Психодрама и метамодерн

Психодрама и метамодерн
Малинина Ольга

Малинина Ольга

Психолог, психодраматерапевт, арт-терапевт, зав.кафедры Московской Академии Гештальта (МАГ). Образование Психодраматерапевт, Московский институт гештальта и психодрамы. Профессиональное кредо Я – психодраматист и арт-терапевт. Совмещаю в своей ...

Мы уже десять лет как живем в нарождающейся эпохе метамодерна. Психодрама возникла сто лет назад, во времена модерна, а потом как-то жила в философии постмодерна шестьдесят-семьдесят лет. Она дважды устарела? Пора списать ее в утиль? Или она еще актуальна? Что психодрама может предложить нам сейчас и чем ответить на актуальные запросы современности?

 

Психодрама и модерн

Психодрама как психотерапевтический метод возникла в начале 20 века. Обычно называют дату 1 апреля 1921 год, когда Я.Л. Морено, ее основатель, на сцене Венского театра комедии представил публике экспериментальную постановку о политической ситуации в Австрии.

Это было время модерна. Модерн обозначает большой круг явлений культуры, науки и искусства, возникших во второй половине 19 – начале 20 веков под влиянием научно-технического прогресса. Он вырос на идеях Ницше, Фрейда, Кьеркегора, Маркса, Камю, Дарвина и других. Эпатаж, революционность, возникновение метаидей и метанарративов, вера в единственную истину, эксперимент, индивидуализм, прогресс науки, отрицание прошлого – все это есть в психотерапии Я.Л. Морено.

«Передо мной стоял вопрос, что я должен выбрать как моё: всю вселенную или мою семью, род, из которого я произошёл? И я выбрал вселенную», «Истинная психотерапия может быть только психотерапией всего человечества», «Я встречаю людей на улицах и у них дома, в их естественном окружении… я пытаюсь сделать их смелыми, чтобы они могли мечтать снова. Я учу людей играть Бога.» Так Я.Л. Морено рассказывает о себе и о том, чем для него является психодрама. В его высказываниях виден модернистский нарратив с его отрицанием прошлого, будь то психоанализ, привычный театр или традиционная семья, верой в единую истину своего метода, желанием изменить мир через него, возвеличиванием человека до божественного уровня.

Психодрама как метод психотерапии родилась как исключительно модернистская концепция. Основные принципы модерна предполагают, что жизнь клиента однолинейна, есть четкое объяснение причин его проблемы и соответственно решение, терапевт точно знает, как помочь клиенту и чем в итоге закончится психотерапия, проблема находится в человеке, задача терапии — найти его базовый конфликт, дефект, поломку и вылечить от невроза.

Психодрама и постмодерн

На смену эпохи модерна пришла эпоха постмодерна. Его основные принципы строятся на том, что реальность социально конструируется, нет одной истины, психотерапевт не может знать, что для клиента будет важно и в итоге целительно в процессе психотерапии, жизнь его не линейна и точно невозможно предугадать, чем закончится их работа. Психотерапия рассматривается как взаимодействие живых, постоянно меняющихся и подвижных систем, клиента и психолога.

 

На психодраму не могли не повлиять новые веяния терапевтической мысли и постмодернистская риторика. Сам основатель метода, его ученики и последователи внесли новые идеи в теорию психодрамы и развили те мысли, которые Я.Л. Морено изначально высказывал. Г. Лейтц ввела четвертый, трансцендентный уровень роли, тождественный трансперсональному быти­ю человека и много говорила о важности равной позиции директора и протагониста: «психодрама оказывает терапевтическое действие только тогда, когда директор «качается на одних качелях с протагонистом». Идеальная позиция, по ее мнению, возникает лишь в тот момент, когда психодраматерапевт и протагонист работают вместе как настоящая команда, с равным статусом, вместе принимая решения и вступая во взаимоотношения «беру и отдаю».

 

З. Морено считала, что психодрама исцеляет за счет следующих аспектов: фактор «реальных» взаимоотношений («теле»); самораскрытие и искренность терапевта; познание себя в благорасположенной группе (экзистенциальная значимость); катарсис интеграции; инсайт в действии. Как видно из ее идей, большое значение придается теплым, честным, подлинным отношениям, живому процессу протагониста и его спонтанному исцеляющему действию.

 

Сам автор метода Я.Л. Морено настаивал на неадекватности противопоставления естественно-научного и гуманитарного подходов и пытался объединить бихевиоризм с одной стороны и понимающую и экзистенциальную психологию с другой. Как раз в эпоху расцвета постмодерна он вместе с последователями развивал свои изначальные идеи о врожденной спонтанности, креативности индивида, его богоподобной сущности, необходимости реальной встречи здесь-и-сейчас в процессе терапии, важности человеческих проявлений в действии. Он даже предугадал появление биопсихосоциальной модели, говоря о том, что человек – это сочетание генетики, «теле» и среды.

Но не смотря на влияние гуманистических идей и постмодернистских построений психодрама остается прежде всего модернистским методом. Ниже объясню почему.

Почему психодрама – это модерн

Как мы работаем в психодраме? Я опишу классическую полную драму (fulldrama). Первая сцена: диагностика того, что происходит с клиентом. В ней показывается реальная ситуация, в которой возникает его сложность, например необъяснимый «ужос» перед начальником (doing). Заканчивается сцена нахождением ключа, который позволяет перейти в другую сцену, где эта проблема возникла изначально. Вторая сцена: воссоздание прошлой ситуации, когда протагонист усвоил определенную реакцию на воздействие внешней среды и она закрепилась у него как устойчивый поведенческий паттерн. Если брать наш пример, то допустим, что ужас возникал в ответ на постоянные крики отца (undoing). В этой же сцене мы переделываем прошлый опыт протагониста, предлагая ему самому защитить себя, позвать кого-то на роль защитника или как-то еще прожить остановленные эмоциональные или действенные импульсы (redoing). В третьей сцене происходит «проверка на реальность», мы возвращаемся в первую сцену, где протагонист показывал ситуацию, в которой возникает его сложность. Но сейчас он может по-новому отреагировать на прежний стимул, благодаря перепроигрыванию и изменению своей текущей реакции в обстоятельствах, похожих на прошлый опыт. Так проверяется эффективность предыдущих терапевтических действий директора и терапевтическая польза для клиента.

В этом описании алгоритма работы явно виден модерн: есть идея, что жизнь клиента однолинейна, есть четкое объяснение причин его проблемы и понятное решение, директор ведет протагониста в его базовую сцену и лечит соответствующую поломку.

Кроме этого, основные техники психодрамы директивны и часто несут элементы собственного видения терапевта процессов клиента:

— Обмен ролями, то есть взаимная смена ролей протагониста и дополнительного «Я». Директор сам решает, когда обмен необходим и в какой момент послание из роли уже сказано. «Достаточно ли слов «Я тебя люблю» или стоит уточнить «Я тебя люблю, потому что…/для меня это значит…»? Куда пойдет драма, если эти слова не будут произнесены?

— Дублирование, то есть вербализация возможных мыслей и чувств протагониста другим лицом, директором или участником группы. Директор предлагает свою версию эмоционального содержания психики протагониста, основываясь на своем личном и профессиональном опыте. «На самом деле я давно чувствую равнодушие к тебе, а не любовь, но боюсь себе и тебе в таком признаться». У протагониста есть возможность отказаться от директорской версии, но есть такие, кому сложно понять, что на самом деле они испытывают в настоящий момент или их вера в истинность суждений своего терапевта сильна и непоколебима. И тогда протагонист может согласиться совсем не на свои переживания, не фильтруя и не оценивая интервенции директора.

— Зеркало, то есть взгляд на себя и на ситуацию со стороны. Директор сам решает, когда стоит выйти из сцены и показать протагонисту то, что там разыгрывается. Терапевт задает клиенту направление его мыслей через вопросы и через высказывание своего мнения о том, что возникает на сцене. «Что происходит между этими двумя, как тебе кажется?», «Мне удивительно, что они говорят о любви, но при этом отвернулись друг от друга». Что именно увидит протагонист? Как он посмотрит на свой разворачивающийся внутренний мир в сцене? На чем он сделает акцент, а что проигнорирует?

Директор в психодраме может сильно влиять на действие и его мировоззрение во многом определяет куда будет двигаться работа. Сам алгоритм метода психодрамы изначально категоричен и догматичен, этот методологический фундамент лежит в основе его теории и практики. Каким бы гуманным не был директор, полностью убрать базовые принципы психодрамы из работы невозможно: некоторая директивность все равно будет присутствовать.

Психодрама и метамодерн

Сейчас наступила эпоха метамодерна. В 2010 году два философа Т. Вермюлен и В. Аккер ввели в оборот это понятие, новейшей концепции, описывающей и объясняющей события и явления последнего десятилетия. Его основные признаки – это новая этика, просвещенная наивность, осцилляция, перформатизм, реконструкция, возрождение мифа и постирония.

 

Здесь я процитирую исследовательницу метамодернистской парадигмы Гусельцеву М. С. Она четко обозначила наблюдаемые сегодня феномены, с которыми нам нужно научиться жить и работать:

— новая искренность (преодолевающая идеологическую наивность модернизма, иронию и циничный скептицизм постмодернизма);

— новая рациональность (возврат к научной рациональности, учтя ее критику);

— постистория (осмысление и созидание, когда посредством иронии маркируются актуальные проблемы современности);

— прагматичный неоромантизм (предполагающий не путь от культуры полезности к культуре достоинства, а стремление продуктивно использовать две культуры);

— постправда (как принуждение субъекта к саморазвитию критического мышления);

— транспарентность и целый ряд состояний «транс-» — трансгендер, трансгрессия (растворение, преодоление границ), трансгуманизм (расширение психических и физических возможностей человека посредством научно-технических достижений).

 

Сейчас появляются материалы, представляющие исследования метамодернистских явлений в искусстве, науке, повседневной жизни. О психотерапии в этом ключе тоже есть информация. На сайте https://metamodernizm.ru есть статья «Основы метамодернистской психологии», которую можно взять за некоторый базис, чтобы рассмотреть психодраму через принципы новой концепции.

 

1. Человек – существо социальное, он может раскрыть себя только во взаимодействие с другими. Реализация человека в общественной жизни происходит сегодня через маломасштабные сетевые связи с единомышленниками. Такие «малые миры» выступают элементами современного единого мира. Я не сам по себе, я – это соединение и сопричастность с другими.

 

Многие психотерапевтические практики 20 века были направлены на индивидуализацию личности прежде всего (можем вспомнить хотя бы известную молитву Перлза). Психология 21 века стала обращать внимание не только на самоактуализацию и личностный рост, но и на социальное благополучие человека. Умение успешно контактировать с людьми, создавать сообщества своих сторонников, находить объединяющие идеи между их участниками несмотря на противоречия, видеть свои способы коммуникации в группах, искать эффективные приемы общения и донесения своих мыслей до других – все эти навыки крайне необходимы современному человеку для реализации себя и своих идей. Как в себе развить такие способности? Психодрама дает ответ – групповая терапия.

 

Я.Л. Морено, противопоставляя свой метод психоанализу, говорил, что человека стоит исследовать прежде всего в контексте межличностных отношений, где группа выступает как система этих взаимодействий. Человек вообще не должен рассматриваться как изолированный индивид – подобное рассмотрение возможно лишь как условность, неадекватная реалиям бытия. Он считал, что «самочувствие индивида, как и самочувствие всех людей все больше и больше будет определяться судьбой всего человечества, а судьба всего человечества все больше и больше будет зависеть от творческих и спонтанных интеракций людей в группах и групп между собой». Этот тезис как нельзя лучше отражает теоретическое обоснование психодрамы. Групповая терапия – один из элементов триединой системы метода. Психодрама изначально создавалась именно как групповая терапия, так как основатель метода видел колоссальную эффективность такого подхода в противовес классическим (личные беседы терапевта и клиента). Участник психодраматической группы получает два в одном: групповую терапию, где он слышит обратную связь на свои проявления, принимает поддержку других людей, анализирует свои симпатии и антипатии в реальных отношениях, пробует новые способы поведения, а еще индивидуальную терапию, потому что в такой группе он может сделать свою личную психодраматическую работу о собственных проблемах и сложностях. Поэтому психодрама как нельзя лучше отвечает на запрос современного общества: исследования себя через свои отношениях с другими для дальнейшего оздоровления и развития своей среды и мира в целом.

 

2. Отказ от рассмотрения человека как поля битвы мышления и эмоций, фокус на необходимости целостного восприятия личности, как существа, актуализирующего себя в поступках.

 

Психодрама является акциональным методом – методом действенного проигрывания событий, не ограничиваясь, как многие другие направления, рациональной проработкой психического материала. Сейчас мы наблюдаем переход от восприятия «человека как текста» (постмодерн), к восприятию «человека как перформанса» (метамодерн). Перформанс — это живое спонтанное действие, которое происходит в каждый момент человеческой жизни, если оно осмысленно, осознанно и видимо. Перформанс содержит в себе четыре элемента: время, место, тело художника и отношения художника и зрителей. Ничего не напоминает? В психодраме присутствует пять элементов: сцена, директор, протагонист, зрители и дополнительные «Я». Перформанс и психодрама не идентичны, но в психодраме всегда есть перформанс, то есть акт спонтанности протагониста. Выступлением художника и психотерапевтическая работа клиента соотносится через творческий акт, рождаемый в действии.

 

Действие – одно из основных понятий в психодраме вместе с креативностью и спонтанностью, признаками живой материи, способами человеческого проявления в мире. Теория спонтанности – одна из трех теоретических базисов в психодраме вместе с теорией ролей и социометрией. Спонтанность — некоторый энергетический импульс, определяющий направление и специфику возможного поведения, а также способность непосредственного следования этому импульсу. Она не накапливается и не сохраняется, она возникает, чтобы быть потраченной «здесь и сейчас». Спонтанность – катализатор креативности, понимаемой как действенное творческое отношение к бытию в различных его ипостасях.

 

В психодраме большое значение придается спонтанным и творческим проявлениям клиента. Адекватное спонтанное действие является признаком его душевного здоровья. Поэтому часть терапевтического процесса в психодраматической сессии направлено именно на развитие спонтанности протагониста: «У тебя есть одна минута, сделай то, чего тебе хочется сделать в этой сцене», «Скажи те слова, которые ты никогда не говорил, но очень хотел сказать», «Какой импульс рождается, покажи телом» и т.д. Через побуждение к спонтанному действию протагонист получает доступ к своему источнику творческого потенциала и жизненной энергии.

 

3. Создание личной идеологии из несоединимых и противоречивых концепций, которые внутри выстраиваются в логичную и понятную структуру.

 

Человек эпохи метамодерна создает свое мировоззрение, которое может опираться на множество идей, иногда относящимся к различным идеологиям: коммунизма и либертарианства, демократии и монархизма. Он может примыкать то к одним, то к другим общественным движениям и группам, не лицемеря или постоянно отказываясь от своих воззрений, а просто совмещая их в себе. В таком случае в кабинете психолога клиент может создавать свое пространство смыслов, сочетая несочетаемые парадигмы и идеи. Мы — сложные создания. Признавая свою глубину и противоречивость, клиент может из отдельных пазлов выткать свое полотно индивидуальной идеологии, опираясь на которую он может искать близких по духу и жить в согласии с собой в своей внутренней правде.

 

Основной потенциал психотерапии кроется в ее способности создавать и переписывать смыслы и значения текущего и прошлого опыта клиента и его представлений о себе. Благодаря этому она помогает избавляться от обслуживания неполезных, сковывающих идей и установок и раскрывать содержание собственных ценностей. Психодрама как метод здесь не уникальна, вспомним логотерапию, например. Но! Именно психодрама рассматривает жизненные проявления индивида через четыре уровня, выделяя отдельно трансцендентный, как необходимое условие здорового функционирования, а также имеет в своем арсенале отдельные техники для работы с ценностями.

 

Ролевая теория – одна из трех теоретических базисов в психодраме вместе с теорией спонтанности и социометрией. В соответствии с ней каждый из нас в отдельную единицу времен проживает определенную роль, функционируя одновременно на четырех уровнях: соматическом, то есть телесном, эмоционально-психологическом, то есть что-то чувствуя при этом, социальном, то есть в отношениях с кем-то или с чем-то и трансцендентном, то есть придавая смысл тому, что я делаю. Например, я – мать (социальный уровень), варю кашу (соматический), в тревоге «а вдруг будет не вкусно, все-таки новый рецепт» (психологический), любящая своего ребенка (трансцендентный). Без последнего уровня, без осознания значения своих действий мы теряем связь со смысловым содержание своей жизни: «я варю кашу для ребенка, но любви к нему чувствую, как мне с этим жить?». Такое происходит в моменты кризисов, травматических переживаний, в ситуациях горя и серьезных жизненных изменений: я теперь не знаю, как жить, ради чего?

 

Формирование и воссоздание трансцендентных смыслов – одно из направлений психодрамы. Есть отдельный вид такой работы – аксиодрама, драматизация, построенная на исследовании этических личных и социальных ценностей. Я могу посмотреть как во мне живут ценности движения вперед, открытия нового, непостоянства и стабильности, сохранения, остановки. А еще я могу поговорить с Богом или Вселенной, чтобы понять свое предназначение. Или как вариант – примерить на себя роль святого Павла в разыгрывании историй из Нового Завета, чтобы определить для себя, а что для меня значит мой атеизм. Все эти роли позволяют соприкоснутся со своими трансцендентными переживаниями, почувствовать себя не просто человеком, а космическим существом, тем, в ком живет божественная искра, именно так как говорил Я.Л. Морено.

4. Формирование способности одновременно воспринимать противоположные идеи и при этом сохранять активное и гармоничное функционирование психики.

Соединение несопоставимых мнений и направлений мыслей – крайне сложная задача для любого человека. Психодрама здесь дает много возможностей для диалога и понимания другого: обмен ролями, социодрама, техника встречи, социометрия и т.д. Одна из основных техник метода – это обмен ролями, она позволяет посмотреть на ситуацию и на себя глазами другого, что помогает расширению границ понимания себя и того, что происходит в отношениях. Во время обмена ролями протагонист временно принимает роль, отданную им вспомогательному «я», а вспомогательное «я» в это время играет роль протагониста. Техника дает возможность прожить чувства введенного персонажа «изнутри» и увидеть, благодаря вспомогательному «я», собственную реакцию на него.

Обмен ролями используется практически в каждой психодраматической сессии, будь то разговор с кем-то в моей реальной жизни (диалог с мамой по поводу воспитания моих детей), взаимодействие с людьми из прошлого (конфликт с моей учительницей), внутренними состояниями (я и моя тревога), ролевыми проявлениями (я – мать и я – подруга). Везде мы исследуем отношения между введенными в сцену фигурами с помощью обменами ролями. Эта техника позволяет не только увидеть себя через чей-то взгляд , но и понять, что он чувствует во взаимодействии со мной. Войдя в роль другого, я получаю возможность ненадолго узнать иной мир, прожить небольшую жизнь в моменте и получить доступ к чужим и не всегда приемлемым для меня представлениям и мнениям. Такое проникновение в пространство другого позволяет мне расширить свое мировоззрение, проникнуться новыми идеями, понять мотивы и причины поступков других. Мне не обязательно противопоставлять несоединимые концепции и жить по принципу «или»/«или», я могу раздвинуть свое пространство смыслов и включить в себя и то, и другое.

 

5. Осуществляя постоянное движение между модерном и постмодерном, психология метамодерна не отрицает предыдущие эпохи, она колеблется между ними, вбирая в себя их постулаты и не отрицая их.

 

Невозможно сейчас служить одной глобальной идее, как это было в модерне, например, «человеком движет бессознательное», как считает психоанализ и самое лучшее, что он может сделать – сублимировать свои агрессивные и сексуальные влечения в творчество или «человеческое поведение – это реакция на стимул», как говорят в бихевиоризме, поэтому давайте не будем лезть к нему в голову, все равно ничего не поймем. Также бессмысленно постоянно деконструировать различные идеи, как происходит в постмодерне. В этой парадигме нет «объективного смысла», как нет и «объективной реальности», есть только моя интерпретация происходящего. Такая позиция лишает нас хоть какой-то опоры, потому что любая моя концепция может стать всего лишь очередным «социальным конструктом».

 

Будущее психотерапии в соединении принципов одной и другой доктрин. Психолог, опираясь на метамодернистскую парадигму, сочетает в своей работе однозначность модерна (например, «Вы находитесь в депрессии, протокол ее лечения такой-то») и неопределенность постмодерна («Что для Вас значит, что Вы в депрессии? Как на Вас влияет этот диагноз?»). Важно называть вещи своими именами, особенно если клиент сам на такое по каким-то причинам не способен: не видит, привык, не замечает. Насилие – это насилие, инцест – это инцест, психоз – это психоз и т.д. Дальше в обозначенных рамках можно работать в постмодернистской философии, исследуя переживания клиента, его идеи, ценности и желания. Тогда клиент может опираться на реальность и как-то относится к ней: горевать, злиться, бояться, радоваться, а потом уже делать что-то с тем, что он увидел и назвал. Здесь рамки модернистской концепции помогают удерживаться в границах реальности, а постмодернистская философия дает простор для живого терапевтического процесса.

 

Психодраматические техники и сам алгоритм построения терапевтической сессии сугубо модернистский, как я уже писала выше. Опираясь на терапевтический инструментарий (построение сцены, введение в роль, выход в зеркало и т.д.), директор как раз и создает рамку, в границах которой мы можем интерпретировать, фантазировать, раскрываться, исследовать. Структура создает ясную и понятную форму, тот самый контейнер, без которого невозможно выстраивание безопасного пространства для терапии. Поэтому в любом методе рамка присутствует, даже если ее не признают и не желают видеть: время сессии, периодичность встреч, оплата, правила терапии и т.д.

 

В психодраме же плюс к привычным условиям работы добавляется сам метод с его модернистскими структурами: во-первых, структурой самой сессии, то есть разогрев, действие, шеринг, а во-вторых, структурой психодраматического действия, то есть doing, undoing, redoing, а еще и техниками (обмен ролями, зеркало, дублирование и т.д.) Так в психодраме образуется «двойная рамка»: рамка терапевтических отношений и рамка самого метода. Удивительно, но как раз такая форма создает пространство для кардинальных трансформаций и исцеления. Недаром психодраму называют одним из самых глубоких и при этом экологичных методов психотерапии. «Двойная рамка» позволяет попасть в свой внутренний мир достаточно быстро, но при этом тотально и с полным погружением. Нужно только построить сцену и оживить ее. В ней я увижу свою реальность в ее истинном свете через проигрывание тех отношений, которые там проявятся. Вспоминаю свою первую психодраму: как только я поставила всех персонажей на сцене, то были члены моей семьи, и встала в свою роль, я начала плакать, говоря о сильнейшем чувству вины, которое во мне тогда было.

 

В такой «двойной» рамке нужно быть особенно внимательным к клиенту. Если директор возьмет из обучения методу только внешние структуры без внутреннего содержания, то получится крайне догматичный продукт без представлений о встрече, спонтанности, креативности, божественной искре и других философских идей Я.Л. Морено.

 

Соединение психодрамы и метамодернисткой психологии

Психодрама, несмотря на свой изначальный модернистский подход может наполнять себя постмодернистскими принципами и таким образом становится метамодернистской психологией, совмещая в себе определенность модерна и свободу постмодерна.

 

Во-первых, через развитие личности самого психодраматерапевта. Я как директор могу сдерживать догматичность и экспертность своей позиции, стараться быть внимательным и бережным к своим клиентам, экологично сопровождать их в исследовании себя, не продавливать свои идеи и свято чтить принципы этического кодекса и гуманистической психологии. Нам никогда не стоит забывать о силе своего влияния на протагонистов, даже если нам кажется, что она минимальна. Это воздействие есть, вопрос только в осознании его наличия и о степени возможного вмешательства в уникальный процесс клиента.

 

Во-вторых, через развитие спонтанности протагонистов. В наших силах возможно создать в группе или в индивидуальных сессиях пространство для творческого самовыражения наших клиентов. Мы можем включать в работу тело: «Покажи всем телом, как ты это чувствуешь», голос: «Скажи без слов, просто позвучи», движение: «Как тебе хочется двигаться сейчас?». Можем рисовать, танцевать, петь, играть. Можем пробовать разные роли и новые способы взаимодействия с миром.

 

В-третьих, через развитие отношений между терапевтом и клиентом в индивидуальной работе или участниками группы между собой в групповой терапии. Я. Л. Морено выделил три типа отношений в терапии: перенос, то есть проективное восприятие другого, эмпатию, то есть вчувствование в другого и воображаемое принятие его роли и теле, то есть «Встреча» людей, их взаимосплетение, одновременное преодоление разделяющих психологических пространств. Психодрама – это приглашение к такой «Встрече». Под ней понимается особое сосуществование людей, глубокое взаимопроникновение экзистенциальных пространств, в котором возникает «Мы», приближающее к Богу. «Теле» означает «взаимовчувствование», то есть процесс той самой Встречи. Поэтому так важно исследовать отношения в терапевтическом процессе: Что я чувствую по отношению к терапевту? Что мне кажется он чувствует ко мне? Кого я вижу в своем клиенте? Почему мне так страшно раскрываться на группе? Кого мне напоминает этот участник? Мне кажется или меня отвергают/не любят/избегают? Ответы на эти вопросы приближают реальную «Встречу» и дают нам шанс увидеть друг друга настоящими.

 

Как мне видится, новая стратегия психологической науки отлично вписывается в теорию и практику психодрамы. В горячо любимом мною методе есть большой потенциал для соединения философских идей и эффективных практик Я.Л. Морено с метамодернистскими стратегиями развития нашего мира, отражающими современные вызовы, стоящими перед обществом и гуманитарным знанием.

 

 

Некоторые мифы о психодраме

Щурова Кристина

Щурова Кристина

Психолог, психодрама-терапевт, гештальт-терапевт, группаналитик, бизнес-тренер, бизнес-консультант, преподаватель, телеведущая. Образование МГСУ (РГСУ) факультет психологии. ИПиРТ психодраматерапевт. НРТА бизнес-тренер. ИГиСП гештальт-терапевт....
В этой статье мне хотелось бы поделиться некоторыми наблюдениями и размышлениями, связанными с теми или иными представлениями о психодраме среди людей, впервые столкнувшимися с этим методом, а также пришедшими на группу, как говорится, «с улицы» и получающими этот новый для себя опыт. Представления эти я условно назвала «мифами», подразумевая наличие в них мифологизированной правды. Я попытаюсь ответить на наиболее распространенные сомнения, озвученные потенциальными и реальными участниками психодраматических групп.


  1. «Психология и психодрама — из числа новомодных западных штучек, чуждых нам»

За последние годы жителям России пришлось познакомиться со многими диковинными понятиями и явлениями, которые уже давно являются привычными на Западе. Правда, не все нововведения россияне восприняли с энтузиазмом. Понятно: нас десятилетиями приучали видеть вокруг всего западного ореол враждебности. Пришла к нам и многообразная, представляющая разные направления практическая психология и психотерапия (психодрама, гештальт-терапия, арт-терапия, эриксоновский гипноз). И, увы, попала в разряд тех «западных модных штучек», к которым русские относятся с недоверием. Несмотря на широкий выбор психологической литературы в магазинах, для многих соотечественников любое упоминание о психотерапии ассоциируется скорее с кинотриллерами о психологах— «Молчание ягнят» или «Основной инстинкт» — и зачастую сопровождается скептическим отношением, как к чужому, не близкому для нас.

Между тем в начале XX века психология в России развивалась очень успешно. Имена таких ученых, как Выготский, Рубинштейн вызывают большое уважение во всем мире и сегодня. Они стоят в одном ряду с именами выдающихся западных психологов. Но затем последовал сталинский запрет на теоретические и практические исследования по психологии. Российские разработки в этой области надолго затормозились. Из-за «железного занавеса» зарубежная информация тоже почти не просачивалась. Фрейда в России можно было читать лишь тайно, в распечатках, и люди не имели возможностей узнавать о достижениях психологии, которая быстро распространялась во всем мире.

В то же время психодрама — одно из старейших направлений психотерапии, первый метод психотерапевтической работы в группе. По иронии судьбы основатель психодрамы Якоб Леви Морено еще в первой четверти XX века подумывал об эмиграции в Россию и видел здесь благодатную почву для психодраматической теории и практики. Однако психодрама появилась у нас лишь в начале 90-х годов XX века.

Таким образом, в отличие от всего мира нас, скажем так, незаслуженно обделили на долгое время. К счастью, после падения «железного» занавеса» россияне получили возможность участвовать в психодраме под руководством западных мастеров-терапевтов, а теперь уже и в качестве ведущих групп, ориентированных на помощь российским людям. И сегодня психодрама активно развивается в нашей стране, приобрела своё российское «лицо» и пропиталась особенностями страны, которая славится за границей легендами о загадочной и глубокой русской душе, где театр — одна из основ психодраматического метода — был изначально одним из самых любимых направлений искусства.

  1. «Психодрама — очередная секта, пудрящая мозги и уводящая от реальности»

Правда в том, что сегодня нас атакует масса псевдорелигиозных сект и различных Учителей. Они собирают вокруг себя слушателей — людей, которым трудно сориентироваться, у кого и зачем просить помощи. А затем уводят теперь уже сектантов от реальности, из семей, из общества.

Психологам часто приходится помогать близкому окружению ушедших в секту, брошенным детям, страдающим родителям и реабилитировать самих бывших сектантов. Пострадавшим не просто обратиться к нам за помощью. Они опасаются нового подвоха, очередной секты под другой вывеской. Но и те, кого вовсе минула чаша сия, нередко относят психодраму к разряду лжеучений. Их смущают и беспокоят схожие признаки — группа из нескольких объединившихся человек, условие неразглашения происходящего внутри, сильные эмоциональные переживания в процессе групповой работы.

На самом деле цель психодрамы в том, чтобы на группах люди решали свои жизненные проблемы и несли затем результаты в реальность, а не отдалялись от неё. На группах участники приобретают уверенность и умение лучше понимать других, находить с ними общий язык. Как результат: адаптация к окружающей среде, нормальное продвижение в карьере и глубокое личностное развитие.

