грех, состоящий в нарушении первой заповеди: «Я Бог твой, и да не будет у тебя других богов, кроме меня». После осознания фигура мамы заняла в душе Ольги более подобающее ей место, ореол всемогущества был разрушен, чувство вины уступило место любви и благодарности.

Разумеется, этот результат не был устойчивым, склонность виноватить себя по любому поводу не исчезла из ролевого репертуара Ольги окончательно, но начало было положено. В следующий раз мы встретились с темой вины восемь месяца спустя на виньетке по патерику «Луг духовный».

Но прежде, чем говорить о ней, нужно упомянуть еще одну агиодраму, где Ольга была протагонистом, она состоялась между агиодрамой о Ксении и патериком. Речь идет об агиодраме «преподобный Симеон, Христа ради юродивый». Это была очень интересная работа, одной из тем которой было продолжение работы с зависимостью от матери. Поскольку она не внесла ничего принципиально нового в понимание Ольгой чувства вины по сравнению с агиодрамой о Ксении, я не включаю в эту главу интервью о ней. Однако для развития темы важно понимать, что в течение восьми месяцев шла интенсивная внутренняя работа, выстраивался механизм, позволяющий различать вину и ответственность, вину и грех.

ВИНЬЕТКА ПО ПАТЕРИКУ «ЛУГ ДУХОВНЫЙ»:

Каждому надлежит укорять себя во всем

(из патерика)

Виньетка — это короткая, состоящая из одной сцены, психодрама. Патерики — это небольшие рассказы о святых, повествующие, в отличие от житий, не обо всей жизни святого, а лишь об одном каком-то происшествии. Как жанр духовной литературы патерики, вероятно, следует отнести к притчам. «Луг духовный» был написан антиохийским монахом Иоанном Мосхом в VII веке и представляет собой путевые заметки о впечатлениях, полученных им во время путешествия по палестинским, сирийским и египетским монастырям.

Работа с патериками, помимо прочего, отличается от работы с житиями способом выбора темы. Я предлагаю участникам на выбор несколько десятков тем (например, «Искушение», «Нестяжательность», «Раздел наследства» или «Уединение» — все это темы, выделенные в тематическом указателе), и даю 10 минут на то, чтобы каждый нашел тему, созвучную его настроению или жизненной ситуации. Каждой теме соответствует несколько глав, содержащих короткие истории о святых. Участник выбирает главу, не будучи знаком с ее содержанием. Таким, отчасти случайным образом, мы получаем материал, который наверняка будет небезразличен протагонисту. Ольге досталась глава «Смирение побеждает вражду» из темы «Самоукорение». Поскольку этот текст не велик по объему, я приведу его целиком.

Смирение побеждает вражду

Каждому надлежит укорять себя во всем.

Вот о каком происшествии рассказал мне старец: «Однажды я прожил немного времени в лавре аввы Герасима. Там был у меня возлюбленный мною брат. Однажды мы сидели вместе и разговаривали о пользе душевной. Мне пришлось вспомнить слова аввы Пимена: «Каждому надлежит укорять себя во всем». «Я, отец мой, — сказал брат, — на опыте узнал силу и душевную пользу от этих слов. У меня был искренний друг — диакон лавры. Не знаю, с чего он возымел подозрение в одном поступке с моей стороны, причинившем ему скорбь, и стал мрачно смотреть на меня». Видя угрюмый взор его, я просил его объяснить мне причину. «Вот что ты сделал!» — сказал он мне. Вовсе не зная за собой такого поступка, я принялся уверять его, что не делал ничего подобного. «Прости меня, но я не удовлетворен твоими оправданиями», — сказал брат. Удалившись к себе в келью, я начал испытывать свое сердце, не сделано ли в самом деле мною чего-либо подобного, и не нашел ничего. Однажды видя, как он держал св. чашу для преподания св. причащения, я с клятвою стал уверять его, что я не виновен в том, что он приписывает мне. Но он и тут не убедился моими словами. Обращаясь снова к себе самому, я стал припоминать изречения св. отцев и, доверившись им, обратился к своим мыслям. «Диакон искренно любит меня, — говорил я сам себе, — и, побуждаемый любовию, прямодушно говорит мне о том, что у него на сердце, чтобы я трезвился, бодрствовал над собою и не совершил бы чего-либо подобного. Положим, бедная душа моя, ты и не совершила этого. Но не совершено ли тобою множество других злых дел и все ли они тебе известны? Где то, что ты творила вчера или третьего дня, или десять дней тому назад? Помнишь ли ты об этом? Так не совершила ли ты и того, что тебе приписывают, а потом позабыла, как и первое? И, размышляя таким образом, я так расположил свое сердце, как бы и в самом деле я сделал это, но позабыл, как и другие свои дела. И стал я благодарить Бога и диакона, что через него Бог дал мне познать грех мой, и я мог раскаяться в нем. После таких размышлений я встал и пошел к диакону просить у него прощения и благодарить за то, что он помог мне познать грех. Но лишь только я постучался к нему в дверь, он, отворив, бросается мне в ноги со словами: — Прости меня, что диавол, издеваясь надо мною, внушил мне подозрение на тебя! Воистину Сам Бог вразумил меня, что ты невинен. И начал он говорить, что не дозволит мне принести ему извинение. «В этом нет никакой надобности» Получив отсюда великое назидание, я прославил Отца и Сына и Св. Духа. Тому держава и великолепие во веки веков! Аминь».

Сюжет патерика позволил продолжить работу над «сквозной» темой всех агиодрам Ольги. В постановке изменения с Ольгой, произошедшие со времен агиодрамы о Ксении Петербургской, стали видны сразу — у нее не возникло никаких трудностей с вхождением в роль старца и не произошло никакого «залипания» в чувстве вины.

ЛО: Итак, чем для тебя была твоя виньетка?

Ольга: Она, хотя и была очень маленькая, но пришлась очень вовремя и к месту. Я, как мы говорили, склонна к самоукорению, пытаюсь обесценить свои действия, придать им негативный смысл: «Я во всем виновата». Когда меня в чем-то обвиняют, у меня иногда возникает чувство вины, даже если я этого не делала. Не хватает какой-то активности, чтобы послать это все куда подальше, мол, разбирайтесь с этим всем сами. Обычно я ищу ответ на вопрос: «Почему этот человек обвиняет меня, если я этого не делала?»

И в этом патерике именно такой сюжет. Но там говорится, что это правильно! Я, как психолог, склонный смотреть на мир глазами психоаналитика, мягко говоря, удивилась. Как положено психоаналитику, я была уверена, что это проявления моего мазохизма, от которых надо избавляться.

А старец, помолясь, понял, что раз Господь ему послал в испытание этого обиженного диакона, то это повод к тому, чтобы осознать за собой грехи, которых он не знал и не чувствовал. Когда он их нашел и собрался было благодарить диакона за этот урок, тут же прибежал дьякон с просьбой о прощении. И произошла встреча.

Ольга удивляется своим реакциям — хотя с профессиональной точки зрения поведение старца ей кажется невротичным, в драме оно было для нее естественным, у нее не было ни малейшего внутреннего несогласия с ролью. Это означает, что выстраданное в агиодраме о Ксении Петербургской умение отличать иррациональное чувство вины от реальной ответственности закрепилось в течение прошедшего времени, и сработало в новой ситуации. А ситуация действительно была новой — в отличие от агиодрамы о Ксении, Ольга не была заранее знакома с текстом.

ЛО: Расскажу тебе в качестве обратной связи. Был у меня случай, когда я еще учился в медицинском училище, то есть подростком был. У старосты группы во время физкультуры украли какие-то общественные деньги. Почему-то куратор курса обвинила меня, хотя я был ровным счетом ни при чем, и у меня было стопроцентное алиби. Тем не менее, эту кражу я взял на себя: занял у приятеля денег и отдал куратору. Приятель был тот самый, который и составлял мое алиби, он покрутил пальцем у виска, но денег дал.

Ольга: Прикрыл вора, то есть…

ЛО: С одной стороны, да, а с другой — покрыл недостачу старосты… Но суть не в том, суть в том, что я до сих пор чувствую удовлетворение от этого поступка. Сначала я не знал, почему, но потом понял: я в детстве, да и в подростковом возрасте много денег своровал у родителей. Это было актом искупления, можно сказать, покаяния, хотя, конечно, я тогда в Бога не верил, да и крещен еще не был.

Ольга: У меня тоже есть такая ситуация, и тоже про деньги. В начале перестройки я работала в кооперативе, и ко мне приехала знакомая мне девочка, которая раньше со мной работала. Она не была моей подругой, у нас были очень поверхностные отношения. Я ее пустила в это пространство, она сидела, знакомилась с ребятами. А потом она заняла у моего директора 800 долларов, — фантастическую по тем временам сумму, — под честное слово, что через 3 дня она эти деньги привезет. И пропала. Дней через пять я сама внесла в кассу эти деньги. Директор посмотрел на меня бешеными глазами, спросил: «ты зачем это делаешь»? Я ответила, что мне так спокойнее. Деньги она мне отдала года через 3-4. У меня до сих пор уверенность, что я поступила правильно. Вот, почему, спрашивается?

ЛО: Не помню, кто говорил, что душа по природе своей христианка.

Как Ольгино, так и мое психотерапевтическое образование было получено в середине девяностых годов. Это было время тотальной смены ценностей в обществе, что, конечно, не могло не отразиться и в профессиональной сфере. Помимо прочего, мы впитали стойкое неприятие любых форм самообвинения, а самоприятие «здесь и теперь», по воспитанию нашему, мы напротив, склонны оценивать как безусловно позитивный навык. Патерик показал нам, что есть и другие конструктивные способы поведения в ситуации ложного обвинения. Придя к согласию в этом пункте, мы принялись искать объяснений.

ЛО: А за что дьякон у нас в агиодраме корил старца, напомни?

Ольга: За то, что он с пренебрежением относился к своим монастырским обязанностям. Как подросток, на которого накатывает приступ бунтарской неаккуратности. Для подростка указание на это очень болезненно. Так и для монаха — он понимает, что греха реального нет (уже понимает! «Ксения» наша не понимала, все было на уровне чувств! — ЛО), но чувство вины из детства тянется.

ЛО: Конечно, наш дьякон не просто так обратился со своими претензиями именно к старцу. Кого-нибудь другого обвинения не зацепили бы и не было бы повода к самоукорению.

Ольга: Да, он должен был попасть в какую-то болезненную область.

ЛО: Явно ситуации схожи: монах, не выполняющий обязанностей по монастырю и ты, пустившая в офис эту девочку, занявшую деньги… Ничего не напоминает?

Ольга: А как же! Друзей надо тщательно отбирать, они должны быть одного круга и морально устойчивыми. А то вдруг чего своруют в квартире! Прежде чем кого-то пускать домой, надо его протестировать у мамы. Это о подругах, а о мальчиках уж и не говорю.

Дальше в ходе интервью мы проанализировали возможные способы поведения наших персонажей (старца, студента медучилища и сотрудницы офиса), которые пришли в голову Ольге. Это заняло много времени, поэтому здесь я приведу результаты нашего мысленного эксперимента.

Старец, по крайней мере два раза, попытался договориться с дьяконом, а потом «изобрел» новый способ поведения, отличающийся от тех, которые напрашиваются. Он мог:

1. Принять упрек дьякона и просить прощения, исходя из глобального чувства вины: «Опять я что-то сделал не так». Такое поведение не предполагает анализа ситуации, оно рефлекторно и его с полным основанием можно считать невротическим.

2. Оставить дьякона в покое с его возмущением: «Я не совершал этого поступка. В то же время я уважаю твое право думать обо мне что угодно, можешь злиться, меня это не задевает». В этом случае старец сохранил бы душевное спокойствие, переложив на дьякона ответственность за их отношения.

3. Признать несуществующую вину ради сохранения взаимоотношений с дьяконом и/или мира в монастыре: «Я этого не делал, но готов принести извинения ради наших отношений». Это социально зрелая позиция, позволяющая одновременно отстоять собственную самооценку и сохранить отношения. Единственным ее недостатком является тот, что дьякон вряд ли поверил бы в искренность раскаяния старца и уж точно не бросился бы ему в объятия: на него теперь возлагается ответственность за ложные обвинения.

Первое решение откровенно разрушительно, второе и третье — более адаптивны. Есть, конечно, множество других способов разрешения ситуации разной степени конструктивности: послать дьякона куда подальше, уйти в другой монастырь, привлечь настоятеля в качестве третейского судьи и проч. С мирской точки зрения нельзя сказать, что тут есть какой-то один, наиболее предпочтительный способ поведения — все зависит от ситуации. Но для монаха у всех этих способов есть один существенный недостаток: они закрывают ему путь к общению с Богом. Как бы ни поступил старец, без искреннего покаяния перед дьяконом он нарушает заповедь о милосердии: «Ударившему тебя по щеке, подставь и другую» (Лк., 6: 29). Именно в исполнение этой заповеди и действует наш безымянный старец. Изыскивая в свой жизни грехи, подобные тому, в котором его обвинил дьякон (технически — чем не психоанализ?), он ищет возможность искреннего, бескомпромиссного примирения с дьяконом и с Богом. Акценты, как и в случае с Ксенией Петербургской, смещаются: старец ищет мира не столько для сохранения отношений, которые не хочется разрушать, сколько Бога ради.

Я не раз сталкивался с неприятием этой новозаветной максимы, особенно в среде своих коллег. Это неприятие можно понять — чтобы выжить в нашем мире, нужно быть сильным, а смирение зачастую воспринимается как слабость. Да и средневековый монах, конечно, не современный мирянин — у него несравненно больше возможностей к осознанию своей греховности и исполнению заповедей. Но давайте посмотрим, как способ разрешения конфликтной ситуации, «изобретенный» средневековым монахом, применим в наши дни.

Истории студента-медика и сотрудницы офиса объединяет то, что в обоих случаях иррациональные поступки героев выглядят как невротическое поведение, нейтрализующее чувство вины за проступки прошлого — воровство денег в моем случае, бунт против требований мамы — в случае Ольги. Выглядит это именно так, однако три момента указывают на то, что в обоих случаях и Ольга, и я интуитивно применили способ разрешения конфликта, сходный с самоукорением монаха. Во-первых, об этом говорит чувство полноты бытия, абсолютной правильности своих действий: все идет так, как должно быть. Во-вторых, об этом свидетельствует долгая память об этих случаях — мы оба помним о незначительных, казалось бы, происшествиях в нашей жизни спустя десятилетия. В-третьих, на это указывает тот факт, что «иррациональные» поступки существенно повлияли на наши жизни: я осознал склонность к воровству, Ольга — бунтарскую необязательность. В совокупности эти три момента позволяют утверждать, что мы имеем дело с тем, что Маслоу называл «пиковыми переживаниями».

В обоих случаях можно было бы обойтись без того, чтобы подставлять другую щеку в ответ на несправедливые обвинения, сохранив и самооценку, и добрые отношения с окружающими людьми. Но «душа-христианка» (я уточнил, эти слова принадлежат богослову рубежа II и III веков Тертуллиану) потребовала большего — признания и принятия ответственности перед Богом. В терминологии психодраматической теории, и Ольге, и мне удалось, опираясь на свою интуицию, гармонизировать не только психологические и социальные, но и трансцендентные роли.

Воспоминания о происшествии из далекого прошлого послужили индивидуальным ресурсом, позволившим Ольге воспринять урок старца: в ситуации ложного (само)обвинения, помимо традиционных способов поведения, есть еще как минимум один. Другими словами, есть выбор:

ЛО: Эти два подхода у тебя совместились как-то, или они существуют в двух разных файлах?

Ольга: Оно совместилось на уровне разрешения себе делать и так тоже. Допустить, что подобная ситуация может быть понята и прочувствована неоднозначно.

ЛО: То есть появился второй файл и возможность осознанного выбора из этих двух «файлов»: сейчас я решаю действовать как учит психотерапевтическая теория, а в другой раз я решаю действовать как смиряющийся христианин?

Ольга: Да. Но есть и постоянная связь между этими двумя «файлами»: оценка ситуации и интуиция. С их помощью принимается решение.

Если Ксения Петербургская научила Ольгу различать деструктивное чувство вину и реальную ответственность перед Богом, то безымянный старец, основываясь на этом уже закрепленном умении, показал ей новый способ поведения.

Подчеркну вслед за Ольгой, что подобное знание не лишает человека возможности реагировать знакомыми ему способами, но предоставляет выбор. Фраза «каждому надлежит укорять себя во всем», вынесенная в название этой истории, конечно, звучит провокационно. Я подумал, поскольку чувство вины, о котором пойдет речь, большинством из нас переживается как что-то очень неприятное, от чего нужно поскорее избавиться, то пусть альтернативная точка зрения заявит о своем праве на существование хотя бы в качестве заглавия.

Следующая агиодрама состоялась уже через две недели. Выученный у старца урок принес свои плоды.

АГИОДРАМА «ПРЕПОДОБНАЯ МАРИЯ, ПОДВИЗАВШАЯСЯ В МУЖСКОМ ОБЛИКЕ ПОД ИМЕНЕМ МАРИНА»

Что смущаете женщину?

(Мф., 26, 10)

ЛО: Что помнишь?

Ольга: Если сравнить с Ксенией… В первую свою агиодраму я шла на роли без оглядки, будь что будет, мне  было страшно, тяжело, но была и надежда, что Господь не оставит. Агиодрама была тяжелая. А в агиодраму о Марии я шла осознанно. Я была уверена, что в действии, по сравнению с чтением жития, раскроются другие смыслы и состояния, и раскроются они так, как мне нужно. Не так, как мне хочется от головы, а так, как должно.

ЛО: А на чем эта уверенность была основана?

Ольга: У меня уже был большой опыт участия в агиодрамах — и своих, и чужих.

В этой агиодраме чувство вины не было темой, с которой мы работали специально, однако эта драма подвела итоги работы с чувством вины.

Рано овдовевший отец девочки-подростка, которую зовут Мария, собирается постричься в монахи, оставив дочь в миру. Мария отказывается, отправляется с отцом в мужской монастырь, где переодевается в мужское платье и иночествует под именем Марин. Со временем Марин прославляется своим благочестием среди братии и в окрестностях монастыря. Однажды хозяин местной гостиницы, чья бесноватая дочь соблудила с проезжим солдатом, является в монастырь и называет Марина отцом будущего ребенка. Марин не отказывается, и, будучи изгнан из монастыря, нищенствует поблизости от него, воспитывая подброшенного мальчика. Спустя три года братия умоляет игумена принять обратно благочестивого Марина, угрожая в противном случае покинуть монастырь: «Ведь как мы можем просить Господа, чтобы он оставил наши согрешения, когда мы сами не отпускаем их нашему брату, который уже три года страждет без покрова пред вратами нашей обители». По смерти Марина правда открывается.

После внутреннего конфликта, связанного с необходимостью обманывать окружающих, агиодраматический Марин обрел в монастыре смысл и покой:

ЛО: Какие сцены помнишь?

Ольга: Очень ярко помню сцену… Я в роли — теперь уже монаха Марина — взяла мисочку для подаяния, и мне сразу стало понятно, что я в монастыре делаю. Мое послушание — ходить, собирать для монастыря денежные средства. Девочке стало понятно, что делать, нет никакой паники, сомнений — получится, не получится. Мы с папой в монастыре, у каждого свои обязанности… Эта чашечка была такой зацепкой. И родился образ, касающийся именно меня, что эта чашечка — это мое дело в жизни, она дает мне опору.