Кроме того, секта объединяет людей под идею и заставляет бездумно ей служить. А участники психодраматической группы в результате работы берут на себя ответственность за собственные поступки, и оставляют за собой свободный моральный, в том числе и религиозный выбор.

  1. «Не могли бы вы снять с меня порчу»

Этот миф специфичен не только для психодрамы, но и для психотерапии в целом. Речь идет о мнимой параллели с гадалками, колдунами, целителями и их объявлениями о снятии порчи и сглаза в желтой прессе. Недоверие укрепляет и то, что информацию об услугах психолога люди часто видят рядом с рекламками способов похудания, лечения от запоев за час и прочим. При этом психотерапия предлагает во многом те же результаты: избавления от зависимостей, излечения от психосоматических заболеваний, коррекцию веса, решение жизненных проблем. Действительно трудно разобраться, кто предлагает реальную основанную на научной базе помощь, а кто занимается шарлатанством.

К сожалению, жесткие нормы сертификации психологов в России ещё окончательно не устоялись. Порой это дает возможность мошенникам обманывать клиентов. Они представляются психологами, но при этом не обладают достаточным профессионализмом для оказания квалифицированной помощи. Единожды обжегшись на таком «специалисте», клиент не доверяет больше никому из психологов.

Избежать подобных ситуаций можно, лишь активно просвещая население. Но функция эта сейчас в основном лежит на плечах самих психологов. Это сложная задача, поскольку непросвещенному трудно с ходу оценить, что есть халтура, а что — качественная работа.

Тому, кто обращается к нам, рекомендуем быть бдительными и помнить, что практикующий психолог должен иметь как минимум высшее образование, сертификат и вряд ли посулит чудеса за один час. В отличие от всех обещаний помощи извне психотерапия обращается к внутренним ресурсам личности и задействует их, что в дальнейшем помогает человеку самостоятельно решать проблемы и брать ответственность за свои поступки.

  1. «Что за странное слово?»

Сочетание слов «психо» и «драма» с одной стороны часто ассоциируется с психотравмой, а с другой стороны — с интерпретацией слова «драма», как «трагедия», «беда».

На самом деле термин «психодрама» относится к театральным, и в нашем случае имеет смысл «театрального действа», совсем необязательно трагичного. Сам Морено считал себя тем, кто ввел в психотерапию улыбку и смех, а не только глубокие переживания и слезы (без которых, правда, в психодраме тоже не обходится). Одной из основных задач психодрамы является расширение ролевого репертуара человека, его развития и совершенствования. Морено утверждал, что человек состоит из ролей, и оттого насколько широко развит ролевой репертуар, зависит многогранность, привлекательность и здоровье личности.

  1. «Психодрама – это нечто заумное»

Это представление о психодраме, как о чем-то сложном и непонятном, опять-таки связано с «мудреным» названием метода.

Психология, как и философия часто ассоциируются со сложностями, простому человеку непонятными. Размышления о неведомых высших материях — удел представителей элиты. А то, что психотерапия — услуга недешевая, этот миф только подкрепляет. Дескать, Майкл Джексон, конечно, может позволить себе личного психотерапевта, а простому человеку это баловство не нужно.

Хотелось бы отметить, что, основываясь на действительно непростой для мгновенного восприятия теории психодрамы, родился метод в результате наблюдения Морено за игрой детей в Венском парке. И как практика близка и понятна любому, кто когда-то был ребенком, вне зависимости от социального статуса и материального положения на сегодняшний день.

Чем еще интересны группы — на них встречаются разные люди, из разных слоев. У них находятся общие темы, они обогащают друг друга. После психотерапевтической работы у них резко улучшается обстановка в семье, их отношение к работе (или появляется желание найти более интересную). Жизнь наполняется новым смыслом и разнообразием.

  1. «Я – не псих»

На протяжении многих лет советская психотерапия являлась, прежде всего, медицинской дисциплиной. Да и сейчас происходит путаница между психотерапией в советском понимании — то есть основанной на медикаментозном лечении, и психотерапии в западном смысле, которая базируется в первую очередь на психологии.

Приставка «психо» для советских людей имела сильную негативную окраску. Психиатрические клиники ассоциировались с опасностью, с пристанищем неизлечимо больных. Страх сумасшествия и психической не полноценности очень силен и в постсоветском обществе. Обращение к психологу для многих равнозначно признанию себя психически нездоровым.

Однако психодрама, как и многие другие направления психотерапии в западном понимании отнюдь не ориентируется на людей с психическими отклонениями, а проповедует психологическое здоровье. Это скорее философия жизни, чем лечение от психической болезни и поэтому ориентирована на всех.

Тем не менее, психодрама применяется и в клиниках и оказывается весьма эффективной, хотя результаты, которые реально достигаются лишь словом и действием, вызывают скептическое отношение среди приверженцев ортодоксальной медицины. Опровергнуть это могут лишь те люди, которые получили помощь и вылечились благодаря психодраме. А это — лучшее доказательство.

  1. «Я сам во всем разберусь»

В нашем обществе принято позиционировать себя как сильного человека. Обращение за помощью приравнивается к признанию в собственной несостоятельности. В нашей культуре просьба о помощи не одобряется, однако практика показывает, что именно умение и способность обратиться за помощью это показатель силы. Мы живем не в одиночестве, и это предполагает взаимоподдержку, взаимопомощь. И за страхом слабости стоит скорее гордыня, которая в результате ведёт к личностному застою, невротизации, к страданию самой личности и окружающих людей или неуверенность в себе. Особенно тяжело обратиться за помощью в группу, как бы усиливает ощущение и страх беспомощности тот факт, что свидетелями станут многие люди.

Психодрама как групповой метод не только дает человеку положительный опыт обращения за помощью и получения её от других людей, но и позволяет выйти за рамки привычных стереотипов, быть разным. Оскар Уайльд писал, что «Лишь поверхностные люди знают себя». Иными словами настоящая сила и мудрость в том, чтобы стремиться к развитию самого себя.

  1. «Скажите, доктор…»

Часто к ведущему психодраматической группы обращаются за советом, как к истине в последней инстанции. Такое ощущение, что психологическое образование уже само по себе дает жизненную мудрость гуру. Этот миф подкрепляется и СМИ: в теле- и радиопередачах мы то и дело слышим: «А что на это нам скажет психолог, что нам посоветует?» Некоторые психологи зачастую готовы поддерживать этот миф, поскольку такое отношение просто по-человечески лестно.

В психодраматическом методе ведущий труппы рассматривается скорее как проводник, который помогает человеку самому найти свой собственный путь. При этом в реальной жизни он сам сталкивается с разными ситуациями. И в поисках правильных решений периодически обращается за психологической помощью к коллегам. Одновременно пытаясь следовать основным принципам психодрамы, предлагая это путь к своим клиентам, оставляя им право выбора своей дороги.

  1. «Мне бы лучше один на один»

Те, кто уже готов обратиться к психотерапевту чаще склоняются к выбору индивидуальной терапии, основываясь на том, что в доверительной беседе тет-а-тет психотерапевт, уделяя все время только ему одному, поможет ему лучше, нежели, распределяя опеку на всю группу.

Практика работы как в режиме индивидуальной, так и в режиме групповой психотерапии показывает, что плюсы есть у обоих подходов. Групповая терапия дает намного больше в плане общения с людьми, расширения своего кругозора, понимания других, нахождения своего места и ролей в социуме. Несмотря на то, что внимание ведущего не приковано постоянно к одному человеку, клиент получает дополнительный терапевтический эффект от самого нахождения в группе. Кроме того, групповая работа обладает некоторыми возможностями, недостижимыми при индивидуальном приеме.

  1. «Мне так не сыграть»

При выборе вида психотерапии для себя иногда люди пугаются психодрамы, как якобы требующую актерского мастерства деятельность.

Нет, психодрама вовсе не требует виртуозности игры. И проигрывание ролей несколько отличается от ролей в классическом театре. Здесь важно не представить роль публике, а почувствовать её, прожить изнутри и наиболее важным является внутренний компонент, а не мастерство представления. Роли здесь жизненные. Они знакомы и близки каждому. Их проживание даёт возможность увидеть и познать себя, свои особенности, свои истинные желания. Хотя, как показывает практика, со временем члены психодраматической группы действительно лучше справляются с ролями, что связано с обретением большей уверенности и личностным ростом. И новички удивленно спрашивают: «Вы что, все здесь актеры?»

  1. «А ведь я теперь зависим от группы»

Те, кто уже находится в психотерапии и давно посещает группу, в какой-то момент чувствует очень большую важность группы для себя и в своей жизни. Пугается, что без группы ему, пожалуй, больше и не справиться со своими проблемами.

Группа как живой организм проживает несколько этапов своего развития и на определенный момент становится для ее участников действительно чем-то очень важным, как семья, как дом, как любимое место, где тебя понимают и принимают. Но на этом этапе психодраматисту очень важно помочь членам группы перенести положительный опыт группового взаимодействия в реальную жизнь. Навыки решения проблем и новые роли — все это может дополнить жизнь человека вне группы. Постепенно он — как взрослеющий ребенок от мамы — отделяется, а затем и вовсе уходит, оставив при себе весь полученный опыт.

Пожалуй, я описала большинство самых распространенных мифов и, честно говоря, мне уже хочется ДЕЙСТВИЯ. Давайте разыграем Миф о…

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Интервью с Андреем Шадурой, 8 октября 2001
Интервьюеры: Е. Загряжская, С. Кравец
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Шадура Андрей Филлипович, окончил Благовещенский Государственный медицинский институт (1982г.) по специальности врач-лечебник; 1982-1983 Омский государственный медицинский институт (врач-психиатр);
Кандидат психологических наук (1991г.)
Место работы: ГНИИ семьи и воспитания, лаборатория социально-психологической реабилитации личности, ведущий научный сотрудник;
Психотерапевтическое образование:
1985 г. – Новосибирский государственный медицинский институт (специальность – врач-психотерапевт)
1992 – 1998 гг. – Институт Эллы Мэй Шеарон (психодрама-терапевт)
Психодраматическая практика: психодраматические группы в городах Петропавловск-Камчатский, Ереван, Брянск, Белгород, Смоленск, Благовещенск, Нью-Йорк, Вашингтон, Мюнхен, Санкт-Петербург, Тюмень, Хантымансийск, Сургут, Новгород Великий.
Обучение психодраме: МПГУ, МОСУ, Московский психолого-социальный институт.


C.К.  Андрей Филиппович, расскажите, пожалуйста, чем Вы сейчас занимаетесь.

А.Ш.  В течении последних 10 лет я работал заведующим лабораторией социально-психологической реабилитации личности в ГНИИ Семьи и воспитания РАО.

С.К.  Когда и как состоялась Ваша первая встреча с психодрамой?

А.Ш.  Первая встреча состоялась не с психодрамой, а с плэйбэк-театром.  Я впервые услышал о нем от Поленовой Лены.  Мы с ней познакомились, когда преподавали на факультете педагогики и психологии МПГУ.  Разговорились, я рассказал о том, как пробовал проводить ролевые игры с психически больными, когда еще работал в психиатрической больнице, в Курганской области в середине 80х годов, а она рассказала о том опыте, который получила на конференции в Амстердаме.  Это была международная конференция по групповой психотерапии.  На ней Лена попала на секцию плэйбэк-театров.  Увидела там миланский плэйбэк-театр, ей это очень понравилось, и она рассказывала, как они все это делают.  Я ей предложил попробовать соединить наш опыт и попробовать создать театр.  Занялись мы этим вместе с Игорем Гриншпуном, Леной Поленовой, Михаилом Бабанским, и со студентами, выразившими желание участвовать в новом деле с непредсказуемыми последствиями.  Группа начала работать в 1989 году.  Осенью.  Первое представление мы дали 12 октября 89го года.

Потом постепенно я остался один со студентам: Лена Поленова эмигрировала, Игорь Гриншпун занялся другими делами, Миша Бабанский тоже ушел…  В начале один, а потом два раза в неделю мы стали собираться на факультете: разыгрывали истории друг друга и тех людей, которые к нам приходили.  А в 1991м году зимой пришло письмо из США от Лены Поленовой.  Она писала, что познакомилась с Джонатаном Фоксом, основателем плэйбэк-театра, и что Фокс приглашает нас показать, что мы умеем делать в театре, о котором только слышали.  Денег не было, ничего не было, но мы все-таки поехали.  Это целая история.  Мы тогда работали с подростками в интернате № 24 г. Москвы.  Однажды к нам на представление пришла Людмила Шевцова, редактор центрального телевидения с телевизионным оператором Владимиром Крестовским.  Они посмотрели нашу работу и решили, что это можно снять как художественно-публицистический фильм.  Но не было денег, не было режиссера, который мог бы это снимать.  Они привели одного режиссера, тот сказал, что не возьмется, второго, третьего — то же самое.  Наконец, нашли — Торстенсена Андрея Владимировича.  Это достаточно известный телевизионный режиссер, он получил премию ТЕФИ «Вклад в телевизионное искусство» за фильмы: «Страсти по Андрею» (Об Андрее Тарковском); «БДТ вчера, сегодня, завтра»; «Дмитрий Шостакович: воспоминания и размышления».  А до этого он снимал фильм про Владимира Высоцкого вместе с Натальей Крымовой, помните?

С.К.  Да.

А.Ш.  Ну вот, мы с Крестовским решили, что деньги надо найти, и стали шуршать по тем знакомым бизнесменам, которые тогда только-только возникали.  И Крестовский нашел одного человека, который поставлял помидоры из Узбекистана.  Тот спросил: «Сколько вам нужно денег?»  Мы сказали: » Где-то 50 тысяч рублей.»  Он сказал: «Кино будет?»  Мы сказали: «Кино будет.»  И он дал нам деньги на съемки этого фильма.  Ему не было нужно, чтобы в титрах стояло его имя, деньги просто перевели на агентство строительных отрядов при ЦК ВЛКСМ. Фильм был снят; он называется “Спектакль на заданную тему”, в нем в течение 40 минут разыгрывается история подростка, который рассказывает свой сон.  Эпизоды сна в психодраматическом виде снимались на камеру, потом подыскивалась «натура», для того, чтобы то, что возникало в процессе психодрамы — чувства, мысли — были бы наложены на какой-то зрительный ряд.  Фильм сохранился и у меня, и у А.В. Торстенсена.

Из этих же денег была профинансирована наша поездка в Штаты.

Нам нужно было быть в Нью-Йорке 10-го или 11-го июля, но билетов не было.  Двое суток мы ожидали в аэропорту, чтобы нас посадили в самолет на свободные места.  В конечном итоге, обслуживающий персонал аэропорта «Шереметьево» вошел в наше положение, и мы все-таки улетели и попали на семинар плэйбэк-театров.  В самолете тоже случилась интересная история.  Рядом с нами в экономическом классе оказался заместитель министра финансов СССР.  Ему шофер билеты только в экономический класс достал.  А Лева Майзлес попал в бизнес класс.  Ну, оттуда Лева пришел к нам, видит, сидит какой-то мужчина.  Солидный, в очках.  Лева скромно ему предлагает: “ Вы не хотели бы поменяться со мной местами?”  Мужчина оказался с развитым чувством юмора и говорит: “ А что вам там обслуживание не нравится или пища не свежая?”.  В общем, слово за слово, и они полюбили друг друга до такой степени, что весь полет мы пили и ели за счет командировочных заместителя министра финансов СССР.  Причем, Лева так напился и наелся, что уснул на толчке, закрывшись изнутри.  Мы с Красильниковым (по-моему, такова была фамилия заместителя) полчаса перед посадкой в Нью-Йорке тихо скулили около хвостового туалета: “Левушка, проснись”.  В щелку была видна гордая посадка Левиной головы с закрытыми глазами.  И они ни в какую не хотели открываться.  Разбудить мы его смогли буквально минут за десять до посадки.  Именно эту историю мы потом играли на мемориальной мореновской сцене для американских коллег.

На семинаре были люди из Гватемалы, из разных штатов США: Техаса, Колорадо, Вашингтона.  Это был семинар по обмену опытом использования плэйбэк-театра при работе с разными типами клиентов.  Все это проходило, да и жили мы, собственно говоря, в мемориальном центре Морено.

С.К.  А вы полетели всем составом?

А.Ш.  Нас полетело 5 человек: я, Олег Еремин, Саша Макаревская, Тамара Неболюбова, Лева Майзлес.  В Нью-Йорке нас встретила Лена Поленова.  Она выступала в процессе работы в качестве ко-директора и переводчика, потому что с английским языком у нас у всех было плохо.  К счастью, плэйбэк-театр предполагает все-таки больше действие, и мы старались использовать минимум слов и максимум пантомимики, чтобы донести до зрителей содержание и смысл разыгрываемой истории.  Делали и классическую психодраму, но в большей степени, конечно, нашу версию плэйбэк-театра.  Джонатан Фокс — прямой ученик Морено, редактор книжки, которая называется «Избранные труды Я.Л. Морено», придумал плэйбэк-театр как модификацию театра спонтанности Морено, с которого тот, в общем-то, и начинал.  С благословения Морено Фокс начал разрабатывать эту линию психодрамы.  Вместе с Джо Салас он написал книгу о плэйбэк-театре, в которой есть одна запомнившаяся мне фраза, посвященная нашему приезду: «Приехали русские: no money, no English”.  И, в общем-то, это была констатация факта.  Джо Салас подошла после наших представлений и сказала: «Я знаю, что у вас нет денег. Но вы играли, а мы смотрели. Вот деньги за ваши представления».  В конверте было что-то около 250 долларов.  Эти деньги нас очень выручили тогда, хотя и питание, и проживание оплачивала американская сторона

Л.З.  Андрей, расскажите пожалуйста, немного о том, как работает плэйбэк-театр.

А.Ш. .  Плэйбэк-театр — это театр, в котором рассказанная история возвращается актерами рассказчику и зрителям в драматическом представлении.  Рассказчик с помощью ведущего представление режиссера формулирует историю, которую он хотел бы увидеть на сцене, пересказывает ее в той форме, которую они с режиссером выбрали, и назначает актеров на разные роли в своей истории.  Он дает какие-то минимальные сведения о себе, и о персонажах своей истории.  Актеры, с согласия рассказчика, имеют право импровизировать на заданную тему, используя свои профессиональные знания в области психологии, театра и просто свой предыдущий жизненный опыт.  По желанию рассказчика история может быть сыграна несколько раз с различными вариантами начала и завершения.  Рассказчик и зрители имеют возможность посмотреть одну и ту же историю с разных точек зрения, и даже с точек зрения различных персонажей рассказанной истории.  Зрители, также с согласия рассказчика, могут пересказать историю по — своему, и попросить актеров ее сыграть.  Иногда, опять же по желанию рассказчика, актеры делятся мыслями и чувствами, возникшими у них в той роли, которую они играли на сцене.  В процессе представления истории цепляются друг за друга, и в завершении возникает “ожерелье из историй”, рассказанных зрителями.  Часто выкристаллизовывается какая-то тема, волнующая большинство зрительской аудитории, тогда и зрители, и актеры имеют возможность ее обсудить в свободной дискуссии.

Режиссер выполняет несколько функций: во-первых, он, используя различные психологические и театральные технологии, проводит разогрев актеров и зрителей; во – вторых, организует взаимодействие между актерами и зрительным залом; в-третьих, “выкристаллизовывает” из аудитории рассказчика; в четвертых, помогает рассказчику сформулировать свою историю таким образом, чтобы она могла быть сыграна как сценическое представление; в пятых, контролирует зрительный зал с тем, чтобы поведение кого-либо из зрителей не травмировало рассказчика; в шестых, если в этом есть необходимость, короткими подсказками помогает актерам уловить подтекст рассказанной истории; в седьмых, организует обсуждение сыгранных историй и формулирует основные итоги произошедшей встречи зрителей друг с другом и актерами; в восьмых, отдельно с актерами организует обсуждение чувств и мыслей, возникших у них во время представления.

С.К. Вот вы выступали на мореновской сцене…

А.Ш.  Да, мы выступали на мореновской сцене.  Это было в 91-м году в июле месяце.  Мы играли на этой сцене один раз, чтобы отдать дань уважения Морено, а потом выступали в арт-центре г. Нью-Палтц (штат Нью-Йорк), где и проходила  конференция плэйбэк-театров.  Там мы познакомились с Зеркой Морено и были представлены мэру этого городка, которые присутствовал на фуршете по случаю окончания конференции плэйбэк-театров.

С.К.  А каковы Ваши ощущения от этой сцены, она чем-то отличается от других сцен?

А.Ш. Ну, как …  Скажем, весь Центр представляет из себя такой большой-большой сарай, или ангар, или амбар — этажей не знаю во — сколько…  В нем три «лепешки» — сцены — тоже очень большие, еще дверца на второй этаж и балкончик для Бога.  Достаточно большой балкон, на достаточно большой высоте, который тоже можно использовать для игры.  Специальное освещение, цветом можно играть.

В плэйбэк-театре используется еще музыкальное сопровождение. У нас была гитара и блок-флейта, в принципе, это может быть фортепиано.

После Нью-Палтца нас пригласили в Вашингтон, где мы выступали в арт-центре на 17 улице.  На представлении было где-то около 60-ти зрителей, американцев, и мы вместе с вашингтонским плэйбэк-театром играли их истории.

После представления в арт-центре мы с Леной Поленовой и директором Вашингтонского плэйбэк-театра Джефри Йетсом решили поиграть на улице для прохожих.  Вначале мы играли около книжного магазина, затем владелец ближайшего ресторанчика, поняв, что мы русские, предложил нам пойти в его заведение и поиграть истории посетителей.  Он был то ли из Ирака, то ли из Ирана, и учился (с его слов) то ли в Тбилиси, то ли в Минске в какой-то разведшколе.  Ну, за что купил, за то и продаю.  Он так рассказывал.  Анекдотичность ситуации заключалась еще и в том, что мы все были несколько «подшофе», так как после каждой сыгранной истории хозяин предлагал выпить за нашу неожиданную встречу на американской земле.  Помню Тома Неболюбова в процессе игры шептала мне на ухо: «Андрей, остановитесь. Вы же сейчас напьетесь, и мы не сможем дальше играть».  Но паровоз набирал пара, и остановить нас смог только подошедший полисмен, который в вежливой форме сообщил, что мы устраиваем представление в неположенном месте.  Мы извинились и стали собираться домой.  Но мы не поделились полученными доходами со шнырявшими вокруг неграми, которые предъявили претензии на процент. Директор Вашингтонского плэйбэка послал их по-английски подальше, сообщив, что мы эти деньги заработали, а они их только вокруг собирались шкулять.  После обмена любезностями (по-русски и по-английски) мы побросали девчонок, которые так и не поняли, что происходит, в машину, и под градом камней поехали отоваривать заработанные деньги в ближайший супермаркет.  Всего мы заработали за три часа игры на улице и в ресторанчике (не считая еды и питья, предоставленных бесплатно) около ста долларов.  Вот такой была одна из историй о наших представлениях в США.

С.К  А как вы друг друга понимали?

А.Ш.  С помощью переводчика.  И старались играть очень короткими фразами и больше через пластику, мимику, создание мизансцен.

Л.З.  А костюмы у вас были?

А.Ш.  Да, у нас были костюмы.  Костюмы были замечательные, их сшили как раз к съемкам фильма; ну и не только костюмы, мы, например, использовали шляпу, трость — предметы, которые символизировали разные роли, элементы разных историй.  Эти предметы помогают в знаковой форме выразить те чувства, те мысли, о которых идет речь.

После этой поездки мы вошли в Международную Ассоциацию плэйбэк-театров, и состояли в ней до тех пор, пока наш театр не закрылся.

С.К.  А почему театр закрылся?

А.Ш.  Люди заканчивают университет, начинают работать, все сложнее собираться…  Эти трудности многие испытывают, мне об этом говорили коллеги из других театров.  Обычно труппа плэйбэка — люди, работающие в разных профессиональных областях: музыка, искусство, режиссерское, актерское мастерство, профессиональная психотерапия.  Например, в Вашингтонском плэйбэк-театре играл Дэвид Ховард — первая виолончель оркестра Растроповича…  У нашего театра было три состава.  Начинать все заново по четвертому разу нет ни сил, ни возможности, может быть, уже и желания.

Потом мы вернулись, а к тому времени в ассоциации психологов-практиков АПП были разные секции.  Была секция психодрамы, психоанализа, гештальт-терапии, НЛП, эриксоновского гипноза и другие.  Еще до того, как мы ездили в Штаты, зимой 91-го, я в этой ассоциации как бы тоже состоял, и мы собирались: Катя Михайлова, Лена Лопухина, я, Ольга Павлова, Люда Николаева, Лена Алехина, которая чуть попозже пришла.  Витя Семенов приходил.  Мы изучали технику психодрамы ( по книгам, по статьям, которые знали) и разыгрывали драмы друг друга.  Первую драму, в которой я был протагонистом, вел Павел Снежневский, — это было на конференции психологов-практиков.  Тогда разыгрывали мой сон.  Из тех, кто в этом участвовал , я помню Игоря Аршинова, Люду Николаеву.  На мой взгляд, работа была удачной, потому что, разыграв этот свой сон, я решил одну из проблем, которая тогда была для меня актуальной.  Ну не сразу , а через месяц все-таки решил.  Я почувствовал тогда на себе, что это действительно очень серьезно и интересно.  Так параллельно я работал в качестве директора плэйбэк-театра и участвовал в секции психодрамы в АПП.  А потом Юля Алешина ( она была руководителем или вице-президентом в АПП) списалась с Международной Ассоциацией психодрамы и групповой психотерапии с тем, чтобы организовать обучающую группу в России.  Это, возможно, и было началом организованного обучения психодраме в России.  Набор в первую группу проходил просто-напросто жеребьевкой: кто вытянет, тот в эту группу и попадает.  Может быть, не все по жребию попали, я точно не знаю.  В этой группе, я помню, была Анна Варга, Лопухина Лена, Нифонт Долгополов, ну и другие.

С.К.  А кто вел эту группу?

А.Ш.  А там же разные специалисты приезжали.  По-моему, это был грант Совета Европы.  Либо вначале гранта не было, а была инициатива Международной Ассоциации психодрамы и групповой психотерапии.  Об этом Лена Лопухина как-то лучше знает, она отвечала за эту группу.  Потом возникла вторая группа, уже на основе секции психодрамы АПП.  Эта группа очень долго развивалась, потому что иностранные специалисты то приезжали, то не приезжали.  Состав менялся; некоторые из тех людей, кто был во второй группе, перешли в первую, другие выбыли.  Потом возникла еще одна группа — американская.

Л.З.  Когда  АПП  распалась на разные секции, то не стало центра, который объединял бы их?

А.Ш.:  Там был большой скандал при выборах нового президента.  Каждый год или каждые два года должны были выбирать президента.  В конечном итоге не договорились, президента не выбрали, и АПП как-то так спокойно и тихо умерла.  У всех появились другие дела, другая работа, никто не чувствовал необходимости в каком-нибудь координационном центре.  Сейчас снова возникает мысль, что он необходим, а тогда, я думаю, он совершенно никому не был нужен…

.Потом образовалась еще и немецкая группа.  Люди перетекали из одной группы в другую.  Если в одной группе не было занятий, приходили в ту, где есть.  Так что группы были нельзя сказать, чтобы закрытые.

С.К.  Вы сейчас про разные направления говорите?

А.Ш.:  Нет, я только о психодраме говорю.  Но по направлениям то же самое.  Игорь Кадыров, который входил в первую группу, одновременно обучался психоанализу.  Я, например, ходил на психодраму и занимался плейбэком.  Игорь Аршинов тоже иногда ходил на психоанализ, но это он лучше знает, лучше скажет.  Я знаю, что одно время Сережа Аграчев тоже ходил на психодраму, а он занимается психоанализом. Катя Михайлова была в первой группе по психодраме, а одновременно была связана с эриксоновским гипнозом, потому что этим занимался ее муж Леонид Кроль.  То есть, перетекание было и между, и внутри.  Вот, например, из второй группы до конца, по-моему, дошли только я, Люда Николаева и, кажется, все…  В общем, по дороге народ выпадал.  Набирали других людей.  Рейтинг был, голосование при приеме новых членов.  Группа фактически продолжалась с 1993 по 1998 год, причем с перерывами.  И завершилась она экзаменом, который принимала Элла Мей — прямая ученица Я.Л. Морено.  Больше всех с нами занималась Лайла Гжелстрем из Шотландии и Йорг Бурмайстер.  На экзамен должен был приехать еще Йорг Бурмайстер, но случилась анекдотичная история.  Он прилетел из Швейцарии с приглашением, но без визы.  Из самолета его не выпустили и он улетел обратно.  Его встречали в аэропорту, ждали всей группой, и только когда, уже прилетев обратно в Швейцарию, Йорг позвонил Нифонту Долгополову, а тот перезвонил нам, стало понятно, что экзамен Элла Мэй будет принимать одна.  В конце концов нам выдали сертификаты, на которых стоят подписи Эллы Мэй Шарон, Лайлы Гжелстрем и Йорга Бурмайстера.

С.К.  Андрей Филиппович, какой самый яркий эпизод Вашей психодраматической жизни?

А.Ш.  Самый яркий это, наверное, поездка в 95-м году в Германию.  Нас пригласила Баварская ассоциация психоанализа, чтобы мы поделились своим опытом использования методов плэйбэк-театра.  Ее представители были здесь, в России, на конференции, которую проводила, как ее сейчас называют, психотерапевтическая лига, а тогда это называлось как-то по-другому, и ее руководителем был Борис Слуцкий.  Он нас пригласил, чтобы мы дали представление плэйбэк-театра на этой конференции.  Все это проходило в огромном зале кинотеатра на Преображенской площади рядом с метро.  В зале сидела вся психотерапевтическая элита бывшего Советского Союза, в первом ряду В.М. Рожнов сидел, например.  Ну, сделали разогрев зала, потом предложили рассказать истории.  Встал первым Рожнов, сказал: меня зовут Рожнов, имя отчество назвал, — сыграйте это.  Одна из участниц, Света, подходит и спрашивает: «А кто это такой?»  Я говорю: «Ты вообще на каком факультете учишься, на факультете психологии?  И классика отечественной психотерапии не знаешь?»  А она говорит: «Так что играть?»  А я говорю: «Играй то, что увидишь в нем.»  И они сыграли его — просто сделали такую движущуюся виньетку, сыграли разные ипостаси этого человека, как они их увидели.  Зал лег просто от смеха.  Потом зрители утверждали, что мы специально с Рожновым договорились, чтобы он завел зал.  Ну, потом мы сыграли 3-4 истории зала.  Йохану из баварской психоаналитической ассоциации это сильно понравилось, и нас пригласили в Германию, и мы там учили немецких психоаналитиков методам плэйбэк-театра.  Вот это было приятно, потому что когда тебя учат — это конечно хорошо, но когда ты сам учишь, и не новичков, а профессионалов, но в другой области, — это очень интересно.