Со временем Марин отдаляется от столь значимого для Марии отца, и более значимыми фигурами для него становятся игумен и братия:

Ольга: Когда уже пришли в монастырь, в этом пространстве появилась еще одна значимая фигура — игумен и он стал духовным отцом для меня, а мирской отец получил возможность отсоединиться и следовать своим путем, тоже в этом монастыре, но своим. Любопытно, как в агиодраме стало ясно, что попытки Марина просто перенести на игумена детско-родительские отношения потерпели фиаско и, как он нашел самый оптимальный выход для взросления: заинтересовался братьями монастыря, равными, сверстниками. И стал строить с ними равные, можно сказать, партнерские отношения в общих монастырских делах. Марин отделился от папы, перестал к нему прилипать и стал больше общаться со сверстниками. У него появился свой духовный путь.

До сих пор в агиодраме Ольга действовала исключительно в психологических и социальных ролях, она решала задачу сепарации от папы и принятия нового своего качества. И в этот момент, когда все треволнения позади, произошло событие для Марии неожиданное, а для Ольги уже привычное — ее обвинили в поступке, которого она не совершала.

Ольга: Вторая часть агиодрамы была связана с обвинением монаха Марина в том, чего он не делал и принятием им на себя греха, мужского греха, который он не совершал. Для меня было сложно пройти через это, и спасибо группе, что помогли пройти через хитросплетения моего Эго и почувствовать, что это был его собственный выбор, а не влияние обстоятельств.

Если у старца из «Луга духовного» был повод к самоукорению, то у Марина (Марии) его нет в принципе: он(а) никак не мог(ла) совратить дочку трактирщика. Казалось бы, оправдаться от возведенной напраслины не составляет труда, однако Марин принимает обвинения, тем самым спасая как честь девушки, так и доброе имя монастыря. Само собой разумеется, что основным мотивом православной святой было смирение Христа ради. С помощью группы Ольга применила навык, полученный на уроке у старца: «всегда надо укорять себя». Даром Господа Марии явился ребенок. О психотерапевтическом результате, полученном Ольгой она расскажет сама:

Третья сцена в агиодраме — это сюжет про ребенка, которого хозяин гостиницы кинул на руки Марину. До этого события Марин держался на вере в Господа и силе Духа. В моих ощущениях была железность такая. Это само по себе — огромная сила. И тут на руки падает ребенок, в котором жизнь только проснулась, и сама радость жизни только проявилась, и тут же у него испытание страхом потери этой жизни и этой радости и желание жизни, счастья и защиты. На это для Марии невозможно было не откликнуться своим женским началом. Ребенок-то правду сразу почувствовал, правду о том, что он на руках у женщины. Я это все чувствовала и ответ на ключевой вопрос «кто ты: мужчина, женщина, монах?» я смогла найти — я человек, женщина.

Для понимания терапевтического эффекта сначала рассмотрим ситуацию Марии. Женщина подвизается в мужском монастыре, она вынуждена скрывать свой пол. Пока она находится в монастыре, ей наверняка не удастся реализоваться как женщине ни в любви, ни в материнстве. Происшествие с дочкой трактирщика открывает ей такую возможность: результатом ее смирения становится реализация женственности без потери связи с монастырем.

История Марии и Ольги в этом пункте очень похожи. Как выяснилось на агиодраме о Симеоне, в родительской семье в качестве второго, позднего ребенка, ожидали мальчика. В комплекс родительских требований, исходящих главным образом от мамы, но молчаливо поддерживавшихся и отцом, входило ожидание мужского поведения. Ольге, как и Марии, чтобы не быть «изгнанной из монастыря», приходилось всю жизнь приноравливаться к этим требованиям, и жизнь предоставила для этого массу возможностей: для воспитания троих детей в одиночку требуется немало мужских качеств.

Интересно, как в восприятии Ольги соотносятся по тяжести грехи Марина:

Ольга: Стало понятно, почему Марин не озлобился на несправедливое обвинение. Его тайна — перевоплощение в мужчину — для него была гораздо более тяжким грехом, чем сделать ребенка дочери хозяина гостиницы. 

Другими словами, разоблачение женственности, влекущее за собой родительское отвержение, страшнее беспочвенного обвинения. Принятие своей женственности Ольгой я имею смелость считать значимым психотерапевтическим результатом агиодраматической работы.

Подчеркну, что этот результат был получен не в процессе агиодрамы о Марии, принявшей облик Марина. Он явился плодом почти девятимесячного участия в агиодраматических группах:

Ольга: Эта агиодрама получилась итоговой за весь год для меня. Трудно было как-то осознанно собрать итоги года — казалось, что слишком много всего, а вот после процесса пришла ясность. Итоговой за год я считаю эту агиодраму потому, что у меня было много личных работ, связанных с внутренними исследованиями, и много значимых внешних событий в межличностных отношениях, перекликающихся, отзывающихся, но трудно было это собрать в единую картину. Теперь получилось.

ЛО: Чему ты научилась, что ты вынесла из драмы?

Ольга: Опора на себя имеет много подводных камней. На что я опираюсь? Либо я опираюсь на собственный ум, который может находиться в заблуждении; либо я опираюсь на собственные чувства, которые тоже могут находиться под искушением. Когда появляется опора на Бога, уменьшается тревога. Она все равно есть — я не верю в железных людей, а тем более, в железных женщин — но она в разы меньше забирает ресурсов.

ЛО: В общем, сам по себе человек может ошибаться, а Бог не подведет.

Ольга: Даже если и подведет, вернее, если что-то произойдет не так, как мне бы хотелось, то я знаю, что это для моего же блага, чтобы я могла разобраться в ситуации. Тогда надо рыть, а почему оно так, какой грех есть еще нераскаянный.

Вслед за Ольгой подведу итоги и я.

Самая трудная, потребовавшая напряжения всех душевных сил работа, агиодрама о Ксении Петербургской позволила Ольге осознать греховность поведения, основанного на чувстве вины перед ушедшей матерью. В картине мира протагониста место иррациональной вины заняла ответственность перед Богом, которая определила цели дальнейшей работы.

Агиодрама о преподобном Симеоне юродивом, не описанная в этом разделе, поскольку она не имела прямого отношения к чувству вины, продолжила работу по преодолению посттравматического стресса, вызванного смертью матери, с одной стороны, и психологической зависимости от матери — с другой. Эта работа состоялась спустя четыре месяца после предыдущей.

Спустя еще четыре месяца виньетка по патерику дала Ольге специфически христианский инструмент самопознания. В житийной терминологии он называется «самоукорение», в более привычной нам — самоанализ. Христианским его можно назвать потому что целью этого самоанализа является нахождение препятствий для общения с Богом.

Итоговая агиодрама о Марии в облике Марина, состоявшаяся спустя две недели после виньетки, выявила и устранила основной источник чувства вины Ольги. Им оказалась вынужденная необходимость маскировать свой пол. Ольга осмыслила свои попытки быть мужчиной как противление Божественному промыслу о ней и приняла свою женственность.

Хочется обратить внимание на «сквозные» мотивы Ольгиных агиодрам. Это, во-первых, «переодевание», во-вторых, мотив «юродство» и, в-третьих, «монастырь».

Тема переодевания присутствует в первой и последней агиодраме. В обоих случаях это переодевание женщины в мужскую одежду, которое в символическом виде демонстрирует базовый конфликт между природной женственностью и родительскими (и социальными) требованиями маскулиности.

«Юродство» прямо присутствует в агиодрамах о Ксении и Симеоне, да и переодевание Марии имеет явные черты юродства. Я пишу «юродство» в кавычках, поскольку в агиодраматическом Ольгином исполнении оно имеет мало общего с юродивостью Христа ради. Для Ольги это защитный механизм, а вернее сказать, система защитных механизмов, притягательность которой состоит в том, что она позволяет казаться не такой, какая я есть на самом деле. Так, понимаемое «юродство» является самым что ни на есть очевидным грехом, мешающим общению с Богом, соответственно, что с теологической, что с психологической точки зрения, от такого «юродства» надо избавляться. Чем Ольга и занималась в течение всего цикла и в промежутках между занятиями с переменным успехом. Примечательно, что во всех агиодрамах, кроме, пожалуй, агиодрамы о св. Ксении, это «юродство» было обозначено, но не было задействовано. Еще примечательнее, что в виньетке по патерику, где Ольга обучалась у старца самоукорению, юродства не было и в помине, Ольга оставалась честной по отношению к самой себе и окружающим.

Тема монастыря присутствует везде, кроме агиодрамы о Ксении, подвиг которой, впрочем, также можно рассматривать как иночество в миру. Интерпретация этого мотива не столь очевидна, как предыдущие интерпретации, она полностью на моей совести. Я думаю, что «монастырь» для невоцерковленной Ольги – это образ внутреннего, защищенного от внешнего воздействия пространства, «коллектив единомышленников», соблюдая правила которого проще общаться с Богом. Внешнее окружение представляет собой угрозу с психологической точки зрения, а Церковь — с теологической:

ЛО: У меня весь сегодняшний день, пока я беру у тебя интервью, зреет вопрос: если ты так чувствуешь Христианство, интуитивно его понимаешь, даже не зная простейших вещей, которые любая бабушка тебе в церкви объяснит… Почему ты не христианка? Чего тебе не хватает?

Ольга: Чего-то не хватает. Не могу ответить на этот вопрос. Это вопрос противоречия между Церковью и Богом.

Два дня спустя, тот же вопрос

Ольга: Я подумала, что есть тут такая подстава. Какие-то установки в сознании много раз подтверждались личным опытом. Если я выберу то, что мне хочется, что мне близко, на что моя внутренняя суть откликается, то эти злые люди обязательно отнимут.

ЛО: Какие злые люди? Злые попы?

Ольга: Не только. Хотя и попы тоже, испортят все. Найдутся люди, которые это мое дорогое каким-то образом потопчут.