Л.З. Я хочу спросить, почему Вы выбрали плэйбэк из всех видов психодрамы?

А.Ш.:  Да не то, чтобы я выбирал специально.  Скорее просто мне это нравилось.  Это такое живое соединение психотерапии и театрального искусства, да?  Оно действительно живое, там много спонтанности, много импровизации.  Собственно говоря, спонтанность и импровизация во многом в психодраме являются терапевтическими компонентами.  К нам иногда консультанты приводили своих клиентов, когда у них возникали трудности в работе, и мы играли истории консультанта, клиента и их взаимоотношений.  Они рассказывали о взаимоотношениях, а мы это показывали в форме импровизационной игры.  Эта работа достаточно эффективна: я знаю случаи, когда процесс психотерапии (гуманистической, психоаналитической) после нашей работы сдвигался с мертвой точки.

Еще одно яркое впечатление — это история с Сергеем Аграчевым.  На одной из конференций — тогда съезды были психотерапевтические — мы играли на улице, показывали плэйбэк, но не сами играли, а так разминали группу, что группа начинала играть сама по себе свои собственные истории.  И вот все закончилось, мы, значит, сидим, кушаем, немножко выпиваем: я, Люда Николаева, Маша Волгина, другие ребята, и вдруг из кустов выходит Сережа Аграчев. «Мне сказали, что здесь психоанализ где-то проводят»  Мы ему отвечаем: «Да, конечно, вот сейчас только провели психоаналитическую группу вместо тебя.  Ты опоздал».  Он попросил нас сыграть эту историю, как он выходит из кустов, мы сыграли.  Он говорит, «Ну ладно, пойдемте со мной на психоанализ, поможете мне провести группу, вдруг она застрянет, а вы уже такие разогретые, что-нибудь сыграете психоаналитическое.»

С.К.  Спасибо.  А вы можете назвать имена тех людей, которых Вы считаете своими учителями?

А.Ш.  Йорг Бурмайстер, Элла Мэй Шаррон, Джонатан Фокс, — это основные.  Но больше всего я взял, конечно, у Бурмайстера.  Он человек очень спонтанный сам по себе; у него специализации в области психоанализа, арт-терапии, танцевальной терапии.  Большой диапазон, который позволяет ему использовать другие методологии применительно к психодраме.  У него в работе эти все вещи очень синтетически переплетены; у него я научился большему, чем у всех остальных.

Л.З.  А есть у Вас ученики?

А.Ш.  Да, есть.  Но некоторые из них уже живут не здесь.  Лева Майзлес с Тамарой Неболюбовой — в Израиле, Алена Чемыртан — в Румынии, Олег Еремин — в Германии.  Из первого состава здесь, пожалуй, никого и не осталось, Саша Макаревская только в Москве.  А из тех, кто во втором и третьем составе — Володя Бинас, Андрей Егоров, Сережа Щербаков, — они работают сейчас в компании «Юкос», занимаются кадрами.  Ну, используют, конечно, психодраму и ролевую игру.  Еще Маша Волгина, Лена Шутенко, которая защитила первую диссертацию в России по психодраме, Надя Соколова, — она тоже должна скоро защититься…. Можно я всех перечислять не буду, а то похоже на поминальный список.

Л.З.  А сейчас Вы используете психодраму в своей работе?

А.Ш.  Да, конечно, использую, как в клиентской работе, в индивидуальном консультировании, так и при проведении занятий.  Я не считаю психодраму единственным методом…  У меня первое образование психиатрическое, приходилось работать с разными типами клиентов, использовать разные подходы, — гештальт-подход, гуманистическую и психоаналитически ориентированную психотерапию.  Психодрама для меня — важное, существенное, даже главное, — мне это нравится, но я использую и другие методологии в своей практике.  Обучающие группы по психодраме, я, честно говоря, никогда не набирал и не вел, потому что мне казалось это не актуально.  Люди сталкиваются с разными ситуациями, и если у тебя одна чистая психодрама, — ты можешь оказаться лишенным инструментария.  Даже на западе лучшие психодраматисты, вот Йорг Бурмайстер, например, специализируются в разных областях.  Мне бы хотелось, чтобы психодрама была признана как метод психотерапии, имеющий государственное лицензирование…  Я в свое время, например, писал письмо Петровскому Артуру Владимировичу,с предложением ввести психодраму в качестве специализации в образовательные стандарты.  Но ничего не получилось, потому что у Артура Владимировича свои взгляды на психодраму.  Его стратометрическая концепция основана на взглядах Я.Л.Морено, но ссылок на Морено там недостаточно, на мой взгляд.  Поэтому он, как президент Академии Образования, относится к психодраме с большим сомнением и с большим подозрением.  Потом я повторял эти попытки…  Но не получилось.  Может быть, тогда время не пришло.  Может оно сейчас придет.  Но такие попытки, я знаю, есть; я пробую это делать, знаю, что и Катя Михайлова пробовала это делать, но пока ни у кого не получилось.  Это касается и других направлений, не только психодрамы.  Психоанализ ведь тоже не легитимен, по большому счету.  Сертификат выдается, а он государственный или какой?  На западе сертифицируют общественные организации, которым дает право государство.  Мы вот были, например, на экзамене в Баварской психоаналитической ассоциации — это общественная организация, которой земля Бавария дала право выдавать дипломы о том, что вот эти люди, получившие специализацию в области психоанализа, являются психоаналитиками и могут в Баварии работать.

С.К.  А как Вы думаете, психодраматическое сообщество у нас есть?

А.Ш.  Ну, оно примерно также умерло, как ассоциация психологов-практиков.  Всем показалось, что это совсем никому не нужно, каждый начал практиковать в разных областях…

Л.З.  Чем, на Ваш взгляд, живут те люди, которые сейчас занимаются психодрамой?

А.Ш.  Финансово, — вы это спрашиваете?  Ну не знаю, кто живет на деньги от психодрамы; может быть, такие люди и есть. Но большинство , я думаю, где-то зарабатывает деньги, а психодраму ведет либо в процессе занятий (иногда за деньги, иногда бесплатно), либо в рамках какой-нибудь программы.  Например, одно время я участвовал в программе по работе с кадровыми военнослужащими, уволенными в запас или в отставку. Внутри этой программы описал психодраму как метод психологической реабилитации и провел несколько занятий.  То есть мы используем технологию психодрамы при работе с разными социальными группами клиентов.

С.К.  А как вы думаете, эта ситуация характерна только для России, или за рубежом так же?  Чем вообще отличается российская психодрама от зарубежной, на Ваш взгляд, вы были там, смотрели…

А.Ш.  Как сказать…  Я вообще-то, если честно, не заметил, чтобы они там были сильно популярны, психодраматисты.  Да, они ведут психодраму, но это не обязательно терапевтическая работа с клиентами.  Тот же плэйбэк Дж. Фокс использует в бизнес консультировании.  Да, он проводит семинары по плэйбэку по всему миру, в Штатах, в Японии, в Австралии, в Новой Зеландии, и, в то же время, ведет занятия для бизнесменов по развитию спонтанности.  То есть, в чистом виде психодрама как клиентская практика есть, но не так сильно распространена. Лайла Гжелстрем, например, рассказывала, об использовании метода в женской группе.  Нельзя сказать, что на ее работе написано «психодрама» — нет, там написано «работа с женщинами, перенесшими насилие».  За рубежом те, кто изучал психодраму, ее используют, выполняя социальный заказ на работу с разными социальными слоями и группами.  Работа только в психодраме, — это обучающие группы.  И те, кто этим занимается, они — учителя, они — “чистые” психодраматисты.  Практики –психиатры, психологи, -используют психодраму только как метод.

С.К.  А как Вы думаете, если бы Морено эмигрировал не в Штаты, а в Россию, что было бы?

А.Ш.   Я вам могу рассказать историю.  Отец руководительницы мемориального центра Морено в Нью-Палтце, — замечательной женщины, которая, кстати, занимается аксиодрамой, — работал в Питере.  Он поехал строить социализм в Советском Союзе, тогда же, когда Морено эмигрировал в Штаты, в 20е годы.  Мы с ним встречались, разговаривали, он фотографии показывал.   Как его зовут, я не помню.   Он работал инженером в Ленинграде.  Однажды вечером к нему пришли рабочие и сказали: “Вас завтра арестуют”.  И он, собрав все свои пожитки, в том числе вырезки из газет, где про  него было написано, по льду финского залива драпанул из страны.  И ушел, сумел уйти.  Вот тоже самое могло быть и с Морено.  Только он мог не уйти.

Л.З.  Вот если окинуть взглядом современное психодраматическое сообщество, то какой образ мог бы отразить его состояние сейчас?

А.Ш.  Пауки в банке (общий смех).  Ну, это слишком, слишком образно…  Конкретно – сейчас никому дела ни до кого нет.  Каждый работает по-своему, в своей области.  Не знаю, по-моему, ярко выраженной тенденции к объединению просто не существует.  Среди тех, кто давно работает, по крайней мере.  Скажем так, ведь все начинается с организации, а организация с самого начала оставляла желать лучшего.  Была сильная конкуренция…

С.К. В личностном  или в профессиональном плане?

А.Ш.  И в том и в другом.  Когда нет общей цели, у каждого только своя – научиться и начать работать, — зачем нужна организация?  Она может быть нужна, чтобы вместе противостоять каким-то внешним неблагоприятным обстоятельствам, чтобы утвердить себя как профессиональное сообщество.  Эта цель изначально была, но постепенно как-то потерялась, а именно цель объединяет профессиональное сообщество.  Цели нет и его нет.

С.К.  А Вам хотелось бы, чтобы оно было?

А.Ш.  Конечно, такого рода сообщество необходимо, чтобы, по крайней мере, обмениваться опытом.  Нельзя вариться в собственном соку.  А второе, — утверждать себя на рынке труда.  Да, мол, есть такая специализация — психодраматист, как есть психоаналитик, гештальт-терапевт; она имеет свое представительство, допустим, в какой-то общей ассоциации.  А если сообщества нет – нет представительства на рынке труда,  на рынке профессиональных услуг.

С.К.  А Вы могли бы  образно представить, каким бы Вам хотелось его, сообщество, видеть?

А.Ш.  Тут ничего необычного нет.  Как любая общественная организация, она должна иметь президента, оргкомитет, который вел бы текущие дела, поддерживал связи с международными организациями.  Пока обучающие группы велись, связи поддерживались постоянно, иностранные специалисты приезжали, с ними переписывались.  Сейчас такое спорадически возникает, но каждый действует по своим собственным каналам, отдельно друг от друга.  А чтобы возникла какая-либо организационная структура, за это должен взяться кто-то, кто хочет это делать.  У меня лично есть другие жизненные цели и задачи, я давно занимаюсь психологической реабилитацией, поэтому для меня сейчас более важно, чтобы психологическая реабилитация стала социальной единицей, как определенное направление психологической помощи в России.  Для меня на протяжении последних, по крайней мере, трех лет это было более актуально.  Я прикладывал определенные силы, чтобы моя лаборатория в Академии Образования, выжила как лаборатория.  Именно в академической структуре, потому что это тоже представительство профессии, это и защита диссертаций, и написание статей, книг и т. д.  Психодрама – только часть этой работы.  Для меня.

С.К.  А, допустим, есть кто-то, кто может сделать все как всем хочется.  Как бы оно выглядело, то, что хочется? Ну, образ или метафора.

А.Ш.  Ну почему образ или метафора!!!  Прицепились.  Должен быть президент, который пользуется авторитетом среди психодраматистов, который обладает потенциалом, и, главное, желанием отстаивать профессиональные интересы психодраматистов.  Обращается в разные государственные инстанции, с тем чтобы это все равно стало специализацией…

С.К.  А, довести дело, которое заварено…

А.Ш.  Да, довести дело до конца.  Сертификация нужна государственная.  Вот это необходимо, и не только для психодраматистов, необходимо для всего психотерапевтического сообщества.   Поэтому Лена Лопухина решила, что нужно сотрудничать с психотерапевтической лигой, а мне кажется, что это не очень правильно, потому что ППЛ собирается подмять под себя все.  Все виды психотерапии,

С.К.  А потом она может быть займется ….??

А.Ш.  Может быть.  А, может быть, и нет.  А, может быть, это ползучая революция психиатров, чтобы психологов к ногтю прибрать.   Тоже вполне возможный вариант.

Л.З.  Ну, они берут любого…

А.Ш.  Берут-то любого, а руководит кто?   Тем более, что любого — хоть маг, хоть волшебник, пожалуйста, будь членом психотерапевтической лиги… Я был на первом собрании, только ППЛ тогда еще как-то по-другому называлась.  Я был, Игорь Кадыров, Лена Лопухина.…   К психиатрам я отношусь с большим подозрением, потому что помню историю отечественной психиатрии.  Я изнутри это помню.  Например, в отделении, которым я руководил, лежали 30 “принудчиков”.  Вот говорят про институт Сербского, что он изменился, стал демократическим,  а я помню историю института Сербского. Помню историю вопроса о вялотекущей шизофрении — диагноза, который ставили всем, кто не соответствует социальным стандартам, нормам и ценностям советского государства.  А люди-то остались те же самые, которые тогда работали. Хотя я могу и ошибаться. Давно не сталкивался.

Л.З.  А может быть они…

А.Ш.  Перестроились?  Я мало верю в перестройку.  Я не знаю, может быть, кто-то изменился.…  Там самый демократичный, на мой взгляд, Юрий Степанович Шевченко, который заведует кафедрой детской психиатрии в 6й больнице.  Действительно замечательный человек, из другой кагорты.  Слуцкий был демократичен, но Слуцкий уже, по-моему, в Чикаго…  Подготовленный Карвасарским закон о психотерапевтической помощи полностью исключает психологов из этой деятельности.  Они могут участвовать, но только как вспомогательные рабочие.  Эта проблема, опять же, не только отечественная, она есть, например, в Шотландии, Лайла рассказывала.  У них тоже психологи с психиатрами живут не очень мирно.  Надо сотрудничать друг с другом, но…

С.К.  А каков Ваш прогноз, как будет развиваться психодрама в России? 

А.Ш.  Ох, не знаю.  Мне кажется — пессимистический…  Есть такие практики, профессионалы в области детской психологии – Т. Шишова, И. Медведева.  Они в своей книжке говорят, что психодрама – это вчерашний день, а они придумали новый метод — психоэлевацию, хотя в основе его — технологии и техники психодрамы, ролевой игры, использование кукол, а этим сто лет в обед как занималась Зерка Морено.  И таких людей, я думаю, будет появляться все больше и больше.  Будут использовать технологию, отрицая или даже иногда ссылаясь на то, что они взяты из психодрамы, но психодрама устарела. Я эти песни неоднократно слышал.  Ролевые игры, например, настолько уже вошли в психотерапевтический арсенал, что все забыли, откуда они вообще взялись.  А психодрама — это определенная техника и технология, это же не просто ролевая игра.  Ролевая игра только часть психодрамы.  Определенный стандарт образования в этой области, разумеется, есть на западе, мы могли бы его перенять, но желательно, чтобы он был утвержден и принят государственными структурами..  Но пока…

Л.З.  А какой бы вопрос Вы сами себе задали?

А.Ш.  Когда я  все-таки попробую восстановить плэйбэк-театр?  Или сделаю обучающую программу для плэйбэк театра?  И я на этот вопрос не могу себе дать ответа.  На добровольной основе, бесплатно — это сейчас невозможно, а если на финансовой — обучение не будет подтверждено государственным сертификатом.  Платить деньги за воздух, просто ради того, чтобы обучиться чему-то и не знать, что с этим потом делать?

Л.З. А когда вы учились, вас устраивало то, что иностранные сертификаты не признаются в нашем государстве?

А.Ш:  Нам тогда было интересно узнать, что такое психодрама и как ее можно использовать в практической работе. Я не думаю, что для большинства сам по себе сертификат представлял какую-то ценность.  Только для тех, кто потом собирался уезжать на Запад.  Для тех, кто оставался — да, это престижно, существенно, на всякий случай получу.  Хотелось завершить работу; мы эту группу тянули 5 лет: силы потрачены, время потрачено, и ничего на выходе.  Это так называемая группа №2.  А немецкая группа, по-моему, так и не завершилась.  И это тоже связано с организационными и финансовыми проблемами.

А начать заново плэйбэк психологически сложно.  Есть внутренний барьер, он влияет даже больше, чем какие-то внешние препятствия.  Потому что надо начинать все с нуля, понимаете…  Наверное, это уже будет по-другому.  Потому что даже первый состав, первая группа отличалась от второй, а вторая — от третьей.  В конечном итоге мы научились вообще играть вдвоем, втроем.  Не обязательно ведь стандартно, чтобы 6 человек на сцене.  Можно включать группу…

С.К.  А можно так понять Ваши слова, что Вам проще было бы,  если бы Вы начинали заново в рамках чего-то понятного, стабильного и  поддерживающего?

А.Ш:  Да.  Конечно, было бы идеально: Институт психодрамы, у которого есть директор, помещения, полученное от государства легитимное право выдавать психологам и психиатрам дипломы по специализации — сертификат дополнительного образования, в котором будет написано: «специализация – психодрама».  Такие институты пробовали создаваться.  Я тоже пробовал это делать, регистрировал плэйбэк театр как ТОО.  Но это все — виртуально.  Виртуальные институты существуют, реальных институтов — нет…

Л.З.  То есть, этот институт должен обладать лицензией на дополнительное образование?

А.Ш:  Да, на дополнительное образование.  По психодраме.  Не просто правом выдавать диплом о повышении квалификации.  Пришел, квалификацию повысил за 30 часов, и написали «психодрама».  Нужен стандарт, а он не 30, а 900 часов.  Государственные институты могут выдавать диплом о повышении квалификации, вот в РАО, например.  В области психодрамы.  Для чего-то этого достаточно, для институализации психодрамы как метода и направления психотерапии в России, этого явно не достаточно.

С.К.  У нас остался только один вопрос — чем для Вас было это интервью?

А.Ш.  Наверное, возможностью поделиться своим опытом.  Я думаю, если это сделаю не только я, но и другие, может быть, мы действительно что-то сможем изменить в той ситуации, которая сейчас складывается.  В отношении к своей профессиональной деятельности, например.  Может быть, действительно стоит возобновить деятельность ассоциации в качестве общественной организации, которая имеет свои цели, задачи и стремится к их реализации в реальности.  Не в виртуальной, а все-таки в реальности жизни, — общества, институциональной структуры, в которой мы находимся.  Я еще раз повторю: я думаю, что за это как организаторы должны браться не те, кто давно работает, а «второе», что ли, поколение…

Л.З.  А чем ассоциации, по Вашему, отличаются от Института психодрамы?

А.Ш.  Институты направлены на подготовку кадров, а ассоциации кадры не готовят, они отстаивают права своих членов.  И в обществе перед государством.  Правильно ведь?.  Не ассоциации выдают сертификаты, а институты.

Л.З.  То есть, ассоциация является только шагом на пути к …

А.Ш.  Да, шагом на пути к признанию государством того, что могут создаваться  институты, которые будут иметь возможность выдавать дипломы по специализации.  В частности, в области психодрамы.  По-моему, именно в этом задача ассоциации  – отстаивать права заниматься какой-либо деятельностью.  И здесь не обойдешься без связей и отношений, которые надо налаживать с другими ассоциациями.  Ведь на уровне отдельных личностей связь между направлениями есть:  Нифонт Долгополов работает и в психодраме, и в гештальте; Игорь Кадыров занимается психоанализом, и при этом — сертифицированный психодраматист; Катя Михайлова знакома с НЛП и эриксоновским гипнозом и одновременно обучает психодраме.  Связи эти надо налаживать и между институтами, в этом заинтересовано все психотерапевтическое сообщество.  На мой взгляд, по крайней мере.  Может быть, это не так…

Л.З.  Спасибо Вам за интервью.

А.Ш.  Я не сильно пессимистичен?

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Интервью с Александром Черниковым, 10 декабря 2001
Интервьюеры: Елизавета Загряжская, Татьяна Платонова
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Черников Александр Викторович, закончил МГУ, кандидат психологических наук, консультант и тренер Института семейной и групповой психотерапии, преподаватель Института практической психологии и психоанализа, супервизор совместного австрийско-российского проекта подготовки семейных психотерапевтов, председатель Экспертного совета Общества семейных консультантов и психотерапевтов.
Сертификат «Миланской школы семейной психотерапии», «Системной терапии М. Боуэна» (США), сертификат обучающей программы под руководством Х. Вайнер, программы под руководством К. Бейкер и П. Тительмана (США), сертификат психодраматерапевта Института Морено (Германия)


Е.З.  Александр Викторович, расскажите, пожалуйста, немного о том, чем Вы сейчас занимаетесь?

А.Ч.  Моя основная специальность — семейная психотерапия.  Более 10 лет я консультирую семьи и веду обучающие программы в области семейной терапии.  В настоящее время я руковожу 3-х летней тренинговой программой в Институте семейной и групповой психотерапии, являюсь преподавателем Института практической психологии и психоанализа, супервизором совместного австрийско-российского проекта подготовки семейных психотерапевтов.  Кроме этого, я принимаю участие в работе Общества семейных консультантов и психотерапевтов.

Е.З.  Вы используете психодраму в своей практике?

А.Ч.  Несомненно использую, хотя и не всегда в том виде, которому учился.  Я не часто провожу классические психодраматические сессии.  Только иногда, когда веду психодраматические группы в разных учебных заведениях.  В основном я использую психодраму во всевозможных ролевых играх при обучении специалистов.  Кроме того, я несколько раз в год провожу семейную реконструкцию.  Это специальная техника, разработанная Виржинией Сатир для проработки семейной истории в нескольких поколениях.  Она сочетает в себе элементы системной семейной психотерапии и  психодраматические техники.  Так как Сатир сама училась у Морено, то в ее работе ясно просматриваются психодраматические идеи.  Однако, семейная реконструкция имеет несколько существенных отличий от классической психодрамы.  Это более длительная работа.  На одного протагониста уходит 5-8 часов групповой работы.  Фактически это 3 психодраматические сессии. Другим отличием является то, что психодрама — это цепочка ассоциативно возникающих психодраматических сцен, а семейная реконструкция — последовательное построение семейных скульптур в ключевых датах семейной истории.  В семейной реконструкции протагонист — «звезда» в терминологии Сатир, находится большую часть времени в позиции наблюдателя (психодраматическая техника зеркала).  Кроме этого здесь допускается гораздо большая, чем в психодраме активность дополнительных Я.  Их чувства из ролей персонажей по ходу работы оказывают существенное влияние на последующее действие.  Еще одним отличием является то, что в семейной реконструкции основной акцент ставится не на родительскую семью протагониста, а на семьи его бабушек и дедушек.  Считается, что гораздо важнее разобрать те семьи, в которых выросли его родители.  Видя детство родителей, их трудности и успехи, размышляя над тем, что им помогало выживать, протагонист меняет к ним отношение и тем самым достигается основная цель семейной реконструкции — большее принятие своих корней, интеграция с собственным семейным кланом, что существенным образом улучшает самооценку протагониста.

Кроме тренинговой работы, психодрама несомненно помогает увереннее чувствовать себя, когда у вас на приеме сидит не один человек, а семейная группа.

Е.З.  А когда состоялась Ваша первая встреча с психодрамой?

А.Ч.  У «прародителей» отечественной психодрамы — Елены Лопухиной и Виктора Семенова.

Е.З.  А когда это было?

А.Ч.  Не помню точно — то ли в 91м, то ли в 92м году.

Т.П.  А где Вы учились регулярно?

А.Ч.  В Москве было несколько международных проектов обучения психодраме.  В одном из них, организованным немецким Институтом Морено я принимал участие.  По-моему, неофициально его называли 4-ой московской группой.

Е.З. А Вы помните, как первый раз были протагонистом? 

А.Ч.  Сейчас попытаюсь вспомнить, какой из них был первый.  Я не очень часто был протагонистом, но несколько раз был.  По-моему, это было в один из приездов Клауди Бахман-Гросс.

Е.З.  А кто были Вашими учителями?

А.Ч.  Надо сказать, что группы Лены Лопухиной и Вити Семенова мне дали намного больше для понимания психодрамы, чем зарубежные тренеры.  Не то, чтобы иностранцы плохо работали, но для меня были крайне важны методические комментарии и объяснения, на которые не скупились Лопухина и Семенов.  Ну а техниками разогрева, которые я впервые увидел у них на тренингах, я пользуюсь до сих пор.  Они великолепные учителя и я очень рад, что начал знакомство с психодрамой у таких интересных ведущих.  Потом возник проект Греты Лейтц и 6 лет сидения в психодраматической группе.  У нас была очень сильная группа и в профессиональном и в человеческом плане.  Я думаю, что общение и отношения с членами этой группы мне было более важно, чем приезды иностранных ведущих, которые появлялись довольно вяло и нерегулярно.  Послеперестроечный энтузиазм иностранцев для поездок в Россию уже иссякал, и после кризиса 1998г. проект приостановился, оставшись незавершенным.  Но как бы то ни было, несколько сотен часов в психодраматической группе с постоянным составом  я расцениваю как весьма полезный опыт.

Кроме этого, для меня было важным посещение нескольких психодраматических семинаров помимо длительной обучающей программы.  Так, было очень любопытно наблюдать мастерскую работу Екатерины Михайловой.  Ее вариант работы с семейной историей мне показался очень изящным.

Т.П.  Скажите, пожалуйста, Ваш выбор семейной терапии — вы ведь одновременно учились и психодраме и семейной терапии — на чем он основан?

А.Ч.  На запросе клиентов.  Когда вы сидите в консультации и к вам приходят люди с невротическими симптомами, супружескими конфликтами, проблемами взаимоотношений родителей и детей, то семейная терапия более естественный для них выбор, чем психодрама.  Я считаю, что психодрама, как и любой другой метод групповой терапии всегда является вспомогательным средством по отношению к индивидуальной или семейной психотерапии.  Довольно редко психодрама выступает в качестве единственного психотерапевтического инструмента.

Т.П.  А чего, с Вашей точки зрения, не хватает психодраме, чтобы быть профессией?

А.Ч.  Если брать ситуацию в России, то довольно немного людей ведут собственно клиентские психодраматические группы.  Я не имею в виду обучающие программы для специалистов или разовые семинары для населения, где вы видите участников в течение нескольких дней.  Время от времени слышишь, что кто-то из коллег проводит длительные психодраматические группы в клиниках.  Но это скорее исключение, чем правило.  Я думаю, что это объясняется также экономическими причинами.  Чтобы иметь постоянный приток пациентов в группу, необходимо, как правило, сотрудничать с медицинскими организациями.  В настоящее время для профессионалов это не слишком выгодно.  Некоторой нишей для групповой терапии остается работа с алкоголиками и наркоманами.  Здесь часто используется психодрама, но опять таки, всегда в качестве вспомогательного средства.

Е.З.  А когда Вы работали в клинике с больными — Вы психодраматически с ними работали?

А.Ч.  В том числе.  Я начинал вести психотерапевтические группы в психиатрической больнице с шизофрениками под руководством Ольги Казьминой.  Она блестяще вела тренинг социальных навыков с очень тяжелыми пациентами.  Это такое сочетание психодрамы с поведенческой терапией, где основной целью является адаптация пациентов к социальному взаимодействию.  После перенесенного приступа шизофреникам очень сложно вступать в контакт с другими людьми, и групповая терапия смягчает этот процесс.

Е.З.  А Вы пытались когда-нибудь проводить классическую психодраму?

А.Ч.  Конечно — и пытался, и проводил многократно.  Это входило в программу обучения Института Морено.  Кроме этого я проводил несколько учебных семестровых курсов по психодраме.  Это, знаете, такая экспериментальная площадка, где вы учитесь психодраме одновременно с вашими студентами.  В анализе этой работы мне очень помог Виктор Семенов, с которым на пару мы их и проводили.  Сейчас я иногда использую классическую психодраму в тренингах, посвященных семейной истории, наряду с семейной реконструкцией и психодрамой предка.

Е.З.  Вы можете вспомнить какой-нибудь курьезный случай из Вашей практики?

А.Ч.  Вы знаете, я считаю, что если в процессе психотерапии нет смеха, то вряд ли она действует.  Иногда забавно наблюдать, как люди далекие от психотерапии воспринимают себя в этом процессе.  Один из наших немецких тренеров приводил такой случай.  Алкоголик, впервые поступивший в клинику, сразу попадает на психодраматическую группу.  После первого рабочего дня сосед по палате спрашивает его о впечатлениях. «Да все вроде ничего, целый день играл птицу».  «Ну и как?»  «Да нормально, вот только крылья устали».

Е.З.  А Вы помните, как Вы первый раз были директором?

А.Ч.  Не очень помню.  Для меня первый опыт директорства в психодраме не был особенно волнующим.  Возможно потому, что непонятно, какую работу считать первым опытом.  До того, как я стал ставить драмы в рамках длительной немецкой учебной программы, я довольно много вел тренингов и психотерапевтических групп.  Проводил я их и один, и в качестве ко-терапевта с другими специалистами.  В плане ведения групп мне очень много дал опыт сотрудничества с Аллой Семеновной Спиваковской.  Под ее руководством я защитил диплом в университете и сделал кандидатскую диссертацию.  Я считаю ее исключительно талантливым тренером и терапевтом.  Я присоединился к ее команде в начале 90-х годов.  В этот период она разворачивала программы обучения семейной терапии.  Благодаря ей я стал лучше понимать групповые процессы и принципы ведения тренинговых групп.  Спиваковская оказала мне много поддержки в моих пробах себя в качестве тренера.

Т.П.  Если я Вас правильно поняла, Александр Викторович, Вы считаете, что психодрама хороша как вспомогательный метод, и в этом смысле удобна.  А так у нее есть достаточно серьезные ограничения по большому счету?

А.Ч.  Я думаю, что это относится к групповой терапии в целом.  Для того чтобы изменения, которые были запущены ярким психодраматическим действием, были устойчивыми, они должны быть дополнены индивидуальной или семейной терапией.  Довольно легко вызвать позитивные переживания в ходе единичной сессии.  Но чтобы они были интегрированы в жизнь клиента, нужны дополнительные усилия.

Е.З.  Спасибо.  Как Вы считаете, есть сейчас в России психодраматическое сообщество? 

А.Ч.  Скорее есть несколько звезд.  А сообщества, по-моему, нет.  И это несмотря на то, что существует достаточно большое количество подготовленных психодраматистов.  Мне кажется, что в других направления психотерапии: психоанализе, гештальт-терапии, семейной терапии ситуация в Москве с профессиональным сообществом обстоит намного лучше, чем в психодраме.  Для того чтобы профессиональное сообщество существовало, должна быть группа профессионалов, идентифицирующих свою работу именно с психодрамой.  Должна быть налажена система взаимной супервизии.  Фокус сообщества должен быть направлен на помощь разным категориям клиентов, а не на обучение друг друга.  Должны быть регулярные встречи профессионалов, отстаивание корпоративных интересов, обсуждение этических проблем.  Наконец, должно быть продвижение профессии в средствах массовой информации, издание профессиональных журналов.  Может быть, тот сборник, который вы готовите, поможет выработке профессиональной идентичности психодраматистов в России.

Т.П.  Как Вы считаете, есть перспективы развития этого сообщества — что Вы, как человек не включенный, можете об этом сказать?

А.Ч.  Я думаю, да.  Уж очень много людей, реально работающих как профессиональные психологи, обучались этому методу.  И даже, если они используют психодраму в качестве дополнительного инструмента, как я, например, все-равно определенная часть их деятельности связана с групповой работой.  Психодрама легко монтируется с разными направлениями.  От обучения банкиров до терапии шизофреников.  Я думаю, что более реальной была бы ассоциация тренинга и групповой терапии.

Е.З.  А Вы вообще видите в будущем возможность существования именно психодраматических групп или скорее психодрама останется частью, техникой среди других психотерапевтических подходов? Что Вы прогнозируете?

А.Ч.  По мере роста количества клиентов, обращающихся за психотерапевтической помощью, психодрама, возможно, станет для профессионалов экономически выгодной работой.  Это не настолько чудаковатый метод помощи, как, например, голотропное дыхание или телесная терапия, чтобы привлекать необычную публику.  И все же, это пока что довольно странный метод работы для многих клиентов, у которых основное желание — «просто поговорить» с психологом.  Разыгрывание ролей для них весьма необычно и требует дополнительного мотивирования.

Е.З.  А если бы такие группы были экономически выгодны — Вы бы вернулись в психодраму?

А.Ч.  Да я и так никогда не уходил из нее.  Просто я расцениваю психодраму как «вспомогательное Я» семейной терапии.  Вот где для меня основной вызов и драматическое действие.  Вести группу взрослых и не связанных друг с другом людей гораздо проще, чем работать с семьей, где все так переплетено и разновозрастно.

Е.З.  В Вашей практике Вы работаете обычно с одной семьей или набираете группу?

А.Ч.  Нет, я обычно работаю с супругами или с семьей.  Некоторые мои коллеги ведут иногда тренинги супружеских пар.  Для себя я это теоретически допускаю, но практически никогда не делаю.

Е.З.  Александр Викторович, какой вопрос Вы могли бы задать сами себе?

А.Ч.  Ну, наверное, почему все-таки психодрама.  Почему я выбрал обучение психодраме, а не, например, гештальт-терапии?  Я ведь сначала принимал участие в длительной программе по гештальту у немца Томаса Бонгарда.  Поучившись год, я понял, что этот метод для меня слишком абстрактен.  Если бы я сейчас обучался гештальту, мне было бы проще.  Но когда вы начинаете заниматься психотерапией и пытаетесь разобраться, как же все-таки устроены взаимоотношения между людьми, психотерапевтические демонстрации, на которых клиент сажает на пустой стул облако, разговаривает с ним и, удовлетворенный, возвращается в группу, мало информативны.  Наверно, за этим облаком стоит кто-то из его родителей или внутренних персонажей, но вам остается об этом только гадать.  Психодрама куда как наглядней.  Я считаю, что это клинически очень иллюстративный метод.  Благодаря психодраматической спирали, вы всегда видите, как проблема существует сейчас, и какие детские ситуации находились у истоков ее зарождения.  Кроме того, играя разных персонажей из жизни протагониста, вы хорошо тренируете свою ролевую гибкость и эмпатические навыки.  И вообще, у меня есть личное впечатление, что в психодраматических группах как-то эмоционально теплее, чем в группах по гештальт-терапии.

Е.З.  И самый уже последний вопрос — чем было для Вас это интервью?

А.Ч. Наверное возможностью поблагодарить тех, у кого учился, подвести некоторые итоги и, возможно, связать себя с зарождающимся психодраматическим сообществом.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Интервью с Аллой Холмогоровой, 13 ноября 2001
Интервьюеры: Татьяна Платонова, Елизавета Загряжская
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Холмогорова Алла Борисовна, закончила факультет психологии МГУ, кандидат психологических наук, зав. кафедрой практической психологии и психотерапии Московского НИИ психиатрии МЗ РФ, зав. кафедрой практической психологии и психотерапии, профессор факультета психологического консультирования МГППИ.
Сертификат Психодрама-терапевта (обучающая программа Академии Психодрамы (Стокгольм) в кооперации с Центром Психодрамы (Брайтон, Англия) Ryhmadraama (Хельсинки, Финляндия), Институтом Морено (Германия), Институтом Психодрамы Эллы Мэй Шеарон (Кольн, Германия), а также при участии Российской Ассоциации Психодрамы (Москва), сертификат Института Морено (Германия), сертификат обучающей программы Института когнитивной психологии Бека (Филадельфия), сертификат семейного психотерапевта двухгодичной обучающей программы Ханны Вайнер.
Практика в Москве.


Т.П.  Алла Борисовна, скажите, пожалуйста, чем Вы сейчас занимаетесь в профессиональном плане?

А.Х.  У меня сейчас ответственная работа в двух местах: я заведую лабораторией клинической психологии и психотерапии в Московском НИИ психиатрии РФ и заведую одноименной кафедрой вот в этом институте – МГППИ.

Т.П.  Вы практикуете?

А.Х.  Безусловно.  Моя работа как руководителя лаборатории Московского НИИ психиатрии подразумевает не только организацию исследований, — на базе нашей лаборатории довольно интенсивно работает консультация.  В первую очередь она специализируется на помощи пациентам с эмоциональными расстройствами — депрессиями, тревожными расстройствами.  Мы подчеркиваем нашу специализацию, когда даем рекламу, потому что, к сожалению, при большом количестве подобных расстройств и проблем все-таки мало специалистов, обученных помощи такого рода пациентам.  У нас уже многолетняя специализация, я, например, вместе со своей коллегой Натальей Георгиевной Гаранян прошла тренинг в институте Бека, тренинг когнитивной психотерапии, которая, как известно, королева среди методов по работе с депрессией и тревогой.  Кроме того, мы много занимаемся исследованиями этой проблемы.

Т.П.  То есть, та традиция, в которой Вы работаете, это – когнитивная психотерапия?

А.Х.  Мы работаем интегративно.  Мне повезло, моя профессиональная судьба сложилась так, что, когда к нам хлынули миссионеры с Запада, у меня как раз подрастал ребенок, и я жаждала профессиональной деятельности…  Ребенок родился в 1986 году, какое-то время я была дома, и тут начались все эти потоки…   Тогда мне удалось пройти двухлетний тренинг системной семейной психотерапии у Ханны Вайнер, она известный специалист в области семейной психотерапии, сейчас является президентом Интернациональной Федерации Семейной Психотерапии.  Совершенно великолепная была группа, в ней была Аня Варга и многие из тех, кто потом семейной психотерапией стал заниматься…  И вторая возможность, которая мне представилась — это обучение психодраме.  Да, еще ряд тренингов я прошла в гештальт-группе, группе нейролингвистического программирования и даже небольшую группу по юнгианской психотерапии.  Как многие в то время: что получалось, что удавалось, то мы и пытались освоить.

Е.З.  А какая это была психодраматическая группа? Насколько мы выяснили, их было четыре…

А.Х.  Сейчас я вам все расскажу.  Это была первая психодраматическая группа.  До сих пор я очень ярко помню, как приехал Йоран Хёгберг, который, собственно, организовал первую группу по психодраме.  Он выступал в институте на Моховой и демонстрировал этот метод, о котором тогда, я думаю, мало кто вообще имел представление.  Меня он тогда просто потряс.  Йоран поставил на большой стол два стула, чтобы всем было видно, вызвал добровольцев для работы с дублированием, со сменой ролей и так далее…  Он мне запомнился почти принцем Гамлетом, высоким, красивым, в белой рубашке, который невероятные чудеса показывает в плане экстериоризации внутренней психической жизни.  Это было просто удивительно, мне тогда очень захотелось этим заниматься.  Я пыталась попасть в его группу, но тогда группа была набрана и, то ли я упустила момент, когда был набор, то ли ребенок тогда был небольшой, и я не была еще такая прыткая, то ли просто не получилось.  Попала я в нее позже, где-то через год, когда часть людей выпала и была квота при приеме новых членов.  Тогда Игорь Аршинов, Люда Николаева были тоже кооптированы в группу.  И уже до конца я в ней проработала и получила сертификат.  Да, нельзя забывать, что этому предшествовала работа в секции психодрамы АПП (ассоциации психологов-практиков), организованной Леной Лопухиной.  Благодаря АПП очень много контактов с иностранцами было налажено, она сыграла просто историческую роль.

В каком же году была создана немецкая группа от Морено-института, когда к нам приехала Грета Лейтц?..  Наверное, это был уже 92 год…   История возникновения этой немецкой группы такая.  Ростовский психолог и психотерапевт Володя Ромек нашел в Ленинской библиотеке книгу Греты Лейтц.  Грета была просто потрясена: “ Это такое чудо, это же надо, он нашел именно мою книгу в библиотеке и написал, что хочет ее перевести!”  Володя оказался действительно очень хорошим организатором, смог договориться в издательстве.  Когда Грета была приглашена к Слуцкому, который тогда  имел в психотерапии официальные полномочия и позиции, для проведения какого-то тренинга (он занимался организацией всяких тренингов),  Грета с Володей пошли в “Прогресс Универс” и публикация состоялась.  Я встретилась с Гретой позже, Слуцкий познакомил нас в Будапеште.  Это было, наверное, в 91-ом, на одном из самых первых международных конгрессов, в которых уже принимали участие страны Восточной Европы.  Я помню, у этого конгресса было название модное для тех времен, что-то вроде “Восток и Запад. Столкновение менталитетов”.  Грета пригласила нас в ресторан, мы как-то друг другу понравились и говорили об организации здесь, в России, группы от Морено-института.  И вот уже вместе с Леной Лопухиной, которая, собственно говоря, была тогда руководителем всего психодраматического сообщества, мы договорились о формировании этой группы.  В эту группу я тоже отходила от начала до конца, то есть у меня получается два психодраматических опыта.  И что мне в обеих этих группах дорого, это то, что они были закрытые.  У нас уходили члены, но основной костяк был неизменным от начала до конца.  Мне кажется, что это было очень важно для возможности работать с групповой динамикой, чего не было, например, в третьей группе, где постоянно менялся состав.  Я недолго туда ходила – от жадности, потом перестала, поняв, во-первых, что жадность наказуема, а во-вторых, что для работы плохо, когда состав меняется, и нет четко установленных правил.

Е.З.  Алла Борисовна, Вы упомянули о психодраматическом сообществе, а как Вы считаете, в настоящий момент оно существует?

А.Х.  Вы знаете, несмотря на то, что я прошла две группы, заниматься этим как отдельной специальностью не стала.  Я использую психодраму в работе как вспомогательный метод, также как и многие навыки, полученные по другим направлениям.  В частности, в групповой терапии главная методика работы для меня все-таки динамическое ведение группы, работа с групповой динамикой с использованием когнитивных техник.  В индивидуальной же терапии основным методом является когнитивный.

Т.П.  А с чем это связано? Почему Вы сделали такой выбор?

А.Х.  Дело в том, что при работе с пациентами, в марафонском, тренинговом виде, формат развернутой психодрамы является очень ресурсоемким и не дает возможности прорабатывать много проблем.  Все-таки концентрация каждый раз преимущественно на одном.  Более того, (и это можно прочитать, например, у Ялома в “Групповой терапии”) все-таки вся современная групповая психотерапия повернулась от марафона к более скромному формату, где-то в 1,5 – 2 часа в неделю, и этот формат не очень подходит для классической психодрамы, где каждый случай (большая развернутая драма) – это, как минимум, 3 часа, то есть в запасе нужно иметь много времени.  Вот и получается, что мы больше используем ролевые разыгрывания, виньетки, там, где нужно что-то отыграть в действии, что-то лучше представить, увидеть.  Кроме того, если делать большие драмы, мало места остается на групповую динамику.  Дело в том, что большая проблема многих наших пациентов – это социальные контакты.  Мы пришли к выводу, что многое дает работа не с прошлым, не в плане реконструкции, когда все члены группы в ролях, т.е. не аналитическая модель проработки прошлого опыта, а работа с отношениями, с настоящим опытом.  Будучи в том числе когнитивно-бихевиоральными терапевтами (от других методов я не открещиваюсь, я их люблю), мы не склонны преувеличивать значение концентрации на прошлом, поскольку это не позволяет решить многих проблем в настоящем.  Потому что, как еще Адлер сказал, все наши нарушения – это устойчивые паттерны, которые не изменяются после осознания и отреагирования, а требуют достаточно длительного переучивания.  Важно соблюдать баланс между прошлым и настоящим, поэтому мне кажется, что те отношения, которые разворачиваются в группе, их рефлексия и проработка – это очень важный ресурс в групповой работе.  В классической психодраме он оказывается утраченным.

Т.П.  Как Вы думаете, может быть, есть еще какие-нибудь ограничения для применения психодрамы как метода?

А.Х.  Нет, вы знаете, это зависит от условий работы. Я думаю, что, например,  в условиях стационара, где может быть больше временных ресурсов, вполне можно работать методом психодрамы…  Один из наших учителей, Йорг Бурмайстер, в Швейцарии работал в знаменитой клинике, где в свое время работал Бинсвангер…  Йорг применяет метод психодрамы с больными шизофренией… Я одно могу сказать, что, как правило, во всех западных клиниках работа не ограничивается одним методом.

Е.З.  А Вы помните свой первый опыт протагониста?

А.Х.  Не знаю, он был первый или нет…  Это было в группе Йорана, а ведущим тогда был Пол Холмс.  Мы делали семейную реконструкцию, работали с моей семьей и перешли от моих отношений с мамой к реконструкции семейного контекста.  Там было очень интересно технически: я должна была на роли своих родственников трех поколений вызвать разных членов группы и, меняясь ролями, какие-то послания от каждого сформулировать в свой адрес, побывать в роли каждого и почувствовать,  кто дает какие ресурсы.  Была найдена моя чрезвычайно ресурсная прабабушка, которая выстояла все войны, три раскулачивания, смерти мужей и сынов…  Всегда поддерживала семью, когда она оказалась в оккупации…  Как мама говорит, она делала еду из ничего.  Так вот у меня до сих пор ощущение какого-то энергетического вливания, ресурса в семье.  Драма эта была для меня чрезвычайно полезна, потому что она мне, можно сказать, указала путь к реальному разрешению ситуации.  Я очень благодарна группе, было много поддержки, слезы были, потому что был реконструирован типичный классический контекст российской семьи, где половина посаженных, половина репрессированных, половина погибших…  Очень много было обратной связи в плане собственных переживаний членов группы, именно когда вскрывались все эти пласты советского кошмара: репрессии, войны.  Мы восстанавливали связи между историей и собственными проблемами, страхами, неуверенностью…  Вчера, когда к нам на работу приехало телевидение за интервью…  Они софиты на меня направили, я говорю: “Ой-ей-ей! У меня генетическая память, как на допросе в КГБ…”  Очень много было катарсических в этом плане драм, обмена переживаниями, потому что, наверное, это были в наших семьях табуированные темы, семейные секреты, открыто это не обсуждалось.  И вот наша смелая демонстрация всего этого друг другу, когда мы делились воспоминаниями, поддерживали друг друга, плакали вместе – это было катарсисом.

Е.З.  Спасибо.  А директором Вы когда-нибудь были?

А.Х.  Конечно.  А как бы мне иначе сертификат выдали?  Я помню экзамен у Йорана.  Чтобы получить сертификат, нужно было сочинить статью по психодраме и показать директорскую работу.  Это были условия, которые поставил Йоран и придерживался их строго: не все тогда получили сертификаты.  Как сейчас помню, я очень боялась вызваться, в конце концов, у меня возникло совершенно четкое представление о групповой динамике, центральной теме, которая повисла — теме страха перед директорством.  В частности, с ожиданиями критической оценки со стороны членов группы (все такие матерые, группа была из китов, которые на тот момент уже работали в психотерапии), все боялись профессионального взгляда коллег друг на друга и Йорана тоже, который учил, учил, а чему научил – надо показать.  И я попробовала тогда в своей виньетке экстериоризировать все эти переживания, получилось неплохо, группа меня очень поддержала.  Что мне еще запомнилось – группа помогала работать, была вот эта самая солидарность.  Я помню чувство благодарности к коллегам, которые не сопротивлялись, никакой подлянки не было в виде этого самого «сопротивления», ( я шучу, конечно ) просто все честно работали, как протагонисты.  Я получила тогда большое удовлетворение, хотя в этих группах я нечасто была директором, для меня всегда было достаточно сложно выйти на подиум.  Может быть, еще поэтому я предпочитаю другие формы работы, они мне, может быть, более аутентичны именно как ведущему.

Т.П.  И, если можно, последний вопрос: чем для Вас было это интервью?

А.Х.  У меня разогрев начался еще там, наверху.  Я подумала: надо настроиться, вспомнить первую свою встречу с психодрамой, приезд Йорана.  Вы знаете, в жизненной суете как-то не находится места всем этим воспоминаниям…  Для меня это оказалось очень хорошим соприкосновением с какими-то важными точками моего профессионального становления.  Я пережила много теплых, хороших чувств по отношению к коллегам, притом, что бывали разные моменты, были какие-то сложности, и вместе с тем чувства все-таки братские.  Знаете, как говорят: психодраматические братья и сестры.  Я вспомнила, как много мы друг другу рассказали, как во многом друг друга поддержали…  Вторая, немецкая группа, где мы пять лет прозанимались вместе, она как семья.  Мы до сих пор иногда собираемся на Рождество, да и с первой группой, когда встречаемся – это особые отношения.  Психодраматические братья и сестры – это для меня не пустой звук, для меня это много значит, как для человека…  Да, очень большое чувство тепла к коллегам – то, что сейчас во время интервью было — много теплых воспоминаний, благодарности.  И благодарности нашим ведущим, за то, что они приезжали сюда, в Россию, где всегда какие-то революции …  Я помню, как Клаудиа Брахман-Гросс, мама нашей второй немецкой группы, приехала сюда во время штурма Белого Дома, не побоялась.  Все они с нами занималась, жили в не очень комфортных условиях, работали бесплатно…  А судьба профессиональная – она, конечно, непростая, и отношение мое к психодраме на разных этапах тоже было достаточно сложное, и есть у меня здесь какие-то свои вопросы по поводу проработки групповой динамики…  Но, тем не менее, хочется сказать всем огромное спасибо за все, что было связано с этими годами, с опытом работы в группе.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Интервью с Натальей Симуновой, 14 декабря 2001
Интервьюеры: Е.Загряжская, С.Кравец
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Симунова Наталья Григорьевна, закончила исторический факультет МГПИ им. Ленина, спецфак для психологов-практиков при Институте усовершенствования учителей.
Педагог-психолог в школе-интернате № 34 и в средней школе №282.
Психотерапевтическое образование – сертификат психодрама-терапевта Институт Морено (Германия), сертификат двухгодичной программы Гештальт-Форум.
Психотерапевтическая практика с детьми в Москве.


Е.З.: Наталья Григорьевна, расскажите, пожалуйста, чем Вы сейчас занимаетесь в своей профессиональной деятельности?

Н.С.:  Последние 10 лет я работаю педагогом-психологом в школе и с сентября 2000 года в школе-интернате. Я много лет была учителем истории, и сейчас тоже немного преподаю. Всю свою профессиональную жизнь провела в 282-й школе в центральном округе; там я и учителем работала, и психологом, и продолжаю работать.

С.К.:  А  в этом интернате был психолог?

Н.С.: Этот интернат существует всего три года, постоянного психолога здесь не было, но интернат сотрудничает с психологическим центром “Исток”.

С.К.: Вы применяете психодраму в своей работе?

Н.С.:  Да, применяю. Мне приходилось использовать психодраму и на уроках истории, литературы, и в коррекционной работе с детьми, имеющими трудности в обучении, и в  индивидуальной работе с детьми и с родителями.

Придя сюда, я стала работать со вторыми классами. И, собственно, начала с постановки. Мы поставили Маршака “Петрушка-Иностранец”. Репетиции проходили очень своеобразно, в основном во время прогулок: мы как бы играли в героев этой пьесы, я подсказывала слова, а дети, повторяя эти слова, изображали героев так, как им этого хотелось. На сцене мы репетировали всего один раз. Дети играли с огромным удовольствием, у них не было никакого страха сцены, они буквально жили в этом пространстве легко и естественно.

Этот спектакль очень хорошо приняли дети-зрители. Но еще более важным результатом для меня была искренняя и удивленная оценка педагогов. Они не ожидали, что дети способны быть такими естественными, свободными, талантливыми. Ведь это были дети из коррекционного класса, которых уже несколько раз оставляли на повторный курс. Оказалось, что они, кроме всего, способны запомнить довольно большой текст. У меня попросила роль девочка, очень замкнутая, пугливая, которая в 10 лет говорит как 3-х летний ребенок. Она мне сказала: “Я тоже хочу играть, я никогда в жизни не выступала”. Какое счастье светилось в ее глазах на сцене!

Вообще я убеждена, что ролевое проигрывание можно включать в урок и объяснять любой предмет и любую тему. Мы на уроках и мифы разыгрывали, и разбирались, в чем юмор чеховских рассказов, и чем отличаются твердые согласные от мягких.

В 282-й школе, про которую Вы много слышали, у меня был класс со сценой. Я вела историю у учеников пятого класса, и мы разыгрывали мифы, изучение которых включено у них в программу. Технически это было организовано так: дети разворачивались от доски лицом к сцене и разыгрывали истории, потом поворачивались обратно, и мы устраивали шерринг, сидя за столами — так они привыкли, так для них естественно. Например, у нас был итоговый урок по истории Востока. Я разделила ребят на группы — по рядам, — и дала задание каждой группе: «вы должны показать любую сцену так, чтобы все поняли, о какой стране идет речь». Работая в школе, я часто сталкиваюсь с проблемой, что дети текстов не понимают: они повторяют и повторяют слова, а смысла прочитанного не улавливают.  В таких случаях психодрама легко помогает выяснить, поняли ученики материал или нет.

Или другой пример. Проходили мы по истории тему “Колонии”. Я рассказывала, рассказывала, а на следующем уроке вызываю девочку и спрашиваю: «Что такое колония?».  Она говорит: «Я не знаю».  Я решила призвать на помощь психодраму. Я сказала ей: “Ты — финикийский купец, плывешь по морю. Что ты  везешь?” Дети стали подсказывать, называть товары — ткани, какие-то ремесленные изделия. Нагрузили полный корабль, — плыви. Она через весь класс плывет, вот приплыла на берег. Я спрашиваю: «Что ты будешь делать?».  Девочка отвечает: “Продавать”.  “А кому будешь продавать?”, — продолжаю я выспрашивать. Она говорит: “Ну,  надо искать местных жителей”.  И она ходила, искала местных жителей, раздавала им роли, пыталась заинтересовать их своим товаром.  “А теперь, — сказала я, — дубль два.  Ты плывешь, причаливаешь к берегу, а тут – колония. Кто колонию сыграет?». Нашлись добровольцы:  «А, хорошо, что ты приплыла, мы тут все уже приготовили, у местных жителей закупили, на счет переночевать – сообразим…” Вот это – колония. И всем стало понятно.

Однажды на уроке литературы мы изучали тему юмора на материале чеховских рассказов. Я задала детям на дом читать рассказы А.П.Чехова.   Приходят они на урок и говорят мне, что никакого юмора там нет. В учебниках, естественно, описаны признаки юмора, которые можно изучить и теоретически применить к прочитанным рассказам. Но это очень скучно. Я решила использовать психодраму. Мы разыграли рассказ «Толстый и тонкий». Я предложила желающим сыграть персонажей этого рассказа. Они разыграли. Конечно, все просто лежали, до чего смешно.  Я спросила: “Ну что, как с юмором?”.   Решили все-таки, что немного есть.

А еще у меня был опыт ведения  исторического кружка. Я предложила детям, разыгрывать сюжеты, связанные с темами, которые они проходили на уроках, например, Спарта, взятие Рима готами. Интересно, что в результате многие исторические события совершенно неожиданно вызывали много эмоций, наполнялись смыслом. Например, когда разыгрывали жизнь Спарты, мы выбрали роли женщин Спарты, мужчин Спарты, детей Спарты, а в шерринге ребята такими глубокими переживаниями делились, говорили, что, оказывается, был смысл в таком устройстве общества.  А кто-то говорил, что это слишком жестоко. В общем, таких серьезных мыслей от пятиклассников ожидать не приходится при традиционной форме обучения: на уроке они совершенно точно такого не скажут, они слишком привязаны к такой форме урока, где положено поступать так: послушал или прочитал текст – перескажи, эмоционально реагировать не надо. А, например, когда в кружке мы разыграли взятие готами Рима, дети это ощутили как трагедию, и они имели возможность на это как-то отреагировать. Наш исторический кружок целый год продержался, он состоял из 16 человек.

Я хочу рассказать, как однажды была потрясена, обнаружив, какие возможности открываются благодаря использованию психодрамы в образовании. В свое время Семенов проводил тематические встречи на Пречистенке. Однажды была объявлена тема «Психодрама в образовании», на которую пришли учителя – обычные учителя,  не знакомые с психодрамой. Мы решили попробовать применить психодраму для объяснения математического правила раскрытия скобок. Когда разыгрывалось раскрытие скобок, я испытала потрясение, потому что, будучи по складу гуманитарием, не могла никогда понять, для чего вообще нужны все эти математические преобразования.  И тут  вдруг при разыгрывании увидела, что когда A+B в скобках, а С за скобками — это одно, а когда АС и ВС — это совершенно другое качество!  И проходит это все через знак равенства!  Это меня натолкнуло даже на философские размышления о смысле жизни, и я подумала, что если бы мне хотя бы раз в жизни кто-нибудь такое показал за все мои годы учебы, то я бы совершенно по-другому стала относиться к математике.  Я бы эмоционально включилась в эту деятельность.  Собственно, вся философия на математике построена, а для меня в школе это были просто знаки бессмысленные.  Я убеждена, что есть дети, и их много, которые эмоционально воспринимают.  И поэтому психодраматические формы работы на уроках продуктивны.

Е.З.:  Скажите, когда и как состоялась Ваша первая встреча с психодрамой?

Н.С.:  Моя первая встреча с психодрамой состоялась в 1991 году осенью в Институте Детства. Виктор Семенов проводил открытые группы. А потом Семенов и Лопухина стали проводить обучающие группы в помещении школы, где я тогда работала, и я принимала в этих группах активное участие. Это был очень интенсивный курс.

Е.З.  А еще у кого Вы учились?

Н.С.: Психодраме еще я училась у Греты Лейтц, у Клавдии Бахман-Гросс и у других преподавателей Института Морено, у своих товарищей по обучающей группе. Люди, с которыми мне пришлось учиться, сами по себе обладают для меня большой ценностью, вне зависимости от психодрамы.  Это очень длительная совместная жизнь, которая сама по себе ценна.  Мы все этим очень дорожим.

Последние 10 лет я только и делала, что училась. Я училась гештальт-терапии у Соколовой Елены Теодоровны, училась системной семейной терапии у Анны Варги, училась в гештальт-форуме у Бориса Новодержкина.

Е.З.  А Вы помните свой первый протагонистский опыт?

Н.С.:  Да. Это была очень маленькая виньетка, разговор с пустым стулом, но она эмоционально очень сильно меня затронула. Наверное, у вас будет какой-нибудь вопрос о том, какие роли играла?

С.К.:  Нет, а жаль. Кстати, а какие?

Н.С.:  Мне запомнилась роль “усиливающегося запаха пролившегося борща”. Еще была роль “авантюрной воли Директора”, а также “Мы буйволы, у нас свой ритм”.

С.К.:  А ты помнишь свой первый директорский опыт?

Н.С.: Пожалуй, мой первый самостоятельный опыт был, когда я работала индивидуально с мальчиком, с его сном. Меня потрясла тогда сила самого метода.

С.К.:  Спасибо.  Может быть, ты вспомнишь какое-нибудь самое яркое впечатление психодраматической жизни или какой-нибудь курьезный случай?

Н.С.:  Не знаю. Смешного что-то не вспоминается. Сильные чувства, глубокие переживания. Познакомившись с психодрамой, я много лет не ходила в театр: скучным все это казалось по сравнению с реальными чувствами людей, с их внутренним миром. Вспоминаются еще эстетические, красивые моменты, вот такие, как-то.