ЛО: Ну, ты же вольна выбирать, с кем общаться, духовника выбрать…

Ольга: Да все понятно, я же говорю, это детский сад какой-то. Нельзя давать определенность, когда дело касается того, что мне дорого. Можно давать только неопределенность во внешний мир, тогда не поймают, не испортят, не отнимут. Понимаешь, о чем я говорю?

ЛО: Не очень…Отнимут у тебя… Но ведь есть еще одна функция Церкви — она дает тебе обратную связь по поводу того, что ты думаешь, как ты молишься.

Ольга: Вот, Лень, меня от этой идеи сразу начинает воротить, даже когда мы сейчас разговариваем.

То есть, «пока я в домике», я могу о Боге думать что угодно, никто мне не указ. Во внешний мир можно выдавать только «неопределенность», то есть общие, размытые определения, иначе система представлений о Боге и моих с ним взаимоотношений оказывается под угрозой. К Таинству Покаяния это относится в первую очередь, поскольку неопределенное бормотание об общей греховности на исповеди явно не пройдет. Хотя… Вспоминается в этой связи анекдот из лекций прот. Владимира Воробьева. Бабушка на исповеди:

— Грешна, батюшка!

— В чем грешна-то?

— Во всем грешна!

— Что, секту создала, коней воровала, на большой дороге грабила?

—  Чего нет, того нет!

— А в чем грешна-то?

— Во всем грешна!

Свою позицию сама Ольга оценивает как «детский сад». Как психолог, я могу лишь выявить причины такого отношения к церковному покаянию и продемонстрировать его абсурдность, что и было проделано. Действовать или бездействовать в этой ситуации — решать Ольге. Как я говорил в начале статьи, христианизация и воцерковление не являются целью агиодрамы.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Агиодрама по сюжету иконы «Вход Господень в Иерусалим»

Агиодрама по сюжету иконы «Вход Господень в Иерусалим»
Огороднов Леонид

Огороднов Леонид

Психолог, психодрама-терапевт, социодраматург, тренер Института Тренинга и Психодрамы. Образование Психолог (Московский государственный социальный университет, 1998), Психодрама-терапевт (Институт психодрамы и ролевого тренинга под руководством Е.В. ...
Труханова Юлия

Труханова Юлия

Кандидат психологических наук, преподаватель высшей школы (МГППУ, факультет Клинической и специальной психологии), специальный  психолог. Работаю с детьми и подростками, имеющими особенности развития, а также с их родителями. Веду агио и библио драматические группы в Во...

В статье описан новый для агиодрамы (психодрамы по текстам православного Предания) формат работы — постановка сюжета иконы в психотерапевтических и образовательных целях.

Леонид Огороднов

Психотерапевтическая агиодрама по иконе «Вход Господень в Иерусалим»: гнев на Бога и страх наказания

 Входа Господня в Иерусалим (Вербное воскресение) ознаменовался двумя агиодраматическими постановками иконы — психотерапевтической и образовательной. Так совпало, что с разницей в три дня одну сделал я как монодраму, а вторую — Юля Труханова как социодраму. В обоих случаях формат работы с иконой был применен впервые, и результатом я впечатлен. Надеюсь, что о своей работе Юля расскажет сама, а здесь я опишу то содержание психотерапевтической сессии, о которых мне разрешила поведать протагонистка.

Договор был заключен на исследование тревоги, возникающей при приближении праздника Входа Господня в Иерусалим и при виде иконы.

Сцена была разделена ленточкой на «пространство иконы» и «пространство мира». Пространство иконы состояло из фигуры Христа, обозначенной стулом с Евангелием (напомним, что роль Бога мы в агиодраме не инсценируем); людей, встречающих Христа, поющих ему «осанну» и выстилающих путь одеждами и пальмовыми ветвями (у нас они поделились на роли «Ребенок» и «Взрослый»); людей, сопутствующих Господу (у нас это были Апостолы, важной ролью оказался «Петр»). Это был передний план. За ним на стульях располагались Гора (Голгофа); Дерево (Крест) и Храм. Сцена, таким образом, была трехмерной.

Персонажи были размещены так, чтобы линии обратной перспективы сходились на «Предстоящем перед иконой», находящемся в «пространстве мира». «Предстоящий» может рассматривать икону, изучать ее, спрашивать о чем-то ее персонажей – в зависимости от контракта. Протагонист может сразу занять место наблюдателя или начать двигаться к нему с комфортного для себя расстояния, рассказывая о своих чувствах, и входя таким образом в действие. В нашем случае эту роль скорее можно обозначить как «Вопрошающий».

Огоронов_Труханова_1

Во время интервью на пути к роли «Предстоящего» выяснилось, что протагонистка (назовем ее Кира) боится быть похожей на людей, которые сейчас воспевают Иисуса, а через неделю потребуют Его казни. Потом мы вошли в пространство иконы.

Взрослый обитатель Иерусалима, встречающий Христа, относился к нему потребительски: «Ты известный пророк, недавно оживил Лазаря. Я надеюсь, что ты поможешь и мне в моих нуждах, не обмани моих ожиданий».

Ребенок чувствовал бескорыстную любовь ко Христу, радовался, выстилая Ему путь пальмовыми ветвями. В то же время, он боялся что, когда вырастет, начнет относиться к Иисусу подобно старшим. В этой роли Кира начала всхлипывать, и мы вышли в психодраматическое «зеркало». В «зеркале» выяснилось, что Кира злится на Христа, поскольку долгое время молится о своих нуждах, но не получает желаемого. Кроме того, она боится, что за ее злостью последует наказание.

Ропот на Бога — явление не столь редкое, хотя и не всегда осознаваемое. Люди часто вытесняют свой гнев на Бога, или переносят его на людей, почитая такую злость меньшим грехом. Однако и неосознаваемый гнев остается грехом, но теперь человек теряет возможность покаяться в нем или разобраться в его причинах. Первый шаг в работе с гневом – осознание самого гнева. Вернувшись в роль «Взрослого жителя Иерусалима», Кира от лица персонажа смогла сказать о своей злости и своем страхе: «Я злюсь на Бога, когда не получаю желаемого, но не могу сказать Ему об этом, потому что боюсь Его гнева».

Подведем промежуточный итог, что мы узнали? Мы узнали, что тревога является результатом идентификации Киры с ролью предателя. Последняя, в свою очередь, складывается из неудовлетворенных ожиданий и гнева на Бога, который скован страхом наказания. Гнев и страх при этом склеиваются с любовью к Богу. В ходе действия амбивалентные чувства по отношению к Богу были разведены по персонажам: «Ребенок» мог искренне выразить любовь к Богу, «Взрослый» — гнев и страх.

Чтобы справиться с гневом, нужно устранить его причины, которые коренятся в неудовлетворенных ожиданиях. Эти ожидания могли быть темой последующей работы (и мы заключили контракт на такую работу), но текущий контракт предполагал изучение тревоги, которую вызывает икона, поэтому мы обратились к темам предательства и страха наказания за гнев.

Я предложил Кире стать одним из людей, сопровождающих Иисуса и, войдя в роль, на вопрос «Кто ты?», она назвала апостола Петра. Из роли она сказала, что знает, зачем Господь пришел в Иерусалим, но надеется, что казни не будет. Кира не соотносила напрямую Петра с предательством, и я напомнил ей, что Петру предстоит трижды отречься от Христа. Это вызвало сильную реакцию, соответствовавшую поведению Петра: «Этого не будет, только не я!»

В этот момент в сцене находились все значимые для понимания тревоги элементы: страх предательства (Петр), любовь к Богу (Мальчик), гнев и страх наказания по отношению к Нему (Взрослый). Я предложил Кире войти в роль Дерева (с иконографической точки зрения — Креста), и оценить ситуацию с его точки зрения. Послания из роли Креста я передаю по памяти.

«Крест» — «Взрослому»: «Он пришел ради твоего спасения, но не ради исполнения твоих желаний. Ты имеешь право на свои желания, но Он пришел, чтобы подарить тебе гораздо большее».

«Крест» — «Ребенку»: «Не бойся. Ты вырастешь, но это не значит, что ты утратишь способность бескорыстно любить».

«Крест» — «Петру»: «Он принесет свою Жертву. Ты отречешься от своего Учителя, но покаешься, и Господь тебя простит. Не бойся видеть правду, она может быть болезненна, но она прекраснее, чем твои надежды».

Персонажи, изображенные на иконе, приняли послания «Креста», поверили ему. «Ребенок» ощутил радость, «Взрослый» — испытал облегчение и задумался о своих желаниях, «Петр» сказал, что у него появилось чувство реальности. Затем каждый из этих персонажей обратился к «Предстоящему перед иконой», с личным посланием Кире из «пространства иконы» в «пространство мира».

«Петр» — «Предстоящему»: «Молись, Господь милостив».

«Ребенок» — «Предстоящему»: «Ты по-прежнему умеешь любить, ничего не требуя взамен».

«Взрослый» — «Предстоящему»: «Ты можешь рассказать о своем гневе Господу, Он не прогневается на тебя в ответ. Ты можешь просить Его о вразумлении, о том, чтобы знать Его волю в отношении тебя».

После того как Кира прослушала эти реплики, оказалось, что чувство тревоги сменилось «ощущением внутреннего стержня». Протагонистка сказала, что фокус внимания у нее сместился с внутренних требований («дай!») на просьбы («подскажи, вразуми!»), и что ей очень важно, что Богу можно рассказать о своих внутренних противоречиях и сомнениях.

Таким образом, мы исследовали чувство тревоги, которое возникало у Киры при приближении праздника Входа Господня в Иерусалим и при взгляде на икону. Выяснилось, что тревога объяснялась страхом предательства, склейкой чувств любви и гнева, обращенных к Господу, и страхом наказания за гнев. В результате работы Кира получила возможность перейти от бессильного гнева к просьбе о помощи и от страха наказания – к надежде.

А агиодрама получила новый мощный инструмент для психотерапевтической работы. Хочу подчеркнуть важность организации сцены при постановке сюжета иконы – важно отделить пространство иконы от пространства обыденного мира. Вместо ленточки можно ввести фигуру собственно Иконы, которая была бы посредником между Вопрошающим и персонажами иконы.

Юлия Труханова

Социодрама по иконе «Вход Господень в Иерусалим»

В день Праздника занятия в воскресной школе проходили в сокращенном режиме, поэтому темой урока был заявлен сам Праздник, а в качестве темы постановки — икона Праздника.

В ходе беседы, проведенной в рамках разогрева, обнаружилось, что никто в группе точно не знал содержания праздника, не помог даже тропарь. Были такие версии: «Вербное воскресение — это праздник, когда освящают вербу», «Нужно с вербой в храм приходить». На вопрос: «А собственно зачем?», отвечали «Чтобы была верба в доме, чтобы было хорошо», «Так бабушка говорит», «Так надо, так положено».

Вспомнили воскрешение Лазаря, тут дети оживились, этот эпизод Евангелия многие знали. Рассмотрели икону, тут группа оживилась, вспомнили и про обратную перспективу, поспорили, является ли ишак и осел одним и тем же животным. Выделили фигуры для постановки и распределили роли.

Сцена представляла собой двухплановую композицию. На первом плане был Осел (Ксюша) с Иконой Христа в руках, были Жители Иерусалима с ветвями, Дети, следующие за Христом, Апостолы Петр и Иоанн. На втором плане — Гора, Древо и Храм.

Были так же Молящийся — Созерцатель иконы и собственно Икона, как доска с изображением.

Молящийся, один из младших участников группы (Вася) сказал, что он пришел в Храм на праздник, но не знает, что изображено на иконе праздника, и хочет узнать, что это за событие.

Первым отозвался Осел — Ксюша из роли Осла сказала, что «Везет Господа в Ирусалим», что «Люди Его прославляют и собственно в этом нет ничего удивительного. Так и надо» и, что «Очень шумно, и он не видел раньше так много людей».

Дети просто славили Христа, потому что, так делали взрослые, и потому что слышали, что Он воскресил Лазаря, ну и вообще, «Господь приехал в город».

Жители Иерусалима — взрослая участница группы Елена и одна из девочек — Варя — из своих ролей сказали, что слышали про воскресшего Лазаря и ждут, что в Иерусалиме наконец будут Царь и порядок.

Апостолы Петр и Иоанн — Арсений и Юра – были рады, что их Учителя наконец-то по достоинству прославляют, но чувствовали беспокойство, так как Учитель говорил им, что идет в Иерусалим, чтобы пострадать. Но Апостолы выразили надежду, что может быть, все как-нибудь успокоится, и ничего страшного не произойдет. «Может, люди наконец поймут, что Иисус — Бог и Спаситель мира, Мессия». В целом, оба Апостола испытывали амбивалентные чувства: радость и тревогу одновременно.

Гора — Елена — сказала, что она кажется та самая гора, которая Голгофа. И что ей «Вообще не нравится, что на ней кого-то казнят», что «Интересно смотреть на переполох в городе. Она знает Того, кто едет на ослике, это Бог. Ей страшно, что Господь пострадает, и она знает, что он воскреснет и спасет людей».

Древо в этой роли была Маша сказало из своей роли, что его уже почти все обломали, ей, конечно, не жалко веток для Господа, но может и другие деревья подойдут. Что люди вот радуются и правильно делают, Господь их пришел спасать. Но они должны помнить, что спасение будет на Кресте»

Храм — девочка Аня — в своей роли внезапно осознала, что Иисус — тот самый Бог, которому он — Храм — посвящен и чьим Домом является. Вспомнили, как Господ разогнал торговцев, «этих жадин»

Каждый персонаж в конце обратился к Созерцателю.

Послания были такие: Ослик — Господь едет в Иерусалим, чтобы пострадать и спасти людей от грехов, об этом праздник.

Дети — «Мы встречаем Бога ветвями и цветами, потому, что он воскресил Лазаря и потому, что он Бог. Радуйся с нами! Об этом праздник».

Апостолы — «Господь воскресил Лазаря, и Иерусалим встречает нас, Его как царя. А нам тревожно, потому, что мы слышали от Учителя, что он хочет пострадать за мир. Присоединяйся к встрече».

Жители — «Это наш великий пророк и царь! Об этом праздник»

Гора — «Господь въезжает в город в славе, а на самом деле едет ко мне. Он едет на смерть. А потом будет Пасха и всем радость. Вот об этом праздник».

Древо — «Это я сейчас дерево, а на самом деле я Крест. Скоро страстная неделя начнется. Господь умрет на кресте. А потом будет Воскресение. Об этом праздник».

Храм — «Я Храм, во мне люди молятся Богу. Сейчас Господь идет в свой дом, а потом пойдет спасать людей. Жалко не все люди это понимают».

Икона — «На мне изображен праздник Вход Господень в Иерусалим, а не Вербное воскресение. Где ты тут видишь хоть одну вербу? Это вообще не про вербу! Это про то, как Господь воскресил Лазаря и поехал в Иерусалим. Помни об этом».

Созерцатель — Теперь я знаю, про что праздник. А почему все-таки освящают вербы-то?

Максим из роли Иконы — «У вас холодно и пальмы не растут. Только вербы. Вербы вообще не главное! Господь едет тебя спасать от смерти и греха. Об этом я тебе и говорю!»

Созерцатель — «Хорошо, хорошо! Я понял!»

В конце занятия дети прослушали стихотворение Тимура Кибирова «Их-то Господь вон какой…» Стихотворение произвело довольно большое впечатление на группу и позволило провести активный шеринг, в ходе которого дети делились в основном чувствами горечи от того, что Господь принял страдания и смерть, и радости от осознания, что Он спасает каждого, кто этого хочет.

Приложение. Икона «Вход Господень в Иерусалим»
Огоронов_Труханова_2

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Покаяние и стыд: опыт агиодраматического исследования

Огороднов Леонид

Огороднов Леонид

Психолог, психодрама-терапевт, социодраматург, тренер Института Тренинга и Психодрамы. Образование Психолог (Московский государственный социальный университет, 1998), Психодрама-терапевт (Институт психодрамы и ролевого тренинга под руководством Е.В. ...

Есть стыд, ведущий ко греху, и есть стыд — слава и благодать.
Сирах. 4:25

Начну с описания отличий между чувством вины и стыдом, поскольку их часто путают. Действительно, одно и то же действие или бездействие может сопровождаться одновременно и чувством вины, и стыдом. Однако существуют случаи, когда чувство вины не сопровождается чувством стыда, и наоборот, переживанию стыда не сопутствует переживание вины.

Чувство вины возникает как психологическая реакция на нанесение реального или воображаемого вреда кому-либо (человеку, группе людей, себе самому), либо в случае нарушения запретов, принятых как часть собственной личности (например, заповедей Господних).

Стыд предполагает соотнесение своего поведения с собственными личностными качествами и возникает тогда, когда поведение разрушает положительный образ Я: «я грязный (грязная), глупый (глупая), некрасивый (некрасивая), слабый (слабая), трусливый (трусливая) и проч.». Стыд предполагает, кроме того, наличие внешнего судьи (реального или воображаемого), разоблачения со стороны которого мы боимся. Я вполне могу, не особо о том печалясь, признаться себе, что я слабый или трусливый, но если об этом узнает кто-то еще, я сгорю со стыда. Поэтому человеку, переживающему стыд, хочется стать как можно менее заметным, сжаться в комочек.

Если я наступлю соседу в метро на любимую мозоль, я буду чувствовать себя виноватым, поскольку вижу, как ему больно; однако вряд ли я почувствую стыд, поскольку  это действие никак не задевает мою самооценку. И наоборот, если я выйду с выступлением перед большой аудиторией, позабыв застегнуть ширинку после туалета, я по всей вероятности буду переживать стыд («я грязный»), однако вряд ли я почувствую себя виноватым, поскольку я никому не нанес никакого ущерба.

Немного в сторону. Совершение «бесстыдных» поступков – частый мотив в житиях святых, в основном, юродивых: «Для большего же обнаружения своего мнимого безумия, отлагая человеческий стыд, много раз ходил он по базару нагой, как бы бесплотный, истинный подражатель бесплотным» (житие Симеона Юродивого, по Димитрию Ростовскому). Здесь интересно несколько моментов. Во-первых, Симеон, как сказано в тексте, таким поведением подтверждает свое мнимое безумие. Во-вторых, он провоцирует агрессию и, возможно, похоть у окружающих, тем самым демонстрируя им отсутствие у них смирения. Наконец, интересно, что сам Симеон, «истинный подражатель бесплотным», стыда, по всей видимости, не чувствует, поскольку у бесплотного существа нет стыда за свое тело, присущее существам плотским.

Однако вернемся к теме. В  более сложных поведенческих случаях стыд и вина, действительно, ходят рука об руку. Если я в сердцах обругаю свою жену, то через какое-то время я буду, с одной стороны, чувствовать себя виноватым, видя ее обиду; с другой стороны, мне будет стыдно за то, что я плохой муж (или, например, за то, что не умею сдерживать свои чувства). В данном случае одно и то же поведение сначала оценивается с точки зрения величины ущерба, нанесенного другому человеку, а затем делается вывод о собственных качествах. «Я обидел свою жену» (вина), следовательно «я плохой муж» (стыд). Если такая связка существует во внутреннем пространстве человека, стыд и вина трудноразличимы, что создает некоторые сложности для психотерапевта.

Но прежде, чем говорить о стыде с точки зрения психотерапии, хотелось бы сказать несколько слов о религиозной точке зрения на стыд.