Е.З.:  А остальные методы, кроме психодрамы, Вы применяете?

Н.С.:  Все, чему  училась, я старалась ассимилировать. Я работаю в живой ситуации. Надеюсь, что сейчас я в самой меньшей степени использую технологию – скорее, использую себя и живую ситуацию.

Е.З.:  Как Вы думаете, есть ли в России психотерапевтическое сообщество?

Н.С.:  Конечно, есть.

Е.З.: Вы поддерживаете отношения со своей психодраматической группой?

Н.С.: Да. Это очень дорогие для меня люди, которым я всецело доверяю. Они для меня авторитеты и в профессии, и просто в жизни.  С участниками немецкой группы  мы учились психодраме 8 лет, из них два последних года мы работали самостоятельно, без иностранных лидеров. Потом уже определились профессионально, а тут еще вопрос времени, занятости, возраста, опять же.  Мы продолжаем встречаться, хоть и много реже, но при этих встречах я чувствую себя вполне членом психотерапевтического сообщества.

Е.З.:  Спасибо.  Чем было для Вас это интервью?

Н.С.: Знаете, довольно неловко я себя чувствую в этой роли, но с другой стороны, приятно быть интересной коллегам. Мне было интересно рассказывать о каких-то эпизодах моей работы. Я вижу живую реакцию, и мне это приятно.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Интервью с Владимиром Ромеком, 20 сентября 2001
Интервьюер: Елизавета Загряжская
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Ромек Владимир Георгиевич, образование высшее психологическое (Ростовский государственный университет, 1986), кандидат психологических наук — университет Фридриха и Александра, Эрланген-Нюрнберг, 1997, заведующий кафедрой прикладной психологии Южно-Российского гуманитарного института, факультет практической психологии.
Психотерапевтическое образование
Летние семинары Института психодрамы, социометрии и групповой психотерапии Морено.
Психодраматическая практика и преподавание психодрамы в Ростове.


Е.З.: В начале ты, может быть, скажешь пару слов о себе …

В.Р.  Да.  Ромек Владимир.  Я работаю в Южно-Российском Гуманитарном Институте, заведую кафедрой прикладной психологии.  Мои интересы лежат в области поведенческой терапии, я занимаюсь тренингами уверенности в себе, и книга Греты Лейтц по психодраме мне  попала в руки совершенно случайно, когда я знакомился с разными формами ролевых игр в библиотеке Центра совершенного поведения в Мюнхене.  Я сначала скептически к этому делу отнесся, потому что во всякие там личностные вещи я, как настоящий бихевиорист, не верю.  Меня больше интересует технология, поверхностные аспекты человеческого поведения.  Но книга меня заинтересовала….  Нигде до этого я психодраму не видел и думаю, что тогда невозможно было  увидеть, разве только в тот момент, когда Морено приезжал в Москву с Анной Шутценбергер.  У меня возникли вопросы, и я внимательно прочел книгу Лейтц в Ленинской библиотеке, в Москве, почитал там же статью А. Л. Гройсмана по ролевой психотерапии 1979 года.  Вопросов возникло еще больше – и я написал письмо Грете по адресу, который нашел в книге.

Месяца через три мне пришла здоровенная посылка, где лежала книга в подарок с подписью Греты Лейтц.  Там она писала, что очень рада, что до России добралась психодрама.  Я написал Грете письмо с предложением перевести книжку.  На что она тут же ответила согласием.  Примерно в этот момент времени началась перестройка, кооперативы какие-то были и все такое.  Это мне не очень-то нравилось, потому что в этот момент частных издательств еще не было, а государственные рушились одно за другим, вместе с государством.  Все было довольно сложно.  Я сделал перевод введения, краткую свою аннотацию к книге, полез на свою полку и выписал все адреса издательств, которые там попались.  Около тридцати писем получилось, я их отправил и успокоился.  Потом начали приходить ответы.  Первой ответила “Медицина”, что они готовы перевести и издать, вторым ответил “Прогресс”, третьим ответила “Терра” — на тот момент, наверное, первое частное издательство.  Меня приглашали на переговоры в Москву, я долго думал, потом купил билет и поехал.  У меня был только один день в Москве: билет так был устроен.  В Москве, взяв план, начал искать издательство по принципу, “чтобы поближе к метро”.  Попал, разумеется, в “Прогресс”.  Дядька на входе меня не пускал, а потом послал к директору.  Директора не было, секретарша сказала, что сначала надо поговорить с редактором отдела психологической литературы.  Я ей книжку показал и сказал, что хорошая книжка.  Она ответила, что вроде бы да, хорошая, и название впечатляет, пойдем к директору.  Директор мне рассказал, что нет денег на копирайт, нет бумаги, но он готов издать.  Тогда я написал Грете, что есть “Прогресс” — издательство очень хорошее, большое, крупное, но у него нет копирайта, денег на копирайт и нет бумаги, а она мне ответила, что бумаги и у нее нет, а копирайт у нее есть, поэтому она попробует что-нибудь с этим сделать.  И написала письмо в немецкий фонд “Интернацьонес”, он спонсирует перевод и издание немецких книг за рубежом.  Деньги были нужны, потому что книга была издана в одном из ведущих немецких издательств – “Шпрингере”, а это издательство просто так копирайт дарить не хотело.  И здесь совершенно случайно оказалось, что издательство “Прогресс” — один из важных партнеров “Шпрингера”.

Е.З.: Вот это теле!..

В.Р.:  Оба издательства хорошо друг друга знали, раньше уже издавали что-то совместно, и между ними никаких проблем не возникало.  А возникли проблемы с деньгами.  Фонд “Интернацьонес” давал 4 тысячи марок, а нужно было 8, и Грета свои 4 тысячи отдала за копирайт.  Книга была переведена Андреем Боковиковым, очень удачно, по-моему. Алла Холмогорова с Леной Лопухиной написали предисловие.  Я не помню, сколько это тянулось, сама понимаешь, довольно долго, но книга была издана.  Между тем Грета пригласила меня к себе на летний семинар, на Райхенау.  Это остров, полуостров точнее, на Боденском озере.

С этим местом связана забавная история.  Когда Грета пригласила к себе домой – в курортный городок Уберлинген Якоба Морено, они сидели на балкончике второго этажа и смотрели на Боденское озеро, он сказал: “Отсюда вид, как из Бикона.  Ты должна здесь сделать Морено-Институт”.  Еще раз теле…  И теперь там Морено-Институт психодрамы, социометрии и групповой психотерапии, и этот институт недавно отпраздновал свое двадцатипятилетие.

Летние учебные семинары институт проводит на Райхенау.  Это маленький островок, где зелень в основном выращивают, там есть кемпинг, там есть несколько гостиниц, они арендуют большую школу, которая летом пустует, и в этой школе проводят свои 10-дневные семинары даже не знаю уже сколько лет.

Там и состоялся семинар, не то, чтобы мне это сильно понравилось, но показалось очень интересным.  Затем я написал статью для журнала “Alter Ego” под названием “Корабль счастья” о впечатлениях от семинара.  Собственно, так назывался весь семинар – “Корабль счастья”.  По-моему, это может быть даже одна из первых публикаций по психодраме после первого издания книги Морено и статьи Гройсмана.  А потом я поехал в Ростов и меня стали спрашивать, а что за ерунда такая: психодрама.  Рассказать это достоверно было невозможно, и я провел несколько групп в университете[1].  Одна из групп сплотилась до такой степени, что я Грете написал, что у нас работает психодраматическая группа.  И что я-то у тебя учусь, а у них нет денег, и ты не можешь это спонсировать.  Давай мы как-нибудь так устроим, что доценты института будут приезжать к нам в Ростов, попробуем собрать необходимое количество часов с этими доцентами.  И в разные сроки у нас были то ли 8, то ли 10 разных тренеров[2]: из Австралии, да и со всего мира…

Е.З.  Они приезжали непосредственно в Ростов?

В. Р.:  Да, в Ростов.  Грета приезжала.  А на следующем семинаре на Райхенау я познакомился с Клаудией Бахманн-Гросс, которая потом стала основным тренером Ростовской психодраматической группы вместе с еще мужчиной, фамилию которого я сейчас не помню[3]…  Они сюда приезжали в течение нескольких лет и провели  основную ступень подготовки полностью, выдали сертификаты.  Группа прошла все основные этапы подготовки, были сданы экзамены, было описание групп, — все по полной программе.  Грета классическую психодраму преподает, классическим способом, и никаких отступлений  для Ростовской группы не делалось.  Даже для меня: у всех есть сертификаты, а у меня нет, потому что все учились, а я либо занимался организацией, либо сам вел эту группу – то есть формально не был ее участником.

Вот как и сейчас на Морено-Фестивале.

Е.З.: Помнишь ли ты, как первый раз был протагонистом?

В.Р.:  Да, это странным образом случилось во сне, потому что немецкий язык я знаю до сих пор довольно плохо, хотя три года прожил в Германии, диссертацию там защитил…  Я не помню темы, к сожалению, но помню обстоятельства.  На одном из семинаров я решил, что завтра я буду протагонистом.  Я начал внутренне готовиться.  Чтобы не опозориться, я начал вспоминать немецкие слова, выбирать людей из группы на роли.  (Переводчиков там не было: это был интернациональный семинар. Я помню одного человека, так тот практически вообще ни одного слова не знал по-немецки).  Ну, и как-то я заснул неожиданно.  Забавно, что в ходе сна люди, которых я выбрал из группы в моей голове это отыграли.  Не знаю, как что произошло, но утром я проснулся, не то чтобы с решенной проблемой, но с чувством, что решение у меня в руках.

Е.З.: Ты практикуешь психодраму?

В. Р.  Ты имеешь ввиду зарабатываю ли этим деньги?

Л: Нет, ведешь ли группы клиентские, как ты ее используешь?..

В. Р.  Нет.  Во-первых, главным моим интересом остается терапия поведения, а во-вторых, у меня нет сертификата.  В бихевиоральной терапии я практикую несколько особый вариант.  Использую элементы психодрамы в тренинге сложных навыков, касающихся межличностных отношений.

Е.З.   А кого ты считаешь своим учителем?

В. Р.  Грету, конечно.  Однозначно.

Е.З.  А ученики у тебя есть?

В. Р.  Я думаю, что вся ростовская психодраматическая группа…  Но здесь сложно, потому что в тот момент, когда все это начиналось, я был менее строг к подготовке, но был более смел, наверное.  Собственно эта группа началась с того, что несколько занятий провел я.

Е.З.  Ты можешь выделить какие-то этапы становления себя как психодраматиста?

В.Р.  Первый этап — это, наверное, книга и все, что с ней связано, я уже рассказал, как это происходило.

Второй этап — это смелое начало работы с группой, как я теперь понимаю, совершенно самоотверженное и безответственное.  Ничего плохого там не случилось, слава богу.  В разные времена около 40-50 человек прошло через эту группу, но дотянули не все.  Кто-то приходил, кто-то уходил, кто-то уезжал в другой город.  Одна девушка в Израиле сейчас работает.  Она с нашим сертификатом поехала в Израиль.  Если обычно там признание на работу психологом требует минимум полгода усилий, то она через три недели получила признание на работу, и сейчас работает методом психодрамы в клинике в тесном контакте с Келлерманом.

Следующий этап — долгий период обучения в аспирантуре Университета Фридриха и Александра в Эрлангене, куда я тоже попал в связи с психодрамой и удивительным образом.

Я однажды был на одном очень тяжелом психодраматическом семинаре, драма была связана с чувством вины за 2 Мировую войну.  У немцев эта вина есть, и она довольно сильна.  Не помню обстоятельств, но это была драма немецкого солдата, которого провожают на фронт.  Мне досталась роль этого немецкого солдата.  Ну, меня проводили на фронт, что-то я там делал, кажется, пострелял кого-то из наших.  Протагонистом был пожилой мужчина, интересный, сильный и мы потом ужинали вместе.  Он мне говорит: “Чем ты занимаешься?”  Я ответил: “В институте работаю, диссертацию пишу”.  Он спросил: “А что, есть литература?”  “Нет литературы, — говорю, — здесь что-нибудь нахватаю и пишу”.  Он: “А чтоб тебе не поучиться в нашем университете?”  Я говорю: “Я понимаю, что у вас образование бесплатное, но что я буду есть, где буду жить?  У меня семья.”  Он: “Ты знаешь, тут фондов много, они деньги платят на обучение”.  Я: “Они-то платят, но платят москвичам, там все схвачено, ничего не получиться”.  Он говорит: “Ничего, ты напиши вот сюда письмо и посмотри, что получится”.  Это оказался Пауль Аденауэр, сын Конрада Аденауэра.  Он мне дал адрес Фонда Конрада Аденауэра, принадлежащего Христианско-Демократическому союзу.  Я стал интересоваться, что это за Христианско-Демократический союз, в энциклопедии обнаружил, что это крайне реакционная организация.  Это был какой-то год, когда все еще неясно было в России.  Думаю, сейчас стипендию получу — меня сразу в тюрягу или психушку брежневскую, но ничего правда, сначала не получил, прислали письмо, что мы вообще не поддерживаем психологию.  А я парень такой, который любит вопросы задавать, я в Фонд написал как же не поддерживаете, а мне Пауль сказал, что поддерживаете.  На что они написали тут же, что поддерживают.  А из Москвы — нет приглашения никак.  А потом письмо с отказом.  Я тогда написал письмо Паулю, как же так, из Германии один ответ, из Москвы — другой?  Напишите, пожалуйста, какой из них верный, сам понять никак не могу.  На что пришло красивое письмо из немецкого Министерства образования (Пауль им задал мои вопросы) с приглашением на интервью.  Я все равно не верил, что получится…  Сутки в поезде, у Аллы Холмогоровой ночевал, она меня тогда поддержала сильно…

Пришел на интервью, там на Цветном бульваре какая-то фешенебельная штука, профессора, переводчики, два мальчика из МГИМО и девочка из историко-архивного что-то лопочут по-немецки и я  -помятый, из поезда выползший.  Думаю, понятно, что не пройду, ну и Бог с ним.  Раз приехал, надо попытаться.  Зашел, а там смешно так, человек пять профессоров московских, человек пять немцев и переводчик сидят.  Я отвечаю по-немецки.  Мой немецкий ответ переводят на русский, чтобы профессора поняли, они задают мне вопрос по-русски, который я прекрасно понимаю, а мне его переводят на немецкий.  Мне до того забавной показалась вся эта процедура, а также техника, которой я тогда не видел, когда у всех на ушах что-то висит, все слышно, там что-то делают такое…  Поскольку мне было начхать, я думал, что все равно ничего не получу, то начал  объяснять популярно, что мне там надо на довольно плохом немецком.  Потом поехал к себе домой, начал работать, куча дел каких-то…  В 94-ом в самый разгар работы получаю письмо, что мне предоставлена стипендия.  Три года я просидел в Германии, в это время наша ростовская психодраматическая группа начала свою самостоятельную жизнь.  Из Германии я никак не мог ей ни помогать, ни управлять.  Ею здесь занимались Юля Менджерицкая и Ольга Захарова. В Германии я ездил по семинарам, писал диссертацию, потом вернулся домой и застал группу довольную собой, с сертификатами.

И последний этап — это моя работа в ЮРГИ[4]. Дикая злость на то, что в любом городе, куда я приезжаю со своим тренингом, есть психодраматическая группа, о которой я понятия не имею.  Тогда я сделал сайт “Психодрама в России”[5] (он сейчас, правда, умирает, потому что времени нет держать его в нормальном состоянии) и там предоставил возможность всем регистрироваться, чтобы мы хотя бы знали сколько людей есть.  Я лично знаю очень много психодраматургов, которые до сих пор не зарегистрированы на этом сайте.  Хотя я много раз к ним обращался, у многих есть электронная почта, но никто не пишет.

Конференция у нас в Ростове — это следующий этап.  Мне кажется, что в Москве очень сильная конкуренция, из психодрамы стали делать коммерцию, поэтому лучше на периферии собираться, чтобы не было конкуренции глупой.

Е.З.   Как ты думаешь, есть ли в России психодраматическое сообщество?

В.Р.  Нет.  В Ростове есть.  Почему?  Не знаю.  Мне было бы интересно приехать на конференцию, если бы она где-нибудь и кем-нибудь была бы организована.  Но поскольку никто не организует, пришлось самому организовать.  Это поразительно.  Этот вопрос, кстати, почему психодраматурги в России так разобщены — мне все время задают иностранцы, где бы я с ними не встретился, — они тоже не знают.

Е.З.  Что, на твой взгляд, мешает развитию или становлению психодраматического сообщества?”

В. Р.  Отсутствие средств, может быть.  Люди, которые приезжали на нашу конференцию, спрашивали “сколько это стоит?”.  Я говорил: “Шестьсот пятьдесят” и делал паузу, дожидаясь, спросят ли меня: “рублей или долларов?”  Москвичи задавали вопрос “долларов?”, я еще немножко молчал и они начинали говорить, что будут обдумывать, стоит столько платить или нет.  На периферии никто не сомневался, что речь идет о рублях, и начинали говорить “ах, как дорого, я, такая-сякая, работаю в психиатрической больнице в Тьмутаракани, мне не доехать до Ростова.”  Хотя интерес, конечно, к психодраме огромный, невозможно посчитать, сколько было заявок, и сколько звонков.

Е.З.  Но мне кажется, мы ушли от обсуждаемого вопроса…

В.Р.  Я не ушел, я честно ответил, что не знаю…  Мне сие неведомо.

Е.З: А ты видишь какой-нибудь выход?

В.Р.  Я вижу выход в том, чтобы налаживать связи напрямую, минуя Москву.  Очевидно, Москва не заинтересована в этом, потому что, скажем, ростовские психодраматурги ведут группы только в Ростове, хотя обладают той же квалификацией, что и москвичи, которые это делают в регионах.  И есть такое еще…

Знаешь интернет как построен?  Его можно по принципу звезды построить, где связи идут через центр, а можно по принципу круга, налаживая периферийные хорды.  Если бомба попадает в центр, через который идут все коммуникации, рушится вся связь, а если хорда и круг, то здесь бомба упала, связь пошла вот так вот, по хордам, обходя порванные места.  Есть даже математическая теория, что разрушить такую систему невозможно: когда возникает дырка, система сама налаживает новые хорды, связи.  А вот звездчатая система рушится моментально, стоит разрушить то, что в центре.  Моя идея в том, что в центре что-то не в порядке, потому что вся система не работает.  Хотя это предположение, я точно не знаю.

Е.З.   Это ведь мнение, твое видение: каждый имеет  право на свое мнение.  Мы сами задаемся этим вопросом.

В.Р.  Я точно не знаю, но похоже, что это правда, потому что, когда я приезжаю в другие города, эти связи тут же налаживаются, они очень эффективны, они много дают.  Дело в том, что вся страна устроена по принципу звезды в центре.  Например, даже на фестиваль просто чудом приехали все иностранцы, потому что абсолютно у всех не было какого-то дурацкого подтверждения из Министерства иностранных дел, и я бы легко его сделал, если бы был в Москве.  Я думаю, что Москва еще одну новую дойную корову выдумала, теперь все институты должны будут регистрироваться только в Москве, чтобы иметь возможность приглашать к себе иностранцев.

Хотя если одно учебное заведение приглашает профессора из другого учебного заведения, причем здесь Министерство иностранных дел?  Оно не имеет никакого отношения к некоммерческой деятельности.  Иностранцам в этом году было необходимо решить много проблем, чтобы приехать к нам на Морено-фестиваль.  Все прорвались, кроме Ренье Оудийк (Renee Oudijk) – главы Федерации европейских тренинговых организаций в области психодрамы (FEPTO).  Эта организация недавно возникла, тренинговые институты объединились в единое целое.  Членами FEPTO являются Институт Елены Лопухиной и наше Донское общество психодрамы и социометрии.  Вчера, например, я письмо получил из FEPTO, где меня просят написать отчет о нашей конференции, о том, как происходила подготовка психодраматургов в Ростове.

Е.З. Еще вопрос относительно реального и идеального образа психодраматического сообщества.  Отчасти ты на них уже ответил, когда говорил о разных системах организации коммуникаций, но, может быть, еще чем-то дополнишь?

В.Р.  Реальный: довольно большое количество специалистов мирового уровня.  Я убежден, что русские более способны к психодраме, чем… чем…

Е.З.  Чем кто?

В.Р.  Вообще.  Русские просто очень способны.  Они делают прекрасные игры.  И у каждого есть свой финансовый интерес.  Смотри: у многих в Москве зарегистрированы свои институты, Алла Холмогорова просто работает в государственном институте, у нее другие интересы.  У меня тоже нет своего института, потому что меня учебный процесс и терапия поведения интересуют больше, чем психодрама.  Леонид Кроль с Екатериной Михайловой, Галина Похмелкина, Елена Лопухина и Нифонт Долгополов — все это — люди, которые двигают вперед психодраматическое образование, но встречи, которые я видел, проходят примерно по такому режиму: мне и так все ясно, я и так все умею, я и так все делаю.  Пока никто друг на друга не натыкается, пока нет явных сбоев и ошибок, каждый чувствует себя самодостаточным.  Но вот лично мне этого недостаточно, меня еще интересует общение с людьми и не по принципу “сколько ты берешь за час”, а по принципу “что у тебя есть интересного”.

Е.З.  А идеальный образ? Каким ты видишь идеальный образ психодраматического сообщества в России?

В.Р.  А идеальный — когда люди встречаются регулярно, во-первых, для собственной коррекции в психодраматических группах.  И это, конечно, должно быть просто самоокупаемое мероприятие, некоммерческое, никто не должен этим зарабатывать.  Это общий интерес, поэтому каждый должен что-то туда инвестировать от себя.  Когда мы согласуем, в первую очередь, критерии работы – тогда мы сможем детальнейшим образом разбирать всем сообществом конфликтные случаи и случаи неудачи.  Не затем, чтобы у кого-то там что-то отнять или чего-то лишить, завести в черные списки, а затем, чтобы если у кого-то появилась ошибка, всем остальным ошибку эту не повторять.

Е.З.   Как ты думаешь, что следует сделать, чтобы это получилось?

В.Р.  Нужно выработать совместные критерии и взаимное признание сертификатов.  Этим занимается FEPTO, на сайте я пытаюсь собирать информацию о сертифицировании в разных странах. Елена Лопухина, насколько я знаю, очень много для этого делает, но, к сожалению, я несколько раз просил у нее прислать мне информацию напрямую, она ничего не прислала, поэтому мы сейчас вступили в FEPTO сами, и с FEPTO мне проще, по крайней мере, сейчас я получаю информацию напрямую.

Е.З.  Ты думаешь, что нужно выработать общие стандарты сертифицирования?

В.Р.  Это принцип профессионального общения, или внутрисемейного, или какого хочешь…

Е.З.  Но ведь на Западе сейчас, несмотря на то, что пока не выработаны эти общие стандарты, психодраматическое сообщество все-таки функционирует?

В.Р.  Но они их стремятся вырабатывать.  Может, поэтому и функционируют.

Е.З.  И какой  же твой прогноз на этот счет в России?

В.Р.  Я думаю, все будет развиваться в положительном направлении.  Точнее даже иначе: появиться все же группа психодраматургов, которые будут это делать.  Кто-то не войдет в нее, потому что не захочет, ну и ладно…  Может, ему в другом направлении двигаться надо.

Е.З.  Как ты думаешь, в каких областях, сферах деятельности психодрама может найти свое применение?

В.Р.  Ну, конечно, во всех творческих профессиях.  Очень заинтересованы в психодраме в современной школе.  Сейчас учеба в школе стала диким, агрессивным и неинтересным занятием.  Нужно внести туда диалог, особенно в начальных классах нужно больше не давления, а игры.  Относительно политики и бизнеса…  Я думаю, что Морено очень бы возражал, если бы ему кто-то сказал, что социодраму можно применять при выборе руководителей или при подготовке политических лидеров.

Е.З.  По-твоему, это имеет отношение к его ценностям?

В.Р.  Это имеет отношение к развитию психодрамы.  Потому что в этом случае она будет развиваться по второму варианту, где каждый будет прятаться от коллег, скрывать, на кого работает, прятать свои технологии, надувать щеки.

Е.З.  Расскажи какой-нибудь курьезный случай из своей психодраматической жизни?

В.Р.  Первый раз летел на Райхенау.  Грета прислала билеты на поезд по почте.  Когда прибыл на Франкфуртский аэропорт, на почте мне сказали, что билетов для меня нет. Что делать — непонятно, карточки телефонной у меня нет, поскольку она стоит 10 марок, а у меня было то ли 7, то ли 5, мелочью.  Я сидел, наблюдал, как люди бегают примерно час.  Потом пошел искать помощь, увидел красный крест и зашел туда.  Когда я сказал, что еду в Морено-Институт на психодраму, весь красный крест начал носиться по всему аэропорту.  Меня тут же накормили, напоили кофе, предложили переночевать у них, если ничего не выйдет, а затем какая-то женщина прибежала с моими билетами (она их где-то уже раздобыла), посадила меня в поезд и долго передавала приветы Грете.  Когда я приехал в Уберлинген, оказалось, что в этом малюсеньком городке 2 вокзала.  Долго размышляя где бы мне выйти, чтобы на Грету наткнуться, я совершенно случайно глянул в окно и увидел надпись “Уберлинген”, галопом выскочил из поезда и чуть не сшиб с ног Грету.  Она мне просто попалась на пути.

Е.З.  А давай поменяемся ролями.  Какой бы вопрос ты задал сам себе?

В.Р.  Какого черта ты с этим семинаром связался, придурок?  Тебе что, мало неприятностей?

Е.З.  Скажи пожалуйста, в порядке обратно связи, чем для тебя было это интервью?

В.Р.  Мне очень нравиться, что не только меня беспокоит то, что происходит с психодрамой…  Ну, может быть, хотя бы просто надо собраться в кучу людям, которых это беспокоит.  И это будет уже хорошее начало.  Просто собраться, друг на друга посмотреть и понять, что не одному мне так противно.

Через год вот будет второй фестиваль.  Все наши участники сказали, что приедут.

[1] Первая встреча в Ростовском государственном университете, на кафедре социальной психологии состоялась 23 марта 1992 года.

[2] Вот имена тренеров Ростовской психодраматической группы, найденные в архиве, который очень пунктуально вела  Ольга Бермант: Грета Лейтц, Отто и Элизабет Хюртер, Урсула Хаузер – всем им большая благодарность.

[3] Котерапевтом Клаудии Бахманн-Гросс был все время Ганс-Вернер Ляуфхютте.

[4] Южно-Российский гуманитарный институт, аккредитованное негосударственное высшее учебное заведение.

[5] http://www.psychodrama.ru

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

Интервью с Игорем Кадыровым, 28 ноября 2001
Интервьюеры: Светлана Кравец, Елизавета Загряжская.
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Кадыров Игорь Максутович, психоаналитик, клинический психолог, окончил факультет психологии МГУ, кандидат психологических наук, доцент факультета психологии МГУ им.Ломоносова, президент Московского психоаналитического общества, член Международной Психоаналитической Ассоциации (IPA)
Психоаналитическое образование получил в Германии (Франкфурт-на-Майне, Дармштадт).
Сертифицированный Психодрама-терапевт (обучающая программа была организована и координирована Академией Психодрамы (Стокгольм) в кооперации с Центром Психодрамы (Брайтон, Англия) Ryhmadraama (Хельсинки, Финляндия), Институтом Морено (Германия), Институтом Психодрамы Эллы Мэй Шеарон (Кольн, Германия), а также при участии Российской Ассоциации Психодрамы (Москва).
Практика в Москве. Преподавание в МГУ.


С.К.  Скажите, Игорь Максутович, когда и как состоялась Ваша первая встреча с психодрамой?

И.К.  Сейчас мне трудно назвать точную дату.  Я записывал где-то “хронологию событий”, но , честно говоря, не сверялся с этими записями перед нашей встречей.  Мне кажется, это было в 88-м или 89-м году в Институте психологии на Моховой.  Была объявлена лекция или выступление Йорена Хёгберга.  В аудиторию набилось достаточно много народа.  Вместо того, чтобы прочитать привычную лекцию, Йорен соорудил из столов сцену и рассказывал о психодраме, приглашая людей из зала.  О чем-то спрашивая их, он выводил на сцену других людей и предлагал им сыграть какое-то “чувство”, “мысль”, человека или еще что-нибудь.  Это была моя первая встреча с психодрамой “в живую”.  Я был очарован.  Вскоре Йорен откликнулся на просьбу некоторых московских коллег и организовал первую долгоиграющую психодраматическую группу.  Но я не сразу стал заниматься психодрамой, а присоединился к группе Йорена года через два.

С.К.  А как это произошло?

И.К.  Я тогда закончил аспирантуру и защитил диссертацию, но все еще был начинающим психотерапевтом.  В послужном списке был небольшой опыт работы с группами и индивидуально в консультации и в 12 психиатрической больнице.  К этому времени я начал работать как частный психотерапевт.  Вообще говоря, это был непростой период.  Профессиональных психотерапевтов, в сегодняшнем смысле слова, было еще очень мало.  Ведь до пресловутой “перестройки” возможность получить систематическую подготовку в качестве психотерапевта была более чем скромной.  В Москве одновременно давали старт очень много разных психотерапевтических направлений и соответствующих западных учебных программ.  Уже тогда для меня особый интерес представлял психоанализ.  Но систематическое психоаналитическое образование было практически недоступно, а мне хотелось хоть чему-нибудь учиться систематически.  Очень полезную роль в моем и, думаю, не только в моем профессиональном становлении сыграла Ассоциация Практикующих Психологов.  В тот период АПП была чем-то вроде библейского Вавилона до смешения языков.  В АПП были представлены разные направления, разные методы, но какое-то непродолжительное время почти все мы были или мультилингуалами или полиглотами.  Мы могли понимать и говорить на многих психотерапевтических языках сразу, на языке психоанализа, гештальта, системной семейной терапии, юнгианского анализа, гуманистической психологии, NLP и т.д.  Сейчас квалификация выше, но уже имеется специализация, и другие языки стали чужими.  А тогда многие из нас были членами одновременно нескольких секций АПП.  У меня, например, была “постоянная прописка” в секции психоанализа, и “временная” в паре других секций АПП.  Как ни странно, психодрама, как я ее тогда понимал,  казалась мне чем-то довольно близким к психоаналитическому подходу, поскольку она позволяла сделать явным то, что глубоко скрыто.  Однажды в консультации на Пятницкой для очередного семинара собралась наша секция психоанализа.  В соседней аудитории была внеочередная сессия психодраматистов.  В перерыве я встретился с Леной Лопухиной и некоторыми другими психодраматистами.  Как-то быстро и легко получил приглашение посещать их секцию.  Начали встречаться раз в неделю.  Позже кто-то сообщил нам что в группе Йорена образовались несколько вакансий — кто-то из участников его группы эмигрировал, кто-то просто покинул группу.  Они обсуждали возможность пополнить свою группу.  И заинтересованым членам секции психодрамы было предложено подать заявки.  Рассмотрев все кандидатуры, они решили взять троих – Сергея Баклушинского, Аллу Волович и меня.  Мы пришли на группу Йорена, но нас пустили не сразу.  Часа два обсуждали.  Кто-то возражал против того, чтобы кого-нибудь вообще брали.  Их можно было понять.  В итоге нас все же приняли в эту группу.