В первых же главах книги Бытия упоминается стыд: «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (Быт. 2:25). Первые люди безгрешны, поэтому невинны. Телесная нагота не вызывает у них нечистых помыслов. Здесь нет ни вины, ни стыда, Адам и жена его (еще без имени) не преступили еще заповеди, поэтому нет вины; они по-детски целостны, они «одна плоть», поэтому нет стыда. Им нечего скрывать ни друг от друга, ни от Бога. Но вот происходит обольщение и следующее за ним грехопадение: змей обольщает жену Адама, она –самого Адама. Заповедь нарушена. Первой же реакцией наших прародителей становится стыд: «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания» (Быт. 3:7)

Поскольку змей обещал им в качестве награды познание (приобщение к опыту) добра и зла, то мы видим, что нагота (в других толкованиях – половая разделенность) оценивается и переживается как зло. «Я наг (иной, чем ты), это плохо, и ты это видишь. Мне стыдно». В мир входит стыд как плод греха – люди, во-первых, перестают быть одной плотью, отпадают друг от друга, во-вторых, они отпадают от Бога, чью заповедь они нарушили.

Помимо стыда друг перед другом, они испытывают стыд и перед Богом: «И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая.

И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: [Адам,] где ты?
Он сказал: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся.»
(Быт. 3: 8-10)

Замечу, что это не стыд за совершенный проступок, это опять-таки стыд за свою наготу или отделенность, инаковость. Бог перестает быть Отцом, Творцом, теперь Он рассматривается как судья или свидетель позора.

А вот в отношении своего проступка Адам и его жена испытывают, по всей видимости, вину. Это видно по тому, что они пытаются переложить ответственность на кого-то другого. Только вину можно попробовать переложить на кого-то, в случае стыда это не получится: «Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел.» (Быт 3:12) То есть Адам пытается переложить вину, во-первых, на жену, а во-вторых, на самого Бога («А зачем Ты мне дал такую жену?») И это притом, что его объективная ответственность выше, чем у жены: она знала о заповеди только со слов Адама, сам же он получил ее непосредственно от Господа. Жена Адама, в свою очередь, сваливает вину на змея. В результате все персонажи (змей, Адам и его жена, отныне нарекаемая Евой) получают наказание.

Отмечу нераскаянность Адама и его жены, имеющую самое прямое отношение к нашей теме. Если бы они, вместо того чтобы прятаться от Бога, нашли в себе мужество покаяться в преступлении заповеди, история человечества была бы совершенно иной.

В Православии большинство Святых Отцов различают стыд как голос совести, звучащий вследствие совершенного греха или греховного помысла и ложный стыд, препятствующий осознанию греха и тем самым  увеличивающий его тяжесть. Такое объяснение стыда встречается уже в неканонической ветхозаветной Книге Премудрости Иисуса сына Сирахова:

«Наблюдай время и храни себя от зла — и не постыдишься за душу твою: есть стыд, ведущий ко греху, и есть стыд — слава и благодать.
Не будь лицеприятен против души твоей и не стыдись ко вреду твоему.»
(Сирах. 4: 23-26). И далее: «Не противоречь истине и стыдись твоего невежества. Не стыдись исповедывать грехи твои и не удерживай течения реки.»(Сирах. 4: 29-30).

В главах 41 (19-29) и 42 (1-14) Иисус Сирахов разворачивает мысль о том, чего нужно и чего не нужно стыдиться. Поскольку текст слишком велик по объему для этой статьи, я предлагаю читателю ознакомиться с ним самостоятельно.

Св. Антоний Великий, основатель монашества, продолжает мысль Иисуса Сирахова: «Святое Писание удостоверяет, что стыд бывает двоякого рода: один, от которого рождается грех; а другой, от которого происходит слава и благодать. Стыдение сделать грех есть истинный и спасительный стыд; стыд же, из которого рождается грех, есть стыдение, препятствующее приводить в исполнение заповеди Божии. Ничего не стыдись делать, что согласно с волею Божиею, и в деле истины не таись; не бойся возвещать учение Господне, или словеса премудрости, и не стыдись грехи свои открывать духовному отцу своему.» (Добротолюбие, т.1, слово 1, 76)

О том, что роль внешнего судьи, наблюдателя, оценивающего поведение человека, может быть благотворна, рассказывается в следующем эпизоде из жития преп. Ефрема Сирина: «Принужденный трудами рук своих снискивать себе пропита­ние, он не почел для себя уничижением наняться в работники к содер­жателю бани. По соседству с домом, в котором он поселился, жила одна женщина бесчестного поведения, которая один раз вступила с Ефремом в непристойный разговор, желая склонить его ко греху. Су­ровые слова, сказанные им на первое покушение женщины, только усилили ее бесстыдную наглость. Но Ефрем, предложив совершить грех посреди города, у всех на виду, тем самым искусно заставил ее ска­зать, что она стыдится людей, и воспользовался ее ответом, чтобы обратить ее на путь добродетели, и сильными словами сумел возбу­дить в ее сердце стыд и страх Божий. «Если мы, – сказал он, – сты­димся людей, то не более ли должны стыдиться и бояться Бога, Кото­рому известны и сокровенные мысли людей, и Который некогда приидет судить всех и воздать каждому по делам?» Тронутая этими словами женщина молила преподобного наставить ее на путь добродетели и, по совету Ефрема, удалилась в один из ближних монастырей.»

В наших целях удобно будет различать спасительный стыд, ведущий к Покаянию и ложный стыд, от Покаяния уводящий. Стыд в сочетании со смирением ведет к Покаянию, а стыд в сочетании с гордыней ведет к греху. Спасительный стыд очищает, ложный – разрушает.

Антитезой стыду, по справедливому замечанию Лиз Бурбо, является гордость – чувство, при котором человеку хочется продемонстрировать окружающим свои достижения или личные качества. Я не буду вдаваться в анализ различий между гордостью и гордыней, поскольку гордость не является целью терапии стыда. Скажу только, что в   синодальном переводе Нового Завета греческий текст, переведенный словом  «гордость», всегда имеет отрицательную коннотацию. Однако гордость в ее современном положительном понимании, гордость, которая не противопоставляется смирению, в Новом Завете также присутствует. Это чувство обозначается греческим словом «kauchsiV» («кАйхисис») и обычно переводится как «хвала», «похвала» или «хвалиться», хотя у него есть и прямое значение «гордость». См. у ап. Павла: «Ибо похвала наша сия есть свидетельство совести нашей, что мы в простоте и богоугодной искренности, не по плотской мудрости, но по благодати Божией, жили в мире, особенно же у вас.» (2 Кор. 1: 12). И там же: «Я много надеюсь на вас, много хвалюсь вами.» (2 Кор. 7:4)

О том, что гордость, в отличие от гордыни, не противостоит смирению, свидетельствует следующий отрывок из Послания к Римлянам: «Итак я могу похвалиться в Иисусе Христе в том, что относится к Богу, ибо не осмелюсь сказать что-нибудь такое, чего не совершил Христос через меня, в покорении язычников вере, словом и делом,
силою знамений и чудес, силою Духа Божия, так что благовествование Христово распространено мною от Иерусалима и окрестности до Иллирика.»
(Рим. 15:17-19)

С психологической точки зрения, стыд можно определить как страх разоблачения поведения или личностных качеств, субъективно оцениваемых как отрицательные. Принципиальных различий в механизмах возникновения истинного и ложного стыда не существует. Разница состоит в интенсивности страха осуждения, который может влиять на самооценку и на осознанность (целесообразность) поведения. В ситуации психотерапии мы имеем дело исключительно с ложным стыдом, поскольку человек, испытывающий целительный стыд, не испытывает потребности в помощи, он способен сам скорректировать свое поведение и мировосприятие таким образом, чтобы не страдала его самооценка.

Целью психотерапии при работе с чувством стыда является достижение клиентом адекватной самооценки, что предполагает 1) принятие ответственности за свое поведение и 2) различение поведения и личности. Подчеркну, что речь идет не обязательно о повышении самооценки (хотя обычно самооценка стыдящегося человека снижена), но о приведении самооценки в соответствие с реальностью. Задача осложняется тем, что поведение, за которое клиент должен принять ответственность, а иногда и сам стыд, не всегда хорошо осознается клиентом. Но даже если клиент знает, о чем идет речь, ему трудно говорить об этом, особенно в условиях групповой работы.

Однако другого пути исцеления от разрушающего стыда, кроме как рассказать терапевту и группе о том, что произошло, не существует. Для того чтобы это произошло, необходимо огромное доверие клиента к терапевту и группе, а это доверие, в свою очередь, возможно только тогда, когда клиент верит, что его рассказ не будет воспринят с осуждением или осмеянием. Создание атмосферы доверия или, по-христиански, любви – основная задача терапевта. Если это получается, то сам рассказ клиента о постыдном происшествии становится целительным, человек принимает ответственность за свое поведение. Вторая задача психотерапии – различение поведения и личности – решается в тот момент, когда клиент всей душой, всем телом чувствует, что его принимают как полноценного человека, несмотря на его мнимые или реальные ошибки.

Из интервью с участницей агиодрамы:

ЛО: Давай теперь поговорим об агиодраме.  Я тебя прервал, ты начала говорить, что агиодрама для тебя – это разновидность психодрамы…

Инна: Да, и терапевтический эффект она дает глубокий.

ЛО: Ты ходишь уже более полугода, ты один из «старожилов» агиодрамы, я не считал, сколько раз ты была, но явно больше десяти, ты чаще других участников была протагонистом. Чьи драмы тебе особенно запомнились?

Инна: Мои.

ЛО: J А кроме них?

Инна: Была драма…Я не помню святую…Там была встреча протагониста со святой… Протагонистом была Н.

ЛО: Это была Параскева Римская.

Инна: Параскева, да.

ЛО: И что тебя зацепило?