С.К.  Спасибо, Игорь Максутович.  Скажите, а Вы помните свой первый протагонистский и директорский опыт?  И если помните, могли бы Вы поделиться впечатлениями?

И.К.  Помню.  Если пренебречь короткими виньетками, то самый первый протагонистский опыт случился на группе Йорена.  Это была психодрама, которая начиналась как разыгрывание сновидения, а завершилась выходом на весьма важные для меня жизненные темы.  На мой взгляд, это была глубокая работа.  На первых порах я сильно тревожился, и вообще долго был  “сопротивляющимся протагонистом”.  В том смысле, что я долго колебался, прежде, чем решиться стать протагонистом в первый раз.  Дело в том, что я был в группе новичком и одним из самых молодых.  Большинство остальных ребят были ‘старожилами’ в группе и казались мне уже очень ‘бывалыми’ психотерапевтами: Аня Варга, Паша Снежневский, Лена Лопухина, Юля Алешина, Лена Новикова, Леша Кроль, Женя Емельянов, Алексей Морозов, Марина Арутюнян, Валера Зацепин, Нифонт Долгополов…  Просто — цвет АПП.  Они всегда были готовы работать.  Мне было очень интересно, но одновременно и непросто, когда я видел таких замечательных и очень талантливых людей, таких пластичных, открытых и ‘продвинутых’, которые готовы были разыгрывать психодраму за психодрамой.  Легко, естественно, умно, красиво и всегда увлекательно…  Но Йорен и группа отнеслись ко мне очень бережно, и после той первой психодрамы все последующие казались уже чем-то нормальным.  Вообще, думаю, что для меня эта группа была больше психотерапевтической, нежели тренинговой.  Я чувствовал необходимость личной психотерапии.  Проходить ее было негде, во всяком случае, мне так казалось.  А в этой группе все эти годы велась достаточно серьезная и по настоящему терапевтическая работа.  Что касается первого директорского опыта, то с какого-то момента мы должны были начинать делать психодраму в учебной группе.  Для меня было тоже важно, что в первый раз протагонист сам выбрал меня в качестве потенциального директора.  Я достаточно сильно волновался — все же друг друга оценивают, но психодрама прошла довольно живо.  И протагонист, и группа очень помогали.  По окончании был проведен достаточно интересный на мой взгляд “процесс-анализ”.  В общем, я почувствовал вкус к такой работе.

С.К.  А Вы не могли бы припомнить какое-нибудь самое яркое впечатление своей психодраматической жизни?

И.К.  Трудно одно самое яркое выбрать, вспоминается многое — это был некий процесс.

Л.З.  Ну, может быть, что-то про этот процесс?

И.К.  Мы очень много работали с глубокими чувствами и темами — смерть, насилие.  Я имею ввиду не просто конкретное насилие в конкретной семье.  Нам очень трудно было тогда осознать, что мы живем в травмированной культуре.  Мы, конечно, на каком-то уровне “знали” и ощущали это, но все же не могли отрефлексировать по-настоящему.  Насилие не на конкретно-психологическом уровне, скорее общий контекст…  Помню, как приехавший в октябре 93-го Пол Холмс злился из-за того, что группа не работает корпоративно, все разваливается.  Мы в каком-то полуподвале в центре Москвы, течет труба, сырой запах, ходит облезлая кошка.  Протагонисты один за другим поднимают тему насилия, которую пережили сами или их семьи.  Но группа сильно дистанцирована.  Много защитной иронии над собой, над ведущим, над протагонистом.  Крайне неуютно.  А за окном канонада, танки расстреливают парламент, и все это в каком-то общем котле.  Знаки насилия – везде, внутри и снаружи, в прошлом и настоящем, в обществе, в группе, во внутреннем пространстве.  На самом деле это еще было связано и с нашей бессознательной реакция на нового ведущего.  Йорен в течение нескольких лет “тянул” группу и в конце концов передал ее новому ведущему, — мне кажется, что все это вещи достаточно связанные.  Я имею ввиду глубокую погруженность «одной шестой части суши”  в травматический контекст, который воспроизводится на индивидуальном, групповом, семейном уровне.  Йорен намекал о том, что нам предстоит сделать еще очень много в психодраме, социодраме, в личном психоанализе и просто в жизни, чтобы осознать и преодолеть давление этого контекста.  Но мне кажется, что тогда мы еще не могли проделать такую работу.  Только сейчас мы начинаем глубже понимать весь объем этой темы.

С.К.  Вы можете перечислить своих учителей?

И.К.  Мой первый и любимый учитель в психодраме, да и в психотерапии — это Йорен Хёгберг.  Хочу еще назвать Пола Холмса, Наталью Новицки.  Мне вообще везло с учителями.   Хотя я учился и у других психодраматистов.  Например во второй психодраматической группе блистательной Эллы Мэй Шеарон.  Кстати, в этой группе мы часто страшно злились из-за постоянных срывов приездов тренеров.  Тоже такой опыт психодраматического сиротства.  К счастью, потом эту группу взял по крыло Йорг Бурмайстер.  Кроме того, я учился в четвертой группе, которую начала вести Грета Лейтц и продолжила – Клаудиа Бахманн.  С нами работала и Анна Шутценбергер и Марша Карп и Джеймс Сэкс и многие другие.  Так что у меня было довольно интенсивное или, если хотите, экстенсивное, психодраматическое образование.

С.К.  Есть ли у Вас ученики?

И.К.  Я никогда не вел длительных обучающих программ по психодраме, так чтобы с начала и до конца.  До 1995 года я вел терапевтические группы психодрамы и даже сейчас иногда провожу семинары с элементами психоаналитической психодрамы.  А когда я начал свое психоаналитическое обучение, приходилось по несколько месяцев в году проводить в Германии, и не было уже никакой физической возможности заниматься психодрамой всерьез.  Правда, я пытался писать статьи на эту тему.  Были и дипломы под моим руководством на эту тему.

С.К.  Скучаете по психодраме?

И.К.  Да.  Если бы первая группа собралась — я бы обязательно пришел на встречу.

С.К.  Я теперь к настоящему времени перейду.  Такой вопрос — как Вы считаете, есть ли у нас в стране психодраматическое сообщество, как это выглядит с Вашей позиции в психоаналитическом сообществе?

И.К.  Мне трудно сказать, потому что я сейчас не включен в профессиональный психодраматический контекст.  Могу совершенно точно сказать, что в 95-м году такое сообщество было.  Их было даже несколько.  Не все они были сообщающимися сосудами.  Было и соперничество, и всякие сложности.  Тем не менее была, например, практика общих ворк-шопов, на которых встречались участники всех четырех групп.  Какое-то время собирались люди, которые получили сертификаты по психодраме в первой группе.  Мы обсуждали вопросы единых стандартов психодраматического образования.  Насчет того, получило ли это какое-нибудь развитие и что имеется в этом смысле сейчас, я плохо информирован.  Вот психоаналитическое сообщество точно есть.  О психодраматическом мне трудно судить, потому что я не знаю, как сейчас.  Какие-то люди, с которыми я учился в первой психодраматической группе не собирались быть психодраматистами — Марина Арутюнян, Павел Снежневский, Юлия Алешина, Сергей Баклушинский, Алла Волович  — сейчас они или в психоанализе или в психоаналитической психотерапии.  Анна Варга занимается семейной терапией.  Мы встречаемся, но если и упоминаем психодраму, то скорее как воспоминание об общем прошлом, а не как общую профессию.  Но, наверное, какое-то сообщество, в каком-то виде есть.  Есть ведь институт психодрамы и гештальт-терапии, просто институт психодрамы и так далее.

Л.З. То есть в природе существуют эти обсужденные в то время общие стандарты?

И.К.  Не знаю, существуют ли они в завершенном виде.  Но они обсуждались, и на то время выглядели весьма серьезно.  Участниками этого процесса были и Андрей Шадура, и Катя Михайлова, и Витя Семенов.  С последним вы ведь вместе работаете, так что можете спросить у него.

Л.З.  А Вы могли бы поделиться таким опытом, из каких еще компонентов складывается зрелое психотерапевтическое сообщество, кроме образовательных стандартов?

И.К.  Мне кажется, я, может быть ошибаюсь, что в психодраматическом сообществе был такой соблазн делать то, чему тебя научили в буквальном смысле.  В том смысле, что нас учили — и мы учим.  А реальной терапевтической работой в психодраме довольно трудно зарабатывать на жизнь.  В нашей психодраматической практике всегда не хватало клинической работы.  Например, опыт моей клинической работы в психодраме был одновременно и обогащающим и разочаровывающим.  Мне очень хотелось, чтобы была психотерапевтическая психодраматическая группа — не периодические ворк-шопы, а регулярная работа, на еженедельной основе.  Чтобы была возможность не краткосрочной, а долговременной работы.  И конечно, чтобы можно было жить на деньги, заработанные с такого рода практики.

С.К. Вы в клинике пробовали?

И.К.  Я пробовал работать как частнопрактикующий психодрама-терапевт.  Но это очень трудная стезя.  Такой терапевт, если он не любитель, а профи, должен своей практикой зарабатывать на жизнь.  Но далеко не каждый пациент готов платить за сеанс, в котором он, возможно, и не будет протагонистом.  Кто-то разочаровывается и уходит.  Мотивированные клиенты хотели бы работать дальше.  Но группа уже сократилась и изменилась, изменилась структура группы, ее атмосфера.  К тому же работать в очень маленькой группе может быть или нерентабельно для терапевта или дорого для клиентов.  Нередко приходится добирать новых людей и менять состав группы.  Иногда клиентам приходится ждать, пока удастся добрать группу.  Т.е. частнопрактикующему психодраматисту ежедневно приходится решать целый набор острых дилемм.  И хотя содержательно такая работа очень интересна, тем не менее, гораздо соблазнительнее взять учебную группу.  Это соблазнительно и для психодраматиста со стажем, и для его ученика, и для ученика его ученика и т.д.  В результате возникает замкнутая система.  Одни психодраматисты обучают других и дальше по эстафете.  В такой системе довольно трудно стать хорошим клиницистом.  Я не знаю, может быть, сейчас в этом плане что-то поменялось.  Но такая картина наблюдалась лет шесть-пять назад.  Скажем, в психоаналитическом направлении это не так.  Там очень долго ты не можешь учить других.  Пока не наберешь реальный, достаточный разнообразный клинический опыт.  Еще раз я хочу сказать, что я не знаю реального положения вещей в российской психодраме на сегодняшний день.

С.К.  Мы понимаем, что Вы сейчас не очень с этим связаны, но если пофантазировать, как Вам кажется, в каком направлении могла бы развиваться ситуация, чтобы психодрама определилась как зрелое психотерапевтическое направление, сообщество?

И.К.  Трудно сказать.  В целом о зрелом психотерапевтическом сообществе в нашей стране пока еще трудно говорить.  В каком-то смысле психотерапия всегда была «невозможной профессией».  Но у нас, к тому же, и терапевты, и пациенты, и учебные программы все еще пребывают в весьма ненадежном социальном контексте.  Организовать цивилизованную частную практику с точки зрения налогов и других легальных оснований очень сложно.  Большинство психотерапевтических сообществ существует, по сути, полулегально.  Среди них — даже весьма уважаемые.  Чтобы сформировать зрелую профессиональную среду нужно очень много условий, все это достаточно сложно.  Сейчас есть попытки как-то организовать или административно оседлать этот процесс.  Но мне кажется, что такая инициатива сверху сомнительна.

С.К.  А внутренние какие-то движения в сторону сообщества?

И.К.  Сообщество существует, но в несколько полулегальном статусе, а те институты или ассоциации, которые пытаются существовать на уровне официального эстэблишмента устроены как-то «по-советски».  Многое здесь строится на формальном долженствовании и запретительной политике.  При этом чисто внешне, а не по сути,  делаются попытки имитировать западные модели, количество часов и т.п.  У нас такие “грандиозные” конструкции рискуют оказаться в безвоздушном пространстве.  Например, в соответствии с одним из таких проектов — психолог-психотерапевт должен пройти интернатуру в лечебном учреждении, чтобы иметь клинический опыт.  Идея замечательная.  Но в подавляющем большинстве наших клиник просто нет условий, чтобы психолог или врач мог бы стажироваться и учиться психотерапии.  Сначала должны возникнуть такие программы, такие клиники и специалисты, которые могут вести такие программы.  На данном этапе эти вещи нельзя решить, пробив высочайшие указы и приняв административные уложения и законы.  Я думаю, что формальная институциализация и попытки предложить готовую формулу того, что должен делать так называемый “психолог-психотерапевт” или “врач-психотерапевт” — не главное на этом этапе.  Нужно время, нужно накапливать практику, нужно экспериментировать и учится на опыте.  Нужно, чтобы в этом процессе возникло больше сложившихся профессионалов.  И тогда в определенный момент у них может быть возникнет потребность что-то обсуждать, смотреть, что делает человек рядом с ним, то есть, сначала заниматься чем-то самому, а обучение — это уже следующий этап.  Сообщество, по-моему, образуется, когда есть большая база клинической практики.

Л.З.  Я хотела бы вернуться к вопросу о терапевтических группах.  Я так услышала, что одна из причин, по которым Вы считаете, что психодрама мало подходит для частной практики, состоит именно в том, что это метод групповой…

И.К.  Как терапия, я думаю, она может быть достаточно эффективной.  Я сказал, что ее сложнее организовать как форму практики.  Если психотерапевт не зарабатывает своей профессиональной деятельностью, то мне кажется, его работа приобретает форму любительства.  Поскольку у него тогда должны быть иные источники доходов, а его профессиональная деятельность становится формой свободного досуга.  Профессионализм складывается из того, что надо сначала учиться и платить за это деньги, а потом работать и получать за это деньги.  Для этого надо, чтобы практика была стабильной, достаточно стабильной, чтобы на эти деньги можно было жить.

Л.З. В чем Вы видите причины, по которым трудно организовать стабильную психодраматическую практику?

И.К.  Я вижу много разных причин.  Одна из причин связана с тем, что потенциальная клиентура не информирована и не подготовлена к такого рода формату психотерапии, — может быть, у потенциальных клиентов другие ожидания.  Приходя на группу, клиент может не стать сегодня протагонистом.  Если в группе 8 человек, ему, может быть, придется ждать 8 сеансов.  В астрономическом измерении – это может быть около 2 месяцев.  Все это может вызывать самые разные чувства, с которыми, теоретически и практически можно работать.  В первую очередь — готовить клиентов.  Должна быть доступная информация о психотерапевтических услугах в целом, и о психодраме (о формате психодраматичсекой работы), в частности.  Чтобы такого рода информация была, нужно чтобы было психотерапевтическое профессиональное сообщество, которое эту информацию готовит, в хорошем смысле и в допустимых рамках рекламирует свою деятельность.  Для того, чтобы такого рода сообщество было, психодраматисты должны быть подготовлены в том числе и к такого рода деятельности.  Йорен Хегберг пытался привлечь наше внимание к необходимости пропагандировать психодраму — через встречи, лекции.  Он рассказывал о специальных ворк-шопах и семинарах, на которые в Швеции он и его коллеги приглашали директоров клиник.  Средствами психодрамы и социодрамы они показывали, что могла бы такая работа дать им и их учреждениям.  Я думаю, что та лекция в 89м году, которая меня затронула, была выстроена по этой схеме, чтобы показать психодраму нашему сообществу.  С другой стороны мне, например, трудно представить себе директоров наших клиник, которые пришли бы, посмотрели и “купили” для своей клиники нечто такое.  Даже в наших московских продвинутых клиниках…  Сам по себе социальный контекст — он достаточно важен, и в нем трудно выживать.

С.К. Если бы настали такие времена, когда Вы вернулись бы к психодраме, не то, чтобы оставили психоанализ, но была бы возможность заниматься еще и психодрамой, как бы это выглядело?

И.К.  Я думаю, что это могла бы быть психоаналитическая психодрама в клинике, я мог бы работать с сильно нарушенными пациентами, которые в последнее время меня особенно интересуют.  Или применение элементов психодрамы на отдельных  этапах обучения психоаналитических психотерапевтов.  Можно было бы в психодраматической группе работать с теми трудностями, которые возникают у коллег в их психоаналитической работе.

С.К.  Спасибо.  Какой вопрос Вы, может быть, задали бы сами себе, если бы были на нашем месте, если бы мы поменялись ролями?

И.К.  «Научился ли я чему-нибудь в психодраме?».  Да.  Я думаю, что научился.  Еще раз скажу, что для меня встреча с психодрамой, прежде всего в лице Йорена и Пола, это была встреча с психотерапией вообще, с чем-то, что гораздо больше, чем сама по себе психодрама.  Это был опыт попытки понимания того, что происходит с пациентом, с терапевтом, что происходит с человеком, что происходит в отношениях.  Мне кажется, что опыт такого понимания, такой постановки вопроса я тогда нашел в психодраме.  И Йорен и Пол хорошо разбирались в психоанализе.  Это делало их работу особенно глубокой.  Это была хорошая школа для меня.

С.К. Спасибо большое.  Чем было для Вас это интервью, Игорь Максутович?

И.К.  Это было, во-первых, приятной неожиданностью.  Мне стало интересно, интересно не в том плане, что я скажу, а в том смысле, что раз Вы пришли, значит у нас в психодраме происходит что-то хорошее.  В психоанализе такого рода интервью пока не проводятся.  Действительно, есть потребность в саморефлексии.  Вы меня спрашивали, что я могу посоветовать в качестве способа решения проблем — вы нащупали это раньше и сами.  Процесс саморефлексии традиции — самый верный способ развития и преодоления трудностей.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

История психодрамы в России

История психодрамы в России

Интервью с Игорем Гриншпуном, 21 октября 2001
Интервьюеры: Татьяна Платонова, Светлана Кравец
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Гриншпун Игорь Борисович, российский психодрамотерапевт, писатель, профессор Московского городского психолого-педагогического университета, работал на кафедре психологии развития МПГУ, где читал курс «История психологии», затем на кафедре мировой психотерапии (затем — индивидуальной и групповой психотерапии) факультета консультативной и клинической психологии. Также работал в Институте христианской психологии. Руководитель программ подготовки психодраматерапевтов. Сертификат психодраматерапевта Института Морено (Германия). Написал более 50 научных и методических работ.


Т.П.  Игорь Борисович, расскажите, пожалуйста, чем вы сейчас занимаетесь?

И.Г.  Вообще или как психодраматист?

Т.П.  Вообще.

И.Г.  Вообще, преподаю в куче всяких ВУЗов: я доцент здесь, в МПГУ, на кафедре психологии развития, я заведую кафедрой практической психологии в Московском психолого-социальном институте.  В основном, это — преподавательская деятельность, но в психолого-социальном  я веду психодраматическую группу для студентов-психологов старших курсов.  Иногда это перемежается практической работой, однако официально как практик-психодраматист я не существую, веду лишь обучающие группы.

Т.П.  Обучающие или демонстрационные?

И.Г.  Когда как.  Демонстрационные, но иногда и обучающие.  В частности, я с Игорем Вачковым вел специфический мастер-класс то ли “психодраматической сказкотерапии”, то ли “сказочной психодрамы”

Т.П.  А как произошло ваше первое знакомство с психодрамой?

И.Г.  В 1989 году Лена Поленова, приехав из-за рубежа, предложила идею создании playback-театра здесь.  Тогда на факультете начал работать Андрей Шадура, с которым мы  набрали студентов в группу.  Кто там был? – Саша Попов, если вы его помните; Тамара Неболюбова – она немножечко позже подошла; Олег Еремин, Саша Макаревская, кто-то еще…  Из преподавателей пару раз забегал Нифонт Долгополов,  присоединился к группе Миша Бабанский…  Так мы просуществовали довольно долго.

Т.П.  Несколько лет?

И.Г.  Да…  Лена Поленова уехала снова за границу, и мы остались сами по себе.  Лидером театра стал Андрей Шадура.  Потом – года через три – я оттуда ушел; многие из тех,  кто  долгое время был в театре, по разным причинам теперь также разъехались по разным городам и материкам…  Но театр продолжал существовать с новым составом, и, насколько я знаю, и сейчас действует, хотя не столь активно, как прежде — по разным причинам.  А я потом прикоснулся к семейной системной психотерапии…  Среди тех, с кем я занимался, была Алла Холмогорова, и как-то по окончании группы у Ханны Вайнер (я ее так и не закончил) зашел разговор о том, что набирается обучающая группа по психодраме под руководством Грете Лейтц.  Я тогда толком не знал никого, но спросил у Аллы, можно ли туда подключиться, и оказалось, что это возможно.  Собралась эта группа, одним из первых членов которой я стал, и, кроме того, я один из первых протагонистов в этой группе.  Я довольно быстро прошел все возможные ипостаси, был вспомогательным “я” почти постоянно…  Оттуда все и пошло.  Я достаточно долго не пробовал себя как психодраматист за пределами нашей группы, хотя и в группе мы долго не имели права выступать в роли директоров.  Директорами выступали психодраматисты, приезжавшие из-за границы, потом некоторое  время с нами работал Игорь Аршинов…  И только после вручения сертификата я начал работать с группами, и в основном это были обучающие и демонстрационные.

Т.П.  Ваша группа закончилась к настоящему времени?

И.Г.  Мы, по-моему, самая продолжающаяся группа из всех.  Так получилось, (я не знаю, насколько это справедливо) что сертификаты высшей ступени, хотя мы занимаемся дольше всех, мы получаем позже всех.

С.К.  Так вы уже получили?

И.Г.  В настоящее время есть сертификаты промежуточные, психодрама-ассистентов.  Грета приезжала недавно и обещала максимум в течение года эту проблему решить, потому что часов у нас накоплено больше, чем у любой другой группы.  Такое вот странное положение.  У их института очень серьезный подход к этим делам…  Так что группа продолжается и сейчас, хоть и встречаемся реже, ибо часы необходимые наработали, а как терапевтическому сообществу нам трудно развиваться.  Наша группа просуществовала… я не помню, сколько лет? – шесть, по-моему.

Т.П.  Вы помните свой первый протагонистский или директорский опыт?

И.Г.  Протагонистский помню, директорский… директорский тоже помню.  Про первый-то расскажу, а в отношении директорского я не уверен, что это этично…

С.К.  Нам  интересны ваши собственные впечатления…

И.Г.  Протагонистский опыт – это была психодрама моего сна…  Грета до сих пор вспоминает эту работу при встрече.  Свою книжку она подписала мне: “ С благодарностью за интересный сон”!  Сон был очень символический …  Мне снилось, что я леплю женскую скульптуру, а одновременно — в некоем параллельном пространстве — рождается и развивается некое монстрообразное существо, и я во сне понимаю, что его — существа —  развитие и мои попытки скульптора каким-то образом связаны.  Существо становилось все безобразнее, и я пытался что-то изменить, старясь сделать скульптуру красивее, но это приводило лишь к ухудшению; тогда я прекратил лепить вообще, но оказалось, что уже поздно, и существо это уже жило по своим законам. Получилась юнгианская драма.  Мы работали с разными пространствами и временами… У меня были замечательные вспомогательные Я — Витя  Семенов, Игорь Кадыров  (он позже ушел из группы), Маша Телятникова. Что мне запомнилось тогда – то, что Грете абсолютно “ненасильствующий” директор. Грете старается идти за протагонистом, но, по моим воспоминаниям сейчас, она очень тонко чувствует, когда надо остановиться. А в деталях работу сейчас, с ходу, трудно восстановить. Во всяком случае, я прошел большую школу переживаний… это было соприкосновение с собственным детством, соприкосновение с Анимой… Кроме того, что это было потрясение, это еще было чувство очень высокой профессиональной работы. Я был тогда так воодушевлен, наверное, оттого, что мне была очень приятна  возможность соединения профессионального и личностного пространств. Возможность быть искренним, даже не так, как в роджерианских группах… Это было вполне естественное существование в сотворчестве.

А что касается первого директорского опыта… К сожалению, это была не продолжающаяся группа, но так часто бывает в моей практике, когда и на демонстрационной группе вылезают личные проблемы и приходится работать глубоко. Да, там я пережил сложную гамму чувств, потому что, с одной стороны, (я до сих пор это постоянно чувствую) —  это особое состояние, в котором интуиция оказывается ведущей, не успеваешь отрефлексировать, не формулируешь гипотез, одновременно же, при последующем размышлении, чувствуешь некоторый страх перед этой ситуацией, потому что не очень понятно, что же ты делал. Пока это не приводило к каким-то таким (насколько я мог отследить, по крайней мере) травматическим последствиям, наоборот. Но, с другой стороны, у меня до сей поры есть некая боязнь… Это тоже реальность. С другой стороны приятно, конечно, что потом… Я стараюсь работать в достаточно “мягком” пространстве; а если говорить о серьезной продолжающейся глубокой работе, я это делаю очень нечасто, очень нечасто. Это уже моя одна из проблем, но, правда, здесь есть у меня поддержка и в лице самого Морено, который про “здесь и сейчас”… Но в целом у меня отношение к психодраме пока еще недостаточно оформилось. Я вижу большую опасность в серьезных работах, это требует совершенно особой готовности, тем более, что вокруг психодрамы много всяких мифов… Они отчасти  самим Морено распространялись, например,  замечательные версии о работе с супружескими парами в театре… А конец-то их был более печален, о чем он не говорил. С другой стороны, быть может, психодрама — одно из  наименее опасных психотерапевтических средств.

Т.П.  Кого Вы, кроме Грете, можете отнести к числу своих учителей?

И.Г.  Ну, в каком-то смысле я учился у всех.  Просто Грета была первой и она действительно очень высокопрофессиональный человек.  Скажем так: я не со всеми ведущими был протагонистом c удовольствием, хотя моя позиция при обучении была такова: если я учусь, то в любой момент должен готов быть всем, кем угодно.  Но были те, с кем я действительно получил очень богатый внутренний опыт: к примеру, я дважды был протагонистом у Йорга Бурмайстера.  И, хотя он не учитель в полном смысле этого слова, протагонистский опыт работы с ним мне многое дал, я очень много техник у него тоже взял.  Из учителей –  Клаудиа Бахман-Гросс, это одна из наиболее часто появлявшихся у нас психодраматистов, у которой была абсолютно особая манера, совершенно не артистичная, не романтическая и т.д., наоборот, очень дистанцированная.  Она, безусловно, профессионал, особенно в плане работы с групповой динамикой.  Еще из тех кто приезжал к нам (они, собственно, все запомнились) – это чета Отто и Элизабет Хюртер, что было интересно и в силу того, что они  разные: потому что Отто – психоаналитик и специалист по групповой динамике, а она – юнгианец и психодраматист.  Одна любопытная деталь относительно моего психодраматического опыта: в работе группы с иностранными лидерами мне часто приходилось выступать переводчиком, а работа переводчика – это нечто особое, она не ограничивается трансляцией текста, в каком-то смысле я оказываюсь дублем и зеркалом каждого участника драмы, проживаю все, что происходит.  Это особая непроработанная тема в обучающей психодраме такого типа…  Но так или иначе, я прожил вместе с ними и позицию ведущего.  Очень приятное впечатление оставил (не помню фамилии) Клаус.  Он специализируется по психодраматической работе с зависимостями.  Кстати, в работе с ним в качестве переводчика я увидел ярчайшее в моей практике проявление “теле” — в один из моментов драмы он, не зная ни на йоту русского языка, начал абсолютно точно реагировать на содержание происходящего.  Опять же, учитель – это ведь тот человек, который предлагает себя, чтобы поняли, что он делает.  Из тех, кто входил в нашу группу, я очень многому научился у Вити Семенова, и у Аллы Холмогоровой, и у Наташи Гаранян, и у Наташи Симуновой, и у Саши Черникова, и у Андрея Боковикова, и у остальных партнеров своих, которые тоже учителя…  За пределами группы — у Андрея Шадуры, с которым много сотрудничали, у Лены Лопухиной.

Т.П.  А ученики, как Вы считаете, у Вас есть?

И.Г.  Ученики…  Скорее, есть  люди, которые заинтересовались психодрамой после того, как я с ними работал.  Они иногда выступали со мной в качестве со-директоров; я не знаю, можно ли их учениками назвать.  Знаете, все-таки для того, чтобы быть учителем в психодраме, нужно иметь очень глубокую внутреннюю проработанность…  Быть может, правомерно перефразировать Юнга: нельзя продвинуться с учеником дальше, чем ты сам продвинулся.  Я не чувствую себя настолько продвинутым, чтобы называть кого-то своим учеником.

Т.П.  Можете ли Вы описать самый яркий эпизод из своей психодраматической жизни?

И.Г.  Знаете в чем дело… Все самые яркие эпизоды в жизни группы (будь я в ней участник или ведущий) связаны с другими людьми в группе.  Я не считаю возможным их “выставлять”.  Были ситуации, которые мы проживали всей группой, был выход на очень высокий уровень доверия, очень сложные отношения…  Психодрама ведь не просто техника, это в известном смысле, способ жизни…

Т.П.  Игорь Борисович, как вы полагаете, в России есть психодраматическое сообщество?

И.Г.  Дело в том, что я всегда всяких тусовок сторонился, поэтому никогда не вступал ни в какие ассоциации и т.д.  Не берусь судить.  Есть психодраматисты, одно время они собирались, была ассоциация, я, правда, туда не входил, и мне трудно говорить, что это: сообщество или просто пространство встреч людей , которые так себя называют – психодраматисты.

Мне кажется, одна из проблем в том, что российская психодрама особенным своим путем должна идти …или может идти…  Особая культура, особое время.  В том числе и театральная культура…  Это могло бы стать поводом для обсуждения…

С.К.  Именно у нас, в России или вообще?

И.Г.  Во-первых, мне представляется очень важным понять, что такое театрализация.  В истории, культуре России театры одно время были важнейшим культурным событием.  Не только в России, конечно, но театр в России, извините за плагиат, больше, чем театр — во всяком случае, был, становясь символом нескольких поколений.  Дело, однако, в том, что сама эта традиция скоморошества (а театры-балаганы занимали ведь особое место, та же Таганка или “Наш дом” Розовского) составляла способ инакомыслия,  она противопоставлялась жизни как нечто искусственное — и при этом оказывалась частью жизни как таковой.  Есть жизнь, и есть почему-то искусственная жизнь, которую мы создаем в особом пространстве.  И вот эта искусственная жизнь оказывается часто важнее настоящей – не от лукавого ли?  Почему нам не хватает обычной жизни, и мы создаем искусственную?

С.К.  Искусственную?

И.Г.  Я имею в виду выделение сцены, театрализацию, в данном случае.  Нет, понятно, что можно это раздвинуть и шире.  Ну, скажем там, в литературе…  Откуда приходит то, чем они становятся?  Мы это из себя выделяем, как это принято в психологии считать или …  Этого никто не знает на самом деле.  А то, что это искусство для жизни начинает играть роль событий, часто подменяющих действительную жизнь…  Когда жизнь человека выстраивается по законам театра, сливается одно с другим.  На сцене проживаются какие-то бурные отношения, не замена ли они тем отношениям, которые существуют в мире?  Вообще притворство… что это такое?  Утрирую, конечно.  Психодрама тем и прекрасна, что не похожа на театр традиционный.  Мне кажется, просто нужно попытаться по-особому отрефлексировать.  Кстати сказать, опять-таки, в театре было много безумцев, новаторских идей безумцев.  Посмотрите, где возникает абсурд наиболее явно и выразительно?  Это болезнь театра – абсурд.  В этом смысле просто нужно было бы посмотреть историю театра, посмотреть что это такое действительно, разные жанры театра.  И театр импровизации…  И театр в России – это странно — первоначально был театр из крепостных, потом эти кочующие театры, театр с подсказками, с суфлерами, театр, где роль импровизировалась на слова – что это было такое?  И что такое театр Гротовского?

Много всяких вопросов для меня. В психодраме довольно много жутковатого, то, что происходит внутри этих пространств, оказывается куда больше, чем то, что происходит в технике.

Т.П.  У Шескпира есть фраза о том, что весь мир – театр. Можно ли  понять так, что для Вас возникает вопрос – а нормально ли это?

И.Г.  Несомненно, можно, особенно учитывая, что, может быть, и не Шекспир это сказал, а сказал Френсис Бэкон, который…  Там же все раздвоено, понимаете.  У Шекспира же вообще театр…  Да.  Как был раздвоен театр “Глобус”, но это понятно: земля здесь, земля на сцене – это определено сценически, но он же и пьесы постоянно раздваивал, писал пьесу в пьесе, “Сон в летнюю ночь”, например, где аж три пьесы внутри.  Миры Шекспира – это раздвоенные миры, он часто вводил двойников.  Очень трудно понять, где правда, где кто есть в этих переплетенных пространствах.  И в этом смысле – да, конечно.  “Весь мир – театр”, если кому-то понравится, а кому-то “весь мир – тюрьма, а Дания — глубочайшее из подземелий”.  Я сейчас немножечко импровизирую, но в целом там действительно, когда начинаешь играть…  Игра в чем заключается: играешь и играешь, не задумываясь над смыслом игры, над тем, какие пространства в ней  свернуты, а потом иногда становится страшно.  Впрочем, я часто говорю сегодня о страхе — не нужно понимать прямо.  Это — страх метафизический, трепет скорее.  Психодрама, правда, чем привлекает: в психодраме есть место радости, в отличие от многих других психотерапий, которые в основном направлены на то, чтобы переживать, страдать, трансферентный невроз сформировать, еще что-нибудь такое.  В психодраме есть место действительно игре в этом смысле, можно проявить радость на самом деле…,самый замечательный момент среди текущего рацио…

Т.П.  Ну, хорошо, а если вернуться на грешную землю, к грешному сообществу и говорить о банальных вещах, то посмотрите, Игорь Борисович: есть психоаналитическое направление, насколько я знаю, оно представлено…

И.Г.  Несколькими сообществами.

Т.П.  Даже несколькими… Есть гештальт-терапия, она тоже как-то более-менее объединена, а психодраматисты в этом смысле как-то дальше от всего этого… Нет?

И.Г.  Вы знаете, ведь были какие-то попытки, была ассоциация, какие-то еще были люди, которые договаривались, что-то там организовывали.  Я уже говорил, я не люблю ассоциации, я не люблю организации, ничего с собой поделать не могу.  Как только возникает организация, правила игры и правила доступа, мне становится неинтересно.

Я думаю, что смысл этой организации должен быть какой: не допускать непрофессиональных людей до практической работы.  Но это особая вещь, как вы понимаете.  Психоаналитиком, например, может объявить себя практически любой, и еще мало кто в нашей культуре будет требовать диплом.  Тем более что по международным стандартам у нас нет нормального психоаналитического образования.  В этом смысле – да.  Контролировать непрофессионализм тех, кто может прийти, это было бы нормой.  С другой стороны, я думаю: а, собственно, кто судьи?  Нужно особо отбирать людей, которые будут представлять собой специалистов высшего уровня, которые будут супервизию осуществлять.  Я не уверен, что многие, занимающиеся психодрамой, допустят к себе супервизию, гораздо удобнее работать просто так.  То есть, это – особые какие-то военные действия, которые, по идее нужны…  Но опять — вопрос критериев и доверия к экспертам.

С.К.  Но как может регулироваться эта проблема без организации?

И.Г.  Наверное, система “учитель-ученик”, работающая в паре “ведущий-соведущий”…

Т.П.  Вы говорили о том, что работали так с теми людьми, которые учились у Вас. Я просто упоминаний об этом нигде больше не слышала и не встречала…

И.Г.  И не могли пока — я ведь говорил, что не считаю себя учителем в этом плане.  Но, скажем, огромное количество людей училось у Лопухиной и Семенова…  Но, в принципе, ведь это возможно и продолжать.  Если вести обучающую группу, то и внутри этих групп, и за пределами этих групп можно выходить с тем, с кем есть опыт работы в качестве “ведущий-соведущий”.  Мне кажется, это было бы нормально.

Т.П.  То есть ведущий группы в совместной работе проверяет того, кого он сертифицирует?

И.Г.  Да, это было бы возможно. Кроме того, скажем,  Андрей Боковиков ведет группу и приглашает к себе других психодраматистов.  Я был на его занятии, еще кто-то был, кажется, Роман Золотовицкий…  Это тоже важные вещи, потому что можно посмотреть на разных ведущих.  Ученик же — не копирующий учителя, ученик – вдохновляемый.

С.К.  А учитель, соответственно,  —  отвечающий за своего ученика. Если ассоциация не контролирует профессионализм…

И.Г.  Но тогда вопрос: кто будет контролировать этого учителя?  Проблема ответственности – это же проблема внутренняя…

С.К.  То есть, Вы считаете, что организация в любом случае не сможет решить эту проблему?

И.Г.  Да нет, наверное, сможет, но скучно об этом говорить…

С.К.  А в каком варианте может быть представлено сообщество, если не организацией? Вот, чтобы оно было, чтобы опытом можно было обмениваться, но как?

И.Г.  Это скорее такой клуб психодраматистов, что-нибудь в этом роде.  Я, например, очень не хочу, чтобы это превращалось во что-то типа Союза Художников, который определяет, где кому выставку организовать, кому присвоить, кому не присвоить…  А вот клуб – да, мне был бы интересен.

Т.П.  То, что Вы представили – это ведь, пожалуй, идеальный вариант, то есть то, чего хотелось бы. А реальный ход развития событий, каким Вам представляется? Как оно будет с психодрамой у нас?

И.Г.  У меня очень сложный прогноз.  В том, что касается социальной жизни, многое упирается в сферу экономическую (управленческую?), поэтому впереди будут те, кто организован лучше, даже если они не будут правы (ведь, мягко скажем, не все институты, обучающие психотерапии, имеют лицензии на ведение образовательной деятельности, но сертификаты выдают легко).  В этом случае просто есть рынок, который определяется особенностями нашей жизни.  Вот у нас  НЛП раскручено, его в Штатах знают не слишком, а у нас очень даже, потому что это – рынок, люди начинают в разные сферы вторгаться с этим.  Если есть какие-то связки с силовыми структурами, удалось пропихнуть туда что-то, понятно, что это тоже будет.  Психоанализ, к примеру, был подтвержден указом Президента, и это вызвало к нему интерес.  В этом смысле психодрама на такие вещи никогда не выходила.  И психодрама всегда работала со сферами куда менее денежными, типа сферы образования.  Поэтому ей, вероятно, существовать будет сложнее, я думаю.  Но именно в силу того, что она, в хорошем смысле, более маргинальна, чем остальные психотерапии, мне кажется, она будет существовать как момент нормальной психологической жизни, одухотворенной психологической жизни.  Тем более, что традиционное противопоставление психодрамы другим направлениям ныне достаточно искусственно.  Мне кажется, (и это уже происходит), она утеряет (к моему сожалению) те квазитеоретические корни, которые вносил Морено, и будет существовать в виде техники.  Но, тем не менее, в снятом виде духовный потенциал метода останется, и на него всегда можно будет выйти, поскольку психодрама для этого задает пространство.  Кроме того, пока мы все это удерживаем, психодрама будет существовать.

С.К.  А если бы мы сейчас, следуя психодраматической традиции, поменялись ролями, о чем бы Вы еще хотели спросить?

И.Г.  Вас?

С.К.  Нет, себя.

И.Г.  Я не спросил бы себя ни о чем на самом деле.  Нет, наверное, спросил бы, является ли психодрама чем-то важным в моей жизни?  Я отвечу: да.  Все те люди, с которыми я существовал все эти годы, дали мне почувствовать веру в возможность быть по-глубокому искренним, веру в возможность искренне страдать и сострадать, не по-книжному, а в реальности.  И это было соприкосновение с Глубинным и Вершинным — часто ли такое бывает?  Это был огромный опыт, который прошел для меня под знаком тех людей, с которыми я существую …

Т.П.  Ну, и последний вопрос, традиционный – чем было для Вас это интервью?

И.Г.  Был очень рад вас повидать, давно не видел. И всегда приятно еще раз  задуматься, спасибо.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

О вкусной и здоровой связи поколений (кухня как музей)

Михайлова Екатерина

Михайлова Екатерина

Психолог, кандидат психологических наук, психодрама-терапевт, гештальт-терапевт, руководитель и тренер учебных программ ИГиСП, коуч и бизнес-тренер. Со-учредитель Федерации Психодраматических Тренинговых институтов России. Президент Ассоциации психодрамы в России. C 2012 — член Совета директо...

То, что ты собирал ложкой, не следует выливать миской.

Туркменская пословица


В статье предпринята попытка социопсиходраматического анализа важнейшей составляющей культуры повседневности — традиции домашнего приготовления еды и функции кухни как части семейного пространства. На памяти трех-четырех последних поколений отношение к продуктам, их приготовлению и совместной домашней трапезе не раз радикально менялось, семейные правила и привычки зависели от множества факторов социокультурного происхождения (дефицит и даже голод, система распределения ресурсов, коммунальные кухни, появляющиеся и исчезающие продукты и т.д.).Взаимоотношения с разными аспектами этого противоречивого культурного наследия и их представленность в менталитете современного городского человека и стали предметом нашего коллективного исследования.


Мастерская на эту почти легкомысленную тему случилась на ХV Московской психодраматической конференции. Конференция была юбилейная, в названии что-то про «связь поколений», а где эта самая связь так очевидна, так буквальна и так радует — или наоборот, гнетет — как не на кухне? Число же, назначенное мне программой, было 12 июня, как бы праздничное. Ожидали (и дождались) беспорядков, грозные приготовления к их пресечению пришлось объезжать дальними сонными улицами: некогда любимые места перерыты и изуродованы ежегодным «благоустройством», экскаваторы, оранжевые КАМАЗы и автобусы с ОМОНом — праздник, одним словом. Прочь, прочь от Тверской, от бульваров, от знаков надвигающейся заварухи — Господи, пусть дети сегодня вернутся домой, а мальчики в форме не возьмут на душу совсем уж беспросветного греха! — но вот и Лефортово, Бауманская, где в этот год раскинули психодраматисты свои шатры. Вот мои коллеги и друзья, моя пестрая и любимая стая, занавес, начали!

Немного истории и контекста: вместо теоретического введения. Еда и ее приготовление, судя по сетевой статистике, актуальны как никогда. Говорят, что несомненные тематические лидеры в Сети — еда, котики и порно, в таком именно порядке. Кулинарные шоу, курсы, журналы, сайты… немыслимой красоты посуда для запекания, тушения, припускания, пассерования, бланширования, приспособления отжимания и обсушивания чего угодно… незнакомые продукты «по цене авианосца», ремейки старых советских этикеток, мутации глазированного сырка, ретро, авангард, экзотика и ЗОЖ… патриотические призывы «есть наше» и горы грубых подделок под «не наше»… двусмысленные, не без иронии — названия заведений…

Вот, говорят, открылся новый дорогой ресторан «Голодный-злой», а там в меню раздел «Дико голодный» — закуски подадут в течение пяти минут. Десертная же карта называется, само собой, «Для полного счастья». А вот давно открывшееся заведение — но там, где когда-то паслись кришнаиты в розовых штанах, сидят пристойно одетые менеджеры, вкушают веганские деликатесы: распробовали и предпочли. В точке с красноречивым названием «Можно», кормят по Дюкану. О разном — здоровее не бывает — питании «с идеей» говорят «guilt-free food», то бишь «еда, свободная от чувства вины». Но напротив непременно притаится стейк-хаус с черным быком на вывеске, запахнет жареным, а то и «Советская чебуречная» мигнет позабытым «знаком качества» рядышком с концептуальной кофейней, известной высокими стандартами обжарки… Как будто все немного окарикатурено, цитата бодается с другой цитатой, «мы с вами где-то встречались». Дешево или дорого, здорОво или не слишком — если бы все эти вывески разом зазвучали, гвалт стоял бы страшенный, но голоса показались бы знакомыми. И неспроста.

Привычки и предпочтения, связанные с кухней — то есть, с традицией приготовления и поедания — составляют важный слой культуры повседневности. Там водятся культурные интроекты — не очень осознанные, не пересматривавшиеся годами, прихваченные отнюдь не только в семье, а и усвоенные из знакового окружения — что-то, что кажется само собой разумеющимся. Так готовят и едят, а так — нет. Или да, но лучше так не делать. По определению коллективные, они переживают — и намного — времена своей службы какой-нибудь идее, но не исчезают вовсе. Более того, именно культурные интроекты, связанные с кухней, имеют сильнейшее подкрепление в непосредственных ощущениях, цепляют глубоко, прячутся, неожиданно и резко выныривают на поверхность…

Было, к примеру, время, когда не совсем свежие продукты спасали — их вымачивали, отваривали, обжаривали — чтобы и не выбросить, и не отравиться. Тогда у этого были понятные причины, так делалось и в семьях, и в столовых — особо не афишировали, но обрабатывали курочку, рыбку или творог «второй свежести», скармливали, и как правило — без последствий. Сегодня два колесика вареной колбасы, изогнувшиеся на сковородке и чуть подрумяненные, могут быть свежайшими, только что из магазина, но у заставших то время даже малыми детьми «автоматом» вылетает вопрос: «А колбаска у нас что, призадумалась?» Рецепт по умолчанию попал в разряд аварийных, ничего не докажешь, такая теперь у него репутация.

Да ведь и запах горячих пончиков, обсыпанных сахарной пудрой, не вызывает отвращения у того, кто привык считать их пусть дешевым и уличным, но прекрасным зимним лакомством: а на катке, а у метро! Горячий кулек, хрустящая корочка, мгновенное ощущение сытости — да знаю я, знаю, что это масло вреднее вредного, но и десятилетия спустя уже давно «нездоровый» и запретный пончик пахнет утешительно: еще не дома, но теперь уж точно дойдешь, доедешь; город добр к своим замерзшим и усталым путникам, нас много, путь неблизкий, но пончиков хватит на всех…

А еще был кофе со сгущенкой:
жестяной цилиндрик с двух сторон
вспарывался — и тягучей, тонкой
струйкой запускался в кружку он.
Сверху наливался кипяточек,
размешал и пей, чего ж еще?
Пролетарской радости источник:
приторно, душисто, горячо!

Марина Бородицкая,
«Крутится-вертится», 2013

И кто-то очень неглупый натыкал современных белых сараюшек все с теми же пончиками не где-нибудь, а на заправках: еще не дома, но дойдешь, доедешь, и пончиков по-прежнему хватает на всех…

Культурные интроекты не только живут своей — а значит, и нашей — частной жизнью, они еще и используются. Реклама — лишь одна сторона этого использования, ведь речь идет о витальных потребностях, о том, кто и как накормит и накормится. В отношении кухни и всего, что может на ней происходить, всегда был и есть какой-нибудь официальный тренд. И это тоже наше наследие: возможно, опосредованное семьей, и даже не только ближней, родительской, но пришедшее из далеких и совсем не домашних знаковых пространств.

По местной традиции нам всегда что-то давали, разрешали, а что-то нет: от продуктовых карточек давних времен до талонов на сахар и водку уже совсем недавних, от рекламы 50-х «Всем давно узнать пора бы, как свежи и вкусны крабы» до «импортозамещения» — на памяти нескольких поколений добыча, приготовление и поедание чего угодно не была лишь нашим частным, домашним делом. В советские времена про появление в магазине чего-то интересного говорили «завезли», «выбросили» или «дают». Во времена новейшие железной рукой городских властей почти удавлены обычные (в прошлом колхозные) рынки, где можно вступить в прямые товарно-денежные отношения с бабулей по поводу ее квашеной капусты. Капуста продается в супермаркете, где ни попробовать, ни поторговаться, ни про рецептик поболтать нельзя, как нельзя и выбрать бабулю. «Ешь, что дают!» — так пресекались всяческие капризы, когда дети осмеливались что-то поедать без должного энтузиазма или клянчить для них не предназначенное. Императив интересен и приказным тоном, и очередным напоминанием о том, что есть — «дают».

Но не могу благодарно не сослаться на книгу культуролога Ирины Глущенко «Общепит. Микоян и советская кухня» (Издательский дом ВШЭ, 2015), а также на ее лекцию «Мифология советской кухни», откуда почерпнула множество прекрасных цитат, примеров и фактов. Вот знаменитый плакат 20-х «Долой кухонное рабство! Даешь новый быт!» Вот нарком просвещения Луначарский Анатолий Васильевич тонко играет на теме женского равенства: «Все это можно дать за те же средства, которые затрачиваются на безотрадный домашний борщ, которым большинство из нас, не поперхнувшись, питается и с каждой ложкой которого мы объедаем женскую вольность». Что за прелесть эти сказки! Год — 1927, столовые и фабрики-кухни — форпосты того самого «нового быта», да.

Но 20-е — это еще и голод или недавняя и страшная память о нем, и как раз эта память окрашивает — если не определяет — эмоции, направленные на знаки другого (утраченного) уклада. Символом этого утраченного уклада, «старого мира» могло быть в разных семьях разное, но для многих им стала поваренная книга Елены Ивановны Молоховец «Подарок молодым хозяйкам или средство к сокращению расходов». В моей семье жила эта книжка последнего, предреволюционного года издания, временами по ней и готовили; ее «зачитал» в девяностые один господин — надеюсь, ему это помогло поправить дела, тогда всякое у людей случалось. В конце концов, в мой дом вернулось издание репринтное — на рецептах это не отражается. Вопреки распространенному мнению, Молоховец учила готовить преимущественно из очень простых и дешевых продуктов — только у нее я смогла в те же девяностые узнать, на что годится ячневая крупа и как варится варенье из моркови. И тем удивительнее показалось когда-то стихотворение Арсения Тарковского, полное не просто злости — ненависти:

Где ты, писательница малосольная,
Молоховец, холуйка малохольная,
Блаженство десятипудовых туш
Владетелей десяти тысяч душ?
В каком раю? Чистилище? Мучилище?
Костедробилище?
А где твои лещи
Со спаржей в зеве? Раки бордолез?
Омары Крез? Имперский майонез?
Кому ты с институтскими ужимками
Советуешь стерляжьими отжимками
Парадный опрозрачивать бульон,
Чтоб золотым он стал, как миллион,
Отжимки слугам скармливать, чтоб ведали,
Чем нынче наниматели обедали?

(Арсений Тарковский, 1957)

Люто надо было голодать и много испытать на себе чьего-то бессердечия, чтобы так проклинать немолодую и уже умершую тетку, ставшую символом ненавистных «сытых».

Кстати, известная шутка, выдающая себя за цитату — «если у вас в доме ничего нет, а неожиданно нагрянули гости, спуститесь в погреб…» — что-то там дальше про телячью ногу или еще какой окорок — это фейк, в книге Молоховец такого текста нет. Это куда более мягкое, чем у Тарковского, и куда более ироничное издевательство над собственными обстоятельствами, в которых любые рецепты мирных времен стали отчаянно неадекватны. Лучше думать, что неадекватен рецепт, чем признать таковыми свои обстоятельства. Каковы они были по пути от «новой экономической политики» к 30-м, мы себе немного представляем: редко встретишь семью, по которой не ударили бы в свое время грозные события, о них суждено было молчать еще много лет. Однако парадная версия десятилетия говорит иное: «жить стало лучше, жить стало веселей», общество начинает ориентироваться на изобилие. Появляется концепция «правильного питания» (белки, жиры, углеводы), а у ряда советских диетологов вкус прямо назван понятием буржуазным. «Книга о вкусной и здоровой пище» должна была называться по-другому, «буржуазное» понятие в ее названии отстоял Анастас Микоян, которому мы обязаны многими еще идейно сомнительными заимствованиями (многие из них, как и название комбината, пережили не одну эпоху).

Появляются промышленный маргарин, майонез, сгущенное молоко, консервы — собственно, пищевая промышленность как таковая. Впереди — страшная и великая война и послевоенные годы. Рассказы о том, как справлялись в эти времена, живут по сей день: поскольку испытания выпали на долю всего народа, говорить о них было можно, это не «закрытая» тема. В литературе, посвященной феномену жизнестойкости, часто пишут о незаурядной изобретательности людей, в полной мере обладающих этим свойством. Те, кто умел «переиграть» жизнь и ее испытания, оставили скупые, но полные отваги и достоинства свидетельства.

В эвакуации жевала мама жмых,
Но в горло жмых не лез, а было ей лет десять.
Соленый огурец (он был один у них)
На нитке бабушка придумала подвесить.
И тотчас детский рот наполнился слюной,
И жмых питательный был радостно проглочен,
И в битве бабушки с проклятою войной
Противник оттеснен и приговор отсрочен.
Слова не вывезут, и не спасут слова.
Но спросят вновь и вновь на гулком бездорожье:
На что, мол, уповать? И я скажу: на два
Соленых огурца — и милосердье Божье.

Марина Бородицкая, «Крутится-вертится», 2013

Мы приближаемся к временам, отразившимся в сохранившихся текстах, но и тут не обошлось без влияний особого рода. В 50-е миллионными тиражами переиздается все та же «Книга о вкусной и здоровой пище» — правда, из нее исчезают «не наши» рецепты, подобно тому, как в эти же годы французская булка становится городской… Стандартная, «магазинская» еда будет примерно одинакова для всех еще долго, но в глубине культуры повседневности уже рождается новое: потребность в разнообразии и выборе. Разъезжаются коммуналки, где на кухне не очень-то и поготовишь, разве что поставишь кастрюлю на маленький огонь — и к себе, чтобы не толочься в местах общего пользования. Начинают издаваться кулинарные книги, отличные от базовой и единственной — среди них есть даже переводные! Домашняя кухня и умение готовить начинают восприниматься не как «кухонное рабство», а как ненасильственное сопротивление, как отделение от «традиции бутерброда с колбасой». Голода давно нет — дефицит есть, очереди, продуктовые заказы к праздникам, нормированное и организованное (по два килограмма в одни руки), отдаленный «привет» от продуктовых карточек. Но решения ищутся другие — со стороны частной жизни и частного человека.

В 70-е-80-е в Москве еще можно было купить лимоны (штучные, зеленоватые, в странных местах вроде палатки с мороженым), а вот в маленьких городах… Помнится, поездка к университетской подруге во Владимир предполагала серьезную подготовку: несколько пакетов замороженных овощей, десяток лимонов и еще, и еще — сейчас уже всего не упомнишь. Электричка в 6-15 с Курского, если повезло — сидишь, но зато потом! Потом мы наносили визиты всем друзьям моей Натальи и оставляли в каждом доме — где польский пакет брюссельской капусты, где лимончик-другой. А хозяйки в каждом доме угощали чем-нибудь исключительно своим, по «фирменному» рецепту — и был во всем этом какой-то веселый тайный сговор, много смеялись, поражались неиссякаемой изобретательности и верности каким-то своим представлениям о хорошей кухне. В одном доме прелестная еврейская бабушка поразила мое воображение фаршированной рыбой из мойвы: «Деточка, главное — правильный бульончик, сладкий и пряный, и лука побольше, ай, ну кто же теперь помнит ту щуку!» Вишня «владимирка» запасалась не только в виде варенья, а и в банках плотненько, почти без сахара — правильно, на настоящие украинские вареники с вишней, раз-другой за зиму, от це дило! И да, именно тогда из чуланов и с антресолей начали извлекаться старые книги с рецептами «домашнего майонеза другим манером», а знаковым автором стал Вильям Васильевич Похлебкин, историк и педант, возвращающий в домашнюю кухню лобио и долму, узбекский плов и карельские пшенные ватрушки, подробные инструкции по применению пряностей — короче, «нотную грамоту». Крошечные кухни не были приспособлены для всех этих экспериментов, но уже стало привычно звать «на гуся» или «на пирог с капустой», и все понимали прекрасно, что не столько в гусе дело, сколько в ощущении братства, совместной трапезе и разговорах по поводу и без. Кухня как место общения со «своими», конечно, могла появиться только во времена отдельного жилья, и для многих эта ее функция оказалась куда важнее изначальной…

Чайхана, пирожковая, блинная,
Кабинет и азартный притон,
И приемная зала гостиная,
По-старинному значит — салон,
И кабак для заезжего ухаря,
И бездомному барду ночлег, —
Одним словом, московская кухня,
Десять метров на сто человек!

Юлий Ким, «Московские кухни»,1988

Чему и как нужно происходить на кухне, а чего тут быть не должно, изменилось за последние десятилетия не раз и не два. Статус человека, умеющего из незатейливых ингредиентов создать нечто прекрасное, пошатнулся под ветром перемен, тайная власть хорошей хозяйки стала слабеть. Представления о том, сколько дней подряд семья может есть все тот же борщ из большой кастрюли, изменялись постепенно, как и вообще представления о необходимом и достаточном. Времена микроволновок, хлебопечек и аэрогрилей были еще впереди, как и наступившие много позже возможности поесть «в городе» или заказать домой суши. Кухня впускала, интегрировала или отбрасывала веяния времени, приходя к своим собственным выводам.

…Многое, многое еще было впереди — и многое оказалось увлекательным, но скоропортящимся, а то и вовсе «второй свежести». Как в поговорке — вот такие пироги, хотя упоминается она обычно совсем не в кулинарном контексте. Казалось бы, и кухня становится совсем не та: общаться можно в Сети, есть приготовленное кем-то, и есть где угодно, но…

МАСТЕРСКАЯ: КАК ДЕЛО БЫЛО

Готовиться к мастерской мне помогали, в основном, стихи — поэты умеют уловить суть и чувство.

Как свидетель и участник последних шестидесяти лет эволюции российской кухни, я утверждаю следующее: в том, как устроена кухня и в том, что там происходит, свернута как минимум трехпоколенная история не только семьи, но и культуры. Значит, можно и развернуть — и лучше прочувствовать, что именно в твоих «культурных интроектах» нуждается в пересмотре, а что стоит «почистить», назвать и не скрывать от себя. Занятно, что люди, публично и для заработка оперирующие всякими «семейными рецептами», обычно по своему происхождению никаких семейных рецептов знать не могут, это типичный новодел. Но — работает: тайное доверие именно к сохранившемуся и пережившему несколько поколений есть у многих. Конечно, его правильнее осознавать, как и его истоки. А там, у истоков, материал богатейший и сложный: за спиной каждого из нас стоят не одна хозяйка с хозяином, там всего и всех куда больше, сообщения разные, а зачастую и конфликтные.

«Не делайте из еды культа!» — «Я никого не ем» — «В доме должен быть суп!» — «Вставать из-за стола нужно с легким чувством голода» — «Полезно, что в рот полезло» — «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу» — «Из той же мучки, да не те ручки» — «Из курочки может и дурочка» — что еще звучит в этом хоре?

На нашей мастерской была возможность посмотреть на разные кухни с помощью социодрамы — тем самым что-то понять и про свое собственное «наследство», и про другие модели. Но прежде следовало увидеть, кто пришел и зачем…

Большая половина участников отнесла себя к тем, кто готовить любит и умеет. Было немало и тех, кто умеет, но не любит. И тех, кто любит, но не больно-то умеет. И даже те, у кого оба ответа — «нет».

Мы общими усилиями легко установили, что на хорошей кухне должно быть много света, воздуха, пространства для всех заинтересованных лиц и затеянных процессов — наверное, для кого-то это было скорее мечтой, а для кого-то — просто описанием собственного дома, но не в этом дело. Выяснилось также, что список блюд, которые на хорошей кухне готовятся нечасто, но тщательно и с серьезной подготовкой, у нас разнообразен, но не бесконечен. Как оказалось, психодраматисты предпочитают чугунные сковородки тефлоновым, знают секрет выведения пятен от ягод с белых скатертей и вообще — при всей своей спонтанности и легкости на подъем — традиции уважают не потому, что так положено, а как раз наоборот. И ощутив некую общность (хотя бы в отношении правильных сковородок), мы приготовились к следующему шагу.

Было предложено подумать, какую кухню каждый из нас получил в наследство — принял ли его, отвергает ли, но получено было именно это. Тут пришлось немного модерировать реплики с места, в результате чего у нас в окончательном раскладе оказались вот какие кухни:

— место отбывания каторжных работ;
— святилище;
— лаборатория;
— кормушка (забежал, пожевал, убежал, или к.ч.н. – «кто что найдет»);
— выставка достижений народного хозяйства;
— салон — кухня прежде всего для общения;
— царство бабушки;
— странное место с мистическим уклоном;
— игровая площадка;
— убежище.

И тут уж можно было решить, будет ли человек исследовать свое наследство или сразу попытается примерить что-то другое — можно было и так, и этак. Образовались, ясное дело, подгруппы.

А следующая инструкция предлагала обставить ту или иную кухню тем, что делает ее именно такой — без людей, только оборудование, дизайн, продукты, явления. И вот это уже сочинялось и разыгрывалось участниками со всем психодраматическим пылом. Были у нас невероятные, но знакомые персонажи: Жир, которым много лет забрызгивалось все вокруг (попробуй оттереть, я вечен); Таймер, отмеряющий минуты правильного рецепта; Своевольный Фартучек, который кому-то благоволит, а кого-то и не подпустит…

Разные типы кухни появлялись последовательно, мы словно входили в коллективную мифологию «по главам».

Почти сразу начались неожиданности: темы раскрывались иногда совершенно в иной плоскости, чем это предполагало название.

Первой, конечно, стала кухня как место отбывания «Каторги». Вроде бы это про безрадостный труд хозяйки, «кухонное рабство» — а в действии совсем другая тема возникла: грязь, жир, запущенность. Как будто «каторга» — это не про ежедневное стояние у плиты, не про тазик котлет, которым суждено исчезнуть за пятнадцать минут, не про вырезание «глазков» из картошки. Наша «каторга» — это про многолетнее пренебрежение, с которым придется разбираться именно мне: кто-то загаживал, игнорировал, запускал — мне отмывать — отрабатывать… не искупать ли? Здесь готовили без внимания, без любви, даже — на худой конец — без правил гигиены: обойдетесь. Поели — и валите отсюда, посуду в мойку. Кому надо — вымоет. Хозяевам этой кухни от нее ничего не надо, такое вот наследство…

«Выставка достижений народного хозяйства» оказалась совсем не пафосной, не демонстративной — в этой кухне превыше всего ценился правильный рецепт, соблюдение тщательно сохраняемых технологий.

В «Святилище» сакральным оказался как раз не рецепт, а стоящий за ним уклад. За стол садятся обязательно вместе (кстати, у проклятой Тарковским Молоховец стандартный расчет продуктов на 6 персон, не ели по углам «кто что найдет», блюли семейные ритуалы). А если вдруг кто-то сильно задерживается, тому еду оставляют в холодильнике — о нем не забудут, голодным не останется, но все же правильнее к обеду не опаздывать.

Кухня как «Игровая площадка» изобиловала яркими, «детскими» цветами и слегка нелепыми приборами — в общем, всем нам было что вспомнить, обобщить в метафоре и сыграть. И у каждой кухни была «своя правда», свои не афишируемые, но прочно укорененные в ее устройстве принципы, свой характер.

Но и на этом мы не остановились, поскольку раз уж наши Кухни ожили и заговорили, то и зайти в них можно было. Предлагалось войти, почувствовать, повзаимодействовать с этим пространством — то ли чтобы лучше понять, то ли чтобы окончательно проститься, то ли чтобы побыть к контакте с ресурсом — да мало ли зачем заходили наши «гости» в ожившие кухни разных типов! Количество этих «визитов-примерок» пришлось ограничивать, иначе могла разъехаться структура, но в кухне каждого типа побывало не меньше 3х гостей.

Мы понимали, что за действием всегда есть какая-то потребность… кого-то можно было и спросить, кто-то оставил свои причины повышенного интереса в секрете. Многое из первого сюжета — с «Каторги» — повеяло трансформацией, преображением. Гости этой убогой кухоньки порой вели себя неожиданно — вдруг вспоминалось, что такое в жизни и в наследстве было, но уже побеждено, преобразовано, и как раз сейчас можно сказать: «Я сильней тебя, я изменил(а) это».

По ходу нашего знакомства с разными типами кухонь случилось сколько-то небольших виньеток, когда у «гостей» проявлялось и просилось быть исследованным какое-то отчетливое и живое чувство. Замечу, что ближе к финалу мастерской сообщения становились все менее буквальными, кухонные пространства — все загадочней. Зачем эта деревянная баночка в «Царстве бабушки»? Просто соль в ней хранится или это какая-то особенная соль, средоточие и символ чего-то, что было и остается важным в такой кухне?

Что нужно сделать, чтобы получить право на такое наследство — может быть, эта кухня меня не признает, ее благосклонность еще надо заслужить?

Напомню, что в материализации разных типов кухонь немалую роль сыграло то, что их описания «отзывались» у участников: после этого никакой раздражающий шум или иное вмешательство не могли остановить процесс переосмысления таких, казалось бы, понятных отношений… На каком-то уровне — отчетливо, но без раскрытия — одновременно делалось множество маленьких личных работ. На каком-то — происходило коллективное исследование мира, в котором мы выросли и который унаследовали, нравится нам это или нет. Наконец, все вместе было грандиозной многофигурной композицией, чуть задержавшимся флеш-мобом про жизнестойкость, неубиваемые традиции и их новую жизнь, которая так и норовит забить ключом всякий раз, как только представится случай. Так, во всяком случае, прозвучал шеринг.

Конечно, мы многого не успели. Очень хотелось, чтобы в последние 10-15 минут народ поделился какими-нибудь простыми, но уникальными рецептами или иными секретами — на это не хватило времени. Зато мы оказались благодарными ценителями домашнего тирамису, приготовленного прекрасной молодой искусницей Надей Гончаровой — так случилось, что прямо накануне мастерской большой противень этого чуда оказался у меня в холодильнике, и хоть по пол-ложечки, но досталось всем желающим. Искусница Надя когда-то поразила мое воображение, рассказав, как фаршировала гуся к Новому году — не веря ушам своим, я услышала рецепт, которому меня лет пятьдесят назад учила бабушка… Да, «причудливо тасуется колода»…

Остается открыть все ту же Елену Молоховец — уже и в репринтном издании пожелтели страницы, как время-то летит! — и в который раз умилиться подробностям, до которых может быть дело лишь в мирной жизни. Есть у нее раздел «Перечень разнородных правил при приготовлении кушаньев». Вот, извольте:

187) Подавая на десерт арбуз, корки срезывать и приготовлять из них цукат или варенье.
188) Из упавших с дерева разных яблок приготовляют уксус. /…/
192) Остатки черного хлеба употребляют на суточный квас /…/
194) Из кожицы свежих яблок приготовляют желе

Е. Молоховец. Подарок молодым хозяйкам. Репринтное воспроизведение. ММП «Поликом» 1991, стр. 37.

Скорее всего, мы не будем приготовлять желе из кожицы свежих яблок — если его не объявят чудодейственным здоровым средством от всего на свете на новом витке причудливой кулинарной моды. Но, возможно, кому-то из нас захочется «иным манером» отдать должное нашему непростому, горькому и гордому наследству. Оно всегда с нами, а кухня — не последнее место, где можно его помянуть, признать, принять или не принять.

Так они жили когда-то
и так умирали, наши «совки»
Отключали им летом горячую воду,
был еще сахар, и на зиму
вишню варили, малину.
Мяту сушили, смородинный лист
и шиповник.
Дурно история пахнет,
а личная жизнь ароматна.

Юнна Мориц, 1992

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

По следам «Хелпера-оборотня»: что отражается в зеркале

По следам «Хелпера-оборотня»: что отражается в зеркале
Михайлова Екатерина

Михайлова Екатерина

Психолог, кандидат психологических наук, психодрама-терапевт, гештальт-терапевт, руководитель и тренер учебных программ ИГиСП, коуч и бизнес-тренер. Со-учредитель Федерации Психодраматических Тренинговых институтов России. Президент Ассоциации психодрамы в России. C 2012 — член Совета директо...
Не секрет, что у многих из нас с обращениями за помощью в медицинские учреждения связан тоскливый, унизительный и даже травматический опыт. Тем не менее, это опыт, и он неизбежно лежит в основе нашего представления о коммуникативном стиле «специалистов помогающих профессий». Статья написана по мотивам мастерской, где мы исследовали следы «опасного помощника» (склонного к абъюзу, авторитарного и т.д.) в нашей собственной профессиональной роли. 

Что делаем — не знаем сами,

Но с каждым мигом нам страшней.

Как вышедшие из тюрьмы,

Мы что-то знаем друг о друге

Ужасное. Мы в адском круге,

А может, это и не мы.

А. Ахматова. В Зазеркалье

Мне давно следовало об этом написать, но тема тяжела и умело прячется, вот мелькнет — и вот уже рассеялась… Мастерская на 16-й Московской психодраматической конференции — это только одно из легких и осторожных прикосновений к этой нелегкой истории. О чем же она?

О недавних исторических корнях «помогающих профессий» и о том, какое наследие мы получили. Конечно, не все оно таково — но этот его слой не обойти никак. Его можно услышать в речах начинающих коллег на супервизии — когда о клиенте говорится немного пренебрежительно и брезгливо: мамашка, конечно, еще та, сплошные манипуляции.

Им пропитаны многие тексты в Сети — притом тексты и клиентов, и психологов. И конечно, им полно наше общее настороженное — это мягко сказано — отношение к тем, кто должен нам помогать по долгу службы.

Особенно к врачам и полицейским, ибо дело серьезное. К сожалению, порой мы не можем без них обойтись, потому что действительно нуждаемся в помощи. Но помним каждую секунду, что именно они как раз могут причинить зло. У них недолгая, не навсегда, но власть. Они опасны. Лучше подстраховаться и «заходить не с улицы»: слушай, у тебя в тридцать третьей городской больнице никого нет? Человек, обращающийся за помощью без поручителей и ссылки на «Марину Сергеевну из Управления» либо беспробудно наивен («Что, вот так просто пошла и записалась? Ты с ума сошла?! Кто так делает!») — либо совсем одинок, неприкаян, и заступиться за него некому.

А теперь вспомните интонацию рассказа какой-нибудь старшей родственницы о том счастливом дне, когда те, кому положено помогать, действительно помогли.

Подробно, с душевным волнением и блеском в глазах: «Ты представляешь? Сама отвела меня в тот другой кабинет, восемнадцатый, все мне подписали при ней! И все рассказала, что дальше делать! Такая женщина замечательная, вот ведь и среди них бывают…»

Этот почти болезненный восторг — восторг свидетеля чуда, то есть чего-то, чего быть не может…но случилось, вот ведь повезло, вот и на нашей улице праздник! Обычно-то по-другому, обычно на вопрос: «Ну как?» ответом бывает невыразительное лицо и какое-нибудь «да никак, что с них взять». И усталый взмах руки, сметающий всяческие иллюзии: все как всегда, надо собраться, запастись терпением и выхаживать-высиживать-хлопотать. А что «в электронном виде», дела не меняет: просто еще одна дверь, открыть которую непросто — то «сайт обновляется», то еще что. А в новейшие времена многим из нас неоднократно случилось убедиться, что даже заплатить денег — недостаточно, ни от чего это не застрахует, как повезет, на кого попадешь.

Похоже, в ситуации поиска «положенной» помощи печально известный треугольник Карпмана у нас не равносторонний: позиции «спасателя» и «агрессора» сближены, в любой момент помощь может обернуться чем-то совсем другим…

Мы словно живем в ситуации «холодной войны всех со всеми»: пешеходы и водители, продавцы и покупатели, врачи и пациенты, учителя и родители… и кто не с нами, тот против нас. Но в то же время порой и правда врач лечит и спасает, а иногда и инспектор ГИБДД толково объясняет про новую головоломную развязку, даже в налоговой, случается, помогают заполнить декларацию — как повезет, на кого попадешь. Разумеется, важнейший социальный навык — распознавание, как именно повезло и на кого в этот раз попал. Выработаны стратегии и тактики, мы видим их — «этих» — насквозь, а сами умеем запоминаться, очаровывать, склочничать, смешить, пугать, требовать положенного, намекать на вознаграждение и «не оставаться в долгу». Мы умеем это давно и хорошо, и нам уже не кажется странным, что ради своей и близких безопасности это нужно уметь. Слишком рельефно отпечатались в памяти давние истории о том, в каком обличье иногда приходит помощь…

Кто постарше, может вспомнить, как высаживался в школах стоматологический десант: древние бормашины, озверевшие от школьного шума и рыдающих детей тетки в белых халатах, неизбежность этой пытки «для нашей же пользы», команда «Шире рот!», визг с соседнего кресла… Много лет спустя стало жаль не только себя одиннадцатилетнюю, но и теток: и им несладко приходилось, и для них ежегодные плановые «санации» были кошмаром, но кто усомнится в необходимости профилактических мероприятий по месту учебы? Организация медико-санитарной помощи советского образца и ее принципы действительно были признаны одними из лучших в мире, притом на уровне ВОЗ и аж в 70-е годы прошлого века.

А в 60-е в дверях школьного класса по утрам еще стоял «санитарный патруль» — девчушки с бесполезной, но знаковой белой тряпочной сумкой с красным крестом и такой же повязкой проверяли, чистые ли у одноклассников руки; руки следовало показать с двух сторон. «Мы с Тамарой ходим парой, санитары мы с Тамарой» — стишок об этой, тогда понятной и повсеместной, практике.

Случаев «недопуска» я не припоминаю, то есть это уже стало чистой формальностью. Тем не менее, реликтовый обряд напоминает о контролирующей функции даже совсем игрушечного «медработника»: дети покорно показывали руки другим детям, наделенным временными полномочиями. Легко представить себе и исторические корни, и моделирующую функцию уже тогда почти отжившего свое «патруля». Пациент должен быть просвещен, построен и подконтролен. Медработник всегда знает лучше и может решать, достаточно ли чистые у тебя ногти, чтобы учиться (работать) вместе со всеми.

Черно-белый фильм про то, как грязные руки фатально приводят к появлению глистов, нам показывали вместо урока природоведения. Тогда его название не произвело ровно никакого впечатления, зато теперь оно кажется невероятно выразительным: кино про то, как один мальчик не мыл руки, а потом его увезли на «Скорой», называлось «Мы сами в этом виноваты». Прошло полвека: «Что же вы, женщина, хотите в вашем возрасте? О чем вы раньше думали?»

Мы давно не ходим к таким врачам, мы можем выбирать. Но фигура властной и не стесняющейся в выражениях тетки, которая права по определению (а ты по тому же определению виноват во всем, что с тобой случилось), всегда где-то близко. Иногда ведь и соседке приходится неотложку вызвать…

Тетка — узнаваемый типаж, мы все ее видели и слышали; характерные лающие интонации («Шире рот!») ни с чем не спутаешь. Порой она даже хорошо знает свою работу, что само по себе бесценно. А еще она усталая, сердитая, чехвостит пациентов или очередь в кабинет, у нее тяжелый взгляд — ну, в общем, сами знаете. Главная ее задача состоит в наведении порядка: асептика с антисептикой, профилактика, санпросвет и чтоб ни-ни! Вы себе отдаете отчет? То-то и оно, что не отдаете! У меня тут еще двести восемьдесят шестая форма не заполнена, а вы со своими вопросами! Талон ваш где? Что значит — не дали? А тогда что вы тут вообще делаете? Дверь закройте, мужчина.

Для многих из нас этот персонаж был одним из первых «хелперов», встреченных в жизни. Родители, ведя нас за руку в царство асептики и антисептики, сами этой Тетки побаивались и имели на то основания. Медработник — даже не обязательно доктор – это фигура власти, от благосклонности которой может зависеть многое, вплоть до жизни. Такие дела.

Другие «опасные помощники» интересуют нас меньше, хотя и за ними своя непростая история. А нам стоит иногда вспоминать, как начиналась когда-то советская медицина, поскольку именно люди в белых халатах были нашей первой ролевой моделью, первым источником представлений о том, как помощь получают и как оказывают. И что бы мы с вами ни думали о своей «немедицинской модели психотерапии», и кто бы нас ни учил/лечил/образовывал впоследствии, но уже на самом входе в этот мир стояла именно она. И здесь самое время вспомнить, откуда она взялась, эта фигура.

Расскажу коротко, пунктиром, по общедоступным источникам (https://med.wikireading.ru/3082).

На заре «нового мира», в 1917-20 годах, в нашем многострадальном отечестве царили голод, разруха, страшная грязь и неминуемые в этих обстоятельствах эпидемии холеры, тифа, оспы. Сообщение нарушено, дефицит питьевой воды, кое-где случаи каннибализма, заросшие бурьяном непаханые поля, Гражданская война (то есть массовые насильственные смерти, непогребенные трупы и все ужасы и страдания братоубийственной войны). По статистике тех времен, смертность по сравнению с 1916 годом возросла втрое, рождаемость же вдвое сократилась. Страна действительно стояла на грани вымирания. Тогда надо было действовать быстро, привлечь к работе всех врачей, готовых работать на новую власть, объединить, возглавить и остановить худшее. Это было сделано. Сработало, получилось: при невероятно ограниченных ресурсах, огромных расстояниях и неисчислимых трудностях и опасностях система здравоохранения была построена и прожила долго. Ее locus nascendi — мрачный пейзаж разоренной страны, где мыкает горе доведенное до отчаяния полуграмотное население, а об уровне и специфике травматизации всех участников этой драмы и подумать страшно. Какие солдаты нужны были этой армии, такие и встали в строй. И поклон им низкий: если бы не встали, многих из нас и на свете бы не было.

Что же касается смертности и рождаемости… Рискую задеть чьи-то чувства, но о природе и «нехромосомной наследственности» этой модели здравоохранения лучше всего расскажут скупые, но вполне доступные сведения о том, как обстояло дело с абортами. Их официально разрешили в 1920-м году. И через шесть лет в Ленинграде рожают только 42% всех забеременевших женщин (о чем они думали, что чувствовали, как решались, — мы не узнаем; скорее всего, это и не интересовало никогда и никого). А в 1936 появляется закон, вводящий уголовную ответственность за то же, что разрешили шестнадцатью годами раньше… а потом в 1955-м снова разрешают, и к 1959 году по статистике на одну женщину детородного возраста приходится 4 прерывания беременности. Такие дела.

Демографическая политика — она, прежде всего, политика. Вы никогда не задумывались, откуда взялась более или менее современная модель городской нуклеарной семьи — мама-папа-один ребенок? Ну, два. Странно было бы предположить, что так сложилось в результате тотального воздержания молодых и здоровых людей… а безопасной и надежной контрацепции в 50-60-е почти что и не было… В окружении каких призраков проходила жизнь трех поколений и что они, вольно и невольно, оставили нам в наследство — вот о чем иногда стоит подумать (пренебрежение к жизни, своей и чужой, имеет в нашей истории много источников, этот — далеко не единственный).

Вот и получается, что наш герой — и не спрашивайте, почему «медработник» чаще женского пола, вы знаете — действительно герой (заодно с представителями других профессий, которые «в буднях великих строек» тоже сплошь и рядом делали невозможное). Служит делу, отчитывается перед райздравом, с 1937 года еще и выдает листки временной нетрудоспособности, то есть обладает некоторой властью над подотчетным «населением». Сверхзадача — не столько помощь в страдании, сколько «возвращение в строй», а как иначе, госзаказ! Удивительно не то, что из практики отечественного здравоохранения исчезла душа или представление о человеческом достоинстве — там в анамнезе травма на травме, все залито хлоркой–карболкой, разговаривать еще тут с ними, вы к кому, женщина?

Удивительно, что каждый из нас знает хотя бы одного хорошего врача, а иногда и больше. И вот как это неравнодушие, способность сострадать, внимание к деталям и готовность постоянно учиться сохранились и передались — поистине тайна. И мы любим и уважаем своих прекрасных докторов, которых порой долго ищем и находим, а порой встречаем почти случайно. Им сейчас непросто, ибо новые демоны вселились в систему здравоохранения. Хочется верить, что среди всех испытаний и тотального расчеловечивания «наши» снова явят чудеса профессиональной жизнестойкости. Так уже бывало.

Однако засилья неоднозначной фигуры помощника-абъюзера на всех этапах нашей социализации это не отменяет. И вот теперь самое время перейти к самой мастерской. На эту тему можно было бы работать «хирургически», выстроив понятную логику: мы с детства получали помощь так и от таких фигур, что эти образы и модели, неизбежно разместившиеся в нашем внутреннем мире, обязательно проявляются в профессиональной работе. Не каждый день, не со всеми, но куда же они денутся, внутренние репрезентации «опасного помощника»? Признавать это не хочется, но…

Однажды, еще во времена работы в должности научного сотрудника одного психиатрического НИИ, позвонил мне знакомый режиссер и попросил показать «кусочек атмосферы» любого отделения ему и нескольким актрисам. Режиссер был моим старым другом, ему предстояло ставить спектакль по пьесе, в которой главная героиня «сошла с ума от любви». Стало быть, часть действия должна была происходить в «доме скорби». К счастью, четыре актрисы личного опыта в этой сфере не имели, но традиция русского театра требовала достоверности. Мне было несложно договориться с коллегами так, чтобы этот визит был для их пациентов не во вред, а стал бы для них чем-то вроде вечернего развлечения: в любой больнице тоскливо вечерами. Была у нас и достойная легенда — что-то про социологическое исследование и бытовые условия, — были, конечно, и белые халаты, а беседовать с больными (разумеется, в присутствии врача) должна была я.

Сгущались зимние сумерки, когда я вела слегка нервозных и потому щебечущих без умолку актрис заледенелой тропкой по территории огромной больницы. Мне-то было не впервой проходить под этими старыми деревьями, здороваться с отбывающими по домам сотрудниками, поглядывать на окна тех отделений, где случалось бывать по работе. А вот с моими гостями что-то начало происходить сразу за воротами. Щебет затих, выразительные личики осунулись…

Мы провели в гостеприимном отделении около часа. Больные — это были женщины, сошедшие с ума вовсе не от любви, — были очень довольны и приглашали заходить еще. Коллега в дверях шепнула: «Как ты их настроила правильно! Ни одного лишнего движения — и не скажешь, что театральные!» «Театральные» выглядели в конце совсем неважно. А ведь ничего страшного — в общепринятом смысле слова — мы не видели, нас даже чаем на дорожку напоили в ординаторской. И на тридцать лет запомнилось тихое: «Как вы все тут живете?» А еще заставил задуматься — и крепко — комментарий друга-режиссера:

«Я тебя, Катька, сто лет знаю, и никогда не слышал у тебя такого голоса. Когда ты разговаривала с этими бедными тетками, у меня просто мороз по коже шел. Они-то были такие, какие есть. Ну, пристукнутые, под препаратами, халаты байковые. А у тебя появился этот жуткий профессиональный голос, и ты стала похожа на всех лечащих врачей сразу, брр!» Друг-режиссер, в отличие от своих актрис, по семейным обстоятельствам был вынужден познакомиться с этой неповторимой манерой — думаю, в жанре «беседы с родственниками больного».

Лирические бредни про то, как «сходят с ума от любви», не увидели сцены — тогда пьесы легко и часто запрещали, так что пользы великому искусству мы не принесли. Наверное, романтизированный взгляд на психиатрию и все с нею связанное нужен зрителю-читателю зачем-то. Наверное, так ему хоть чуть-чуть уютней жить на этом свете. Здесь не место всуе поминать «Историю безумия» Фуко, «Вальпургиеву ночь или шаги Командора» Венички Ерофеева и уж тем более Кена Кизи с его гнездом кукушки. Но если учеба и работа в какой-то момент приводила нас за глухой бетонный забор, у нас, скорее всего, есть и «жуткий профессиональный голос». И вроде бы, для работы с психотерапевтическими клиентами он не нужен и даже вреден, но ведь трудом нажит! Вот и ждет своего часа, как уже давно не нужный белый халат — очень полезная вещь, если надо кого-то навестить в больнице…

Но и у психолога-практика, не работавшего в клинике, есть свои искушения.

Не замечали ли вы, дорогие коллеги, как часто и легко тема «передачи клиенту ответственности» оборачивается до боли знакомым «сам виноват»?

А вот еще интересный вопрос: кого видит в нас клиент, не имевший раньше опыта работы с психотерапевтом и поневоле строящий свои ожидания по аналогии с другими моделями «оказания специализированной помощи»?

И если он поначалу — будем надеяться, что все же только поначалу — видит это, то не подыгрываем ли и мы ему невольно?

Представлялось важным поискать решение в стороне от тематики травмы или power abuse — три часа в большой группе не казались адекватным форматом. Мне важно было создать возможность — без токсичного стыда и «ухода в глухую несознанку» — контакта с опасной, неприятной, нарушающей границы, авторитарной, обвиняющей частью профессиональной роли. И уж признав, что да, есть и такая, можно было подумать о способах за ней присматривать. В этом нам очень помогли самостоятельно сконструированные по аутентичной фольклорной модели заговоры против превращения в оборотня, но об этом чуть позже.

Разогревы были сфокусированы на опыте получения помощи, теме «опасного помощника»: к примеру, в парах предлагалось «вспомнить ситуацию, когда кто-то должен был помочь по долгу службы — врач, или госслужащий, или иной человек «при исполнении» — и действительно помог, такое бывает. Рассказы по две минуты, шеринг с акцентом на мгновенно вспыхнувшие чувства. А на следующем шаге было предложено вспомнить какой-то из случаев, когда участники только еще готовились обратиться куда-то, где обязаны помочь, это их работа — будь то медицинское учреждение, полиция или коммунальные службы. А вопрос был о том, какое состояние участники у себя вызывали, собираясь туда пойти или позвонить — шеринг по обеим частям. Вспомнили и о том, каких «хелперов» мы сами испытали на себе, и о том (это уже в четверках), какие самые дикие, ни в какие ворота не лезущие истории мы знаем о других специалистах помогающих профессий… Понятно, что знаем, скорее всего, от клиентов — и не всему можно безоговорочно доверять. Скорее, к этому стоило отнестись как к нарождающемуся клиентскому фольклору — не забывая при этом, что из этого же материала сотканы и ожидания, в том числе и ожидания от нашей работы…

Вот и настала очередь психосоциодраматического исследования по нескольким важным вопросам: в чем клиенты подозревают нас, в чем — мы их? Как нам видится типаж психотерапевта, к которому мы бы ни за что на свете клиента не отправили?

Ну, и главный вопрос: кого из них, «опасных помощников», мы порой ощущаем (узнаем) в себе? Участковая Врачиха, Усталый Фокусник, Садист-правдолюбец, Просветитель с Розгами — это далеко не все, кого удалось опознать, были и другие. И немало…

Для серьезного прикосновения к теме времени оставалось не так много, поэтому для желающих ненадолго открылась возможность повстречаться со своим «хелпером-оборотнем».

На одном стуле располагался, собственно, он (она), и можно было со стула «Я как профессионал» задать несколько вопросов. Например, спросить прямо: кто ты мне? Откуда взялся? Что даешь и что отнимаешь? Перед нами прошли разные версии и разные типажи, но самым ценным было как раз то, что эту внутреннюю фигуру можно было услышать, увидеть и даже понять, по какому «зову сердца» и из какого «цитатника» она явилась. Одна из наших находок — отчетливое впечатление: у этих не слишком симпатичных фигур есть что-то, чего нам как будто не хватает. Сила, власть? Безнаказанность? Восхитительное чувство своей правоты?

Пора было подумать и о каком-то способе присматривать за этими…сущностями. И здесь позволю себе лирическое отступление в тему оборотней.

Конечно, готовясь к мастерской, я полазила по всяческим интернет-ресурсам — надо же было понять, что известно современному человеку о традиционных способах обходиться с проблемой. И вот что поразило мое воображение, вот что озадачило: в большинстве источников речь шла не о том, как противостоять оборотню или распознать его. О нет! Речь шла о том, как им стать. И хотя рекомендации выглядели смехотворно — попасть в зоопарк после полуночи и добиться укушения волком, к примеру — но дела это не меняет. Ведь если вдуматься, зачем становиться волком-оборотнем? За каким, простите, ресурсом шастать ночью в зоопарк, быть укушенным, совершать после этого еще массу нелепейших действий? Ответы пугающе понятны: за силой и властью, за безнаказанностью, за правом жить в двух мирах, ничего не желающих знать друг о друге… В общем, точки соприкосновения нашлись.

И оставаться бы нам в пределах этой рефлексивной позиции, если бы не попался совершенно чудесный заговор, предлагающий с волком не биться, а отказаться от попыток у него что бы то ни было занимать, как бы то ни было использовать его силу и возможности. Вот одна из версий этого текста:

«На море, на Окияне, на острове Буяне светит месяц на осинов пень, в широкий дол, в зеленый лес. Около пня бродит волк лохматый, на зубах у него весь скот рогатый, а в лес волк не заходит, а в дол волк не забродит.

Месяц-месяц, золотые рожки! Расплавь пули, притупи ножи, измочаль дубины, напусти страх на зверя, человека и гада, чтобы они серого волка не брали и теплой шкуры с него не драли! Слово мое крепко и лепко, ключ, замок, язык»

Мы разобрали этот красивый текст по косточкам, сравнили с другими заговорами, поразились элегантности решения