Инна: Меня зацепила возможность агиодрамы проработать глубокую внутреннюю травму. Искреннее отношение к религии, к выбранному святому позволило добиться такого доверия, что человек открылся самому себе в группе.

ЛО: Доверие к святому позволило…

Инна: …открыться и проработать травму, к которой человек шел долгие годы и подобраться, я так думаю, не мог.

В агиодраме, о которой вспомнила Инна, мы договорились с протагонисткой, глубоко верующей воцерковленной женщиной (назовем ее Н.), о постановке жития блаженной Параскевы Римской. Не стану пересказывать житие, поскольку до его постановки дело так и не дошло. Тем не менее, я считаю эту агиодраму одной из самых очевидно результативных в моей практике.

В качестве разогрева и для фокусировки темы работы я попросил протагонистку поговорить со святой, сформулировать свою проблему. Но она не смогла обратиться к ней, объяснив, что и в жизни уже давно не может молиться к этой любимой ею святой. Тогда я попросил протагонистку просто идти к участнице группы, играющей роль Параскевы Римской из дальнего угла комнаты, и остановиться на расстоянии, которое символизировало бы психологическую дистанцию. Клиентка остановилась на значительном расстоянии и сказала, что дальше ее не пускает что-то, чего она очень боится. Стало очевидно, что духовная роль «Молящейся» чем-то блокирована, и в такой ситуации переход к обычной для агиодрамы постановке жития стал бессмысленным. Нужно было исследовать то, что мешает обратиться к святой. Этому исследованию, проведенному в русле классической психодрамы, мы и посвятили большую часть времени.

Я получил разрешение протагонистки и могу, не нарушая правила конфиденциальности, описать суть внутреннего конфликта. Более 20 лет назад Н сделала аборт. Будучи глубоко верующей, Н. много раз исповедалась в этом грехе, однако чувство вины (или то, что Н. воспринимала как чувство вины) не оставляло ее на протяжении многих лет. Именно это чувство и не давало ей возможности обратиться за помощью к св. Параскеве. Она считала себя недостойной заступничества святой. Именно это обстоятельство – ощущение себя «недостойной» и навело меня на мысль, что в основе проблемы лежит не только и не столько вина, сколько стыд.

Мы поставили символическую фигуру барьера, не пускающего Н. к святой. Я попросил Н. сыграть роль барьера. Долгое время протагонистка не могла вымолвить ни слова. Работа была мучительной и для Н., и для группы и для меня. Так обыкновенно бывает в работе со стыдом – признаться в чем-то постыдном страшно даже одному человеку, тем более страшно совершить такое признание перед группой. Затаенный стыд становится «жгучим», человек боится «сгореть со стыда». (Ничего подобного не происходит в работе с чувством вины, если оно не связано со стыдом). Однако наша группа существовала не первый месяц, Н. хорошо знала ее участников и доверяла им. В конце концов искреннее желание участников группы помочь Н. победило стыд.  Протагонистка разрыдалась и начала говорить.

Оказалось, что более глубокой, чем сам факт аборта, причиной духовной проблемы Н. было то обстоятельство, что Н. не знала, кто отец ребенка. Н., на момент аборта молодая женщина, вела вольный образ жизни, встречалась с несколькими мужчинами одновременно, и не знала, кому из них обязана беременностью. Позже, более глубоко приняв веру, Н. устыдилась своего бурного прошлого, однако этот стыд, как непереносимый, был вытеснен чувством вины перед ребенком. В результате Н. и после аборта стыдилась ребенка, не давала ему места в своем сердце, то есть продолжала его убивать.

Пока этот стыд не был осознан, Н. лишала себя возможности действенного покаяния. Она попросту не знала, в чем надо каяться – раскаявшись в аборте и искренне обещая, что этого не повторится, она не решала проблему стыда за ребенка, уничтожающего память о нем. Введя фигуру нерожденного ребенка, заменившую барьер, мы разобрались в этих чувствах, отделили вину от стыда. Н. смогла принять нерожденного ребенка, несмотря на его «постыдное» происхождение. Из роли ребенка Н. простилась с матерью и переместилась из позиции барьера, мешающего протагонистке обратиться к Параскеве, за спину Параскевы, под ее покровительство. Тем самым, ребенок, с одной стороны, обрел свое место в жизни и в памяти Н.,  а с другой стороны, была восстановлена возможность молитвенного общения протагонистки со святой.

Давайте посмотрим, что здесь произошло с точки зрения теории ролей. Ядром агиодрамы было покаяние, и в нем явно выделяются три уровня: психологический, представленный виной перед ребенком; социальный, представленный стыдом перед окружающими за свое поведение; трансцендентный, представленный сознанием греха перед Богом. Церковное покаяние состояло в том, что Н. каялась перед Богом в том, что она присвоила себе божественное право решать, кому рождаться, а кому – нет. Этот грех был ею озвучен на исповеди. Результатом должна была бы быть внутренняя работа, сходная с работой горевания, приводящая к принятию своей ответственности и «отпусканию» младенца. Однако эта работа была скована чувством стыда за ребенка. Конфликт психологических ролей привел к тому, что блокировались и некоторые духовные роли, в той части, в которой они касались молитвенных просьб: «если я после покаяния все еще мучаюсь виной, значит, Бог не простил меня, и я не могу ничего просить у Него для себя». (Уточню, что этот запрет не касался, к примеру, молитв о близких). С течением времени этот запрет был перенесен и на обращение к некоторым святым.

Это была самая одна из самых терапевтичных, ориентированных на тему работ из всех проведенных мною агиодрам. Изначально заключенный контракт – прочувствовать жизненные выборы святой – сменился другим контрактом – исследовать и, по возможности, снять барьер, мешающей обратится к святой. Я сознательно минимизировал постановку жития, поскольку знал, что образ святой у протагониста уже сформирован. Вплоть до разрешения внутреннего конфликта, связанного с фигурой ребенка, я ни разу не поменял ролями протагонистку и исполнительницу роли Параскевы.  Задачей, в отличие от классической психодрамы, было не получение ресурса от святой, а снятие блоков, препятствующих молитвенному общению.  Психодраматическая Встреча Н. и св. Параскевы стала возможной благодаря безмолвному присутствию святой, благодаря доверию к Богу и Его святой. Постановки сцен из жития св. Параскевы в этом случае не требовалось, потому что доверие к ней, ради которого мы и ставим жития, существовало изначально. Но само присутствие святой задавало специфически агиодраматическую составляющую действия.

Особо отмечу, что описанная выше работа не подменяет таинства Покаяния. С религиозной точки зрения ее можно рассматривать как часть подготовки к Таинству Покаяния. Поскольку я общался с Н. и после завершения агиодраматического цикла, я знаю, что она обращалась к своему духовнику с этой темой.

С согласия Н. я опубликовал описание этого случая на миссионерском портале протодьякона Андрея Кураева и на форуме одного терапевтического сайта. Мне хотелось бы закончить статью объяснением своей позиции в связи с двумя возражениями, поступившими, соответственно, от верующего и от психотерапевта. Вообще, возражений было много, но эти два показались мне наиболее существенными.

Сначала попробую соотнестись с возражениями своего коллеги.

alexey5351 пишет:

Описанная Вами Н. с ее историей — это классический виноватый человек Фрейда, предрасположенность и симптоматика, на мой взгляд, близки к депрессивным (с психодинамической точки зрения). Корни ее состояния могли формироваться задолго до того, как она приняла решение об аборте.

То есть с тем, что ее мучает, вполне можно работать как в индивидуальной, так и групповой терапии, без какой бы то ни было трансцендентности. Почему для нее именно агиодрама эффективна, а не индивидуальная терапия? Что происходит с глубокими, хроническими вещами, которые привели ее к этой точке? Или она пошла в результате работы в группе в церковь, покаялась, и все как рукой сняло. Покаяние необходимо и достаточно в лечении психологических расстройств?

Фрейду, наверное, никогда не простится его широко растиражированная фраза о том, что «кто спрашивает о смысле жизни, тот болен». Классический психоанализ, с его представлением о религиозных чувствах как об одном из проявлений Супер-Эго, менее других методов психотерапии подходит для работы с переживаниями верующих. Исходя из психоаналитических классификаций, любого человека, отправляющегося на исповедь, придется причислить к категории виноватых, добавив сюда еще и мазохистские тенденции, коль скоро этот человек специально ковырялся в себе, чтобы обнаружить, в чем он виноват. Если же он это делает регулярно, то к генерализованной вине и тревоге нужно еще присовокупить гипотезу об обсессии. И к этой категории «больных» придется причислить несколько сотен миллионов верующих.

Игнорируя попытки поставить диагноз на расстоянии, не премину выразить согласие с фундаментальным тезисом психоанализа: действительно, истоки любой психологической проблемы лежат в прошлом. Я согласен и с тем, что одно и то же травматическое событие разными людьми переживается по-разному, в зависимости от характера ранней детской травматизации. Отсюда, однако, не следует, что для  решения психологических проблем неизбежно путешествие в прошлое. Существуют десятки направлений психотерапии, не обращающихся к детским переживаниям клиента, и, тем не менее, доказавших свою эффективность. Перечислю наиболее известные и влиятельные: гештальттерапия, гуманистическая психотерапия, НЛП, символдрама, телесноориентированная  терапия, весь комплекс когнитивно-бихевиоральных методов и проч. Психодрама, как метод чрезвычайно гибкий, позволяет ведущему выбирать способ взаимодействия с протагонистом. Мы можем отправиться в путешествие по ранним переживаниям клиента, но можем также решить проблему во вневременной символической реальности. Агиодрама, как разновидность психодрамы, работает преимущественно с символической реальностью.

Соглашусь и с тем, что «можно работать как в индивидуальной, так и групповой терапии, без какой бы то ни было трансцендентности». Вернее можно было бы, если бы контракт был изначально заключен на работу с чувством вины и стыда. Однако в данном случае контракт предполагал исследование причин, мешающих протагонисту молиться. Работать «без какой-либо трансцендентности» означало бы совершить грубейшую профессиональную ошибку, состоящую в игнорировании религиозных чувств клиента.

«Или она пошла в результате работы в группе в церковь, покаялась, и все как рукой сняло?».  Во-первых, вряд ли мы можем ожидать, что у верующего человека покаяние «как рукой снимет» переживания по поводу последствий аборта. Во-вторых, у воцерковленного человека исповедь не бывает единичной, Покаяние – это длительный труд. То, что нам удалось, как я надеюсь, сделать – это, выражаясь психоаналитическими терминами, вывести из бессознательного, осознать вытесненный стыд: «где было Оно, там стало Я». Психологическое состояние клиентки после терапии можно описать молитвенными словами из 50-го Псалма: «Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя; яко беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мной есть выну» («Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня, ибо беззакония  мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною.») Именно такое умонастроение клиентки (более полное сознание греха и надежда на очищение)  можно считать достижением этой психотерапевтической сессии.

«Покаяние необходимо и достаточно в лечении психологических расстройств?» – И опять я соглашусь с невысказанным тезисом: да, одного покаяния недостаточно. Но дальше выскажу поистине еретическую для большинства психотерапевтов мысль: да, верующий человек, живущий полноценной  церковной жизнью, в подавляющем большинстве случаев может обойтись без нас, коллеги. Этим тезисом я, пожалуй, закончу заочную беседу с психологом и перейду к прениям с людьми верующими.

Начну с прямо-таки поэтического поста, опубликованного на миссионерском сайте о. Андрея Кураева.

Елена Фил. пишет:

Разве Вы не читали Святых Отцов — не нужно ничего представлять и импровизировать?
Тем более играть на сцене?

Не нужно символически изображать абортированных младенцев…

И передавать их Святым. Нет такого в святоотеческой литературе… Не нужно, понимаете?

К сожалению, это часто встречающаяся в среде верующих точка зрения, согласно которой опыт психотерапии и религиозный опыт несовместимы. Разумеется, у Святых Отцов нет ни одного высказывания по поводу психотерапии, просто потому, что подавляющее большинство их психотерапию не застало, а современные нам Святые Отцы не очень интересовались этой темой. Но даже если отнести, к примеру, нелицеприятные высказывания св. Иоанна Кронштадтского об интеллигенции к психотерапевтам, то и в этом случае нужно констатировать, что эти высказывания представляют собой не вероучительные истины, а теологумены, то есть частное мнение святого как человека. К такому мнению можно относиться с уважением, но с ним можно и не соглашаться. Именно теологумены разных святых, в отличие от высказываемых ими в Духе вероучительных истин, могут противоречить друг другу. (Однажды Серафима Саровского спросили, может ли он ошибаться. «Когда говорю от себя – могу ошибаться, когда говорю в Духе – нет, не могу», — ответил святой).

Елена Фил.:

Неужели со своим «спектаклем» будете по храмам ездить, чтобы женщины, у которых вина после абортов не проходит, ходили к Вам в спектакль — передавать мысленно абортивных младенцев к св. Параскеве.
Не нужно устраивать спектакль из покаяния!!!

Судя по тому, что Елена называет психодраму «спектаклем», суть этого метода психотерапии ей не знакома. Нет смысла вдаваться в длительные объяснения, скажу только, что психодраматическая постановка, в отличие от театральной, не имеет эстетических целей. Следуя логике Елены, мы дойдем до того, что и Литургию назовем спектаклем – там тоже распределены символические роли.

Существеннее вопрос о том, отважусь ли я ездить по храмам с агиодрамой, чтобы облегчать чувства вины и стыда у женщин, сделавших аборт. Я вижу здесь два вопроса: 1) уместна ли агиодрама (шире – психотерапия или психологическое консультирование) в приходских общинах и 2) является ли агиодрама средством лечения женщин, сделавших аборт.

Что касается первого вопроса, замечу, что во многих приходских общинах работают психологи. Поскольку агиодрама является разновидностью психодрамы, я не вижу причин, по которым она не могла бы быть применена на приходе. Относительно того, буду ли я «ездить по храмам» – нет, не буду, поскольку у меня нет «миссионерских» целей.

Второй вопрос несколько сужает область применения агиодрамы. Не поленюсь повторить, что агиодрама является разновидностью психодрамы (то есть методом психотерапии), специфичность которой состоит в систематической работе с трансцендентными (в данном случае, духовными, религиозными) ролями. Если какой-то фактор, какое-то неосознанное чувство (в данном случае, стыд) препятствует соприкосновению с духовной ролью (в данном случае с ролью «Молящейся»), я буду работать с этим чувством.

Елена Фил.:

Покаяние — это плач…. плач, но не в спектакле, а дома — в подушку, что был(а) идиоткой(ом) и так нагрешил(а), что были мозги промыты….
Плач и благодарение Господу, что тебе дали время на покаяние и на исправление жизни.

Что не погубил милостивый Господь со всеми грехами…

Катарсический плач в группе в случае, когда темой работы является стыд, намного продуктивнее, чем плач в подушку – по причинам, которые я описал выше. Это еще не покаяние, но первый шаг на пути к нему.

Я не знаю, каковы сейчас взаимоотношения  Н. с Богом в связи с абортом, чувствует ли она себя прощенной или нет. Это слишком интимная область, касающаяся Бога, Н. и ее духовника. Даже если она попытается рассказать мне об этом, я убегу, зажав уши. Но в одном я уверен: стыд Н., будучи осознанным, из ложного стал спасительным, из разрушающего превратился в «стыд во славу и благодать».

Елена Фил.:

Лучше эти женщины епитимью дополнительно возьмут — какую смогут понести. Любой батюшка подскажет…

Возвращаемся к теме религии и психотерапии. Словечко «лучше» предполагает противопоставление. Почему нельзя принимать участие в психотерапевтической группе (с благословения духовника, к слову сказать) и, вместе с тем, отмаливать свой грех?  Н. не могла «взять дополнительную епитемью» по той простой причине, что не осознавала греха блуда в его связи с абортом. И за двадцать с лишним лет ни один батюшка ей не подсказал значимость этой связи.

Помимо темы взаимоотношений религии и психотерапии, здесь присутствует еще одна часто обсуждаемая тема – о разделении сфер деятельности священника (духовника) и психолога (психотерапевта). Эта тема была поднята и в ходе обсуждения истории Н., однако здесь не место вдаваться в подробности. Лучше я просто приведу пример того, как в похожем случае поступил священник:

Вера Волынец:

Недавно, слушая Евангелие от Матфея, я услышала слова Иисуса: «…Потому, как вы судите, так и Вас будут судить, и какой меркой меряете, так и вас будут мерить…» Сердце моё упало. Я поняла эту фразу как если я себе чего-то не могу простить, значит меня не простят. Но решила обратиться за толкованием к одному священнику. Бог знает, почему именно в личку, а не в раздел, но это стало решающим фактором. Священник поинтересовался что значит «не могу простить? Это как?» Я и ответила: «В 19 лет сделала аборт. Но не по неведению или неверию (в тот момент Бог для меня существовал; хоть я и не жила тогда по православным законам, но я знала, что за всё буду отвечать перед Ним), а потому, что не могла поступить по-другому. Парню было 17 лет. Я его не любила, но он меня любил. Я говорила себе, что не могу сделать его отцом и этим поломать ему жизнь. Родить сама тоже не могу, т.к. в тот период как раз папа ушел из семьи, и я не могла сесть на шею к маме».
Под такими «благородными» причинами я пошла на это.
Священник дал мне ответ касательно моего вопроса. Также сказал, что я могла поступить по-другому, и посоветовал копаться в этой истории дальше. Я ответила, что не хочу копаться, т.к. будет больно…
Но успокоить мысли я уже не могла. В меня посеяли «зерно сомнения» в том, что я поступила так от безвыходности. В итоге всплыла правда. Пришлось признать, что, если бы я захотела рожать, мне бы пришлось пройти ряд унизительных для меня моментов: знакомство и объяснения с родителями. Подшучивания со стороны друзей о браке «по залету» (а для меня такая форма брака была унизительной). И последнее, понимание того, что мне придется себя переламывать и жить с нелюбимым человеком. Бороться за счастье с ним.

То есть обычная гордыня стала всему причиной, а не то, что я считала столько лет. Поэтому первая исповедь не принесла облегчения. Я понимала, что поступила не правильно. Но каялась лишь в том, что допустила факт беременности, а не в том, что сделала аборт.

История Веры схожа с историей Н. в том, что здесь тоже есть неосознанный мотив, препятствующий полноте Покаяния. В данном случае это гордыня, хотя и тема стыда («по залету») тоже присутствует. Я привел эту историю в качестве примера того, как священник, в соработничестве со своим чадом, приходит к тому же результату, к какому Н. пришла в результате агиодрамы – к полноте Покаяния.

В принципе, можно ожидать, что обращение именно к священнику, а не к психотерапевту, с большей вероятностью должно привести к такому результату. Однако в случае с Н. ложный стыд, происходящий от гордыни, упорно препятствовал ее прозрению. Грех мог быть осознан на исповеди, при прочтении книги или просмотре фильма, но в данном случае помогла агиодрама. Что ж, «Дух дышит, где хочет» (Ин. 3:8).

Литература:

  1. Бурбо, Лиз. Пять травм, которые мешают быть самим собой. – М. «София», 2006.
  2. Добротолюбие, или словеса и главизны священного трезвения… В 4 ч. Ч. 1-2. – М.: Синодальная Типография, 1902.
  3. Жития святых: Святителя Димитрия Ростовского, в 13 тт. – М., Терра, – 2007.
  4. Фрейд, Зигмунд. Я и Оно. Труды разных лет. В 2 тт. – Тбилиси, «Мерани», 1991.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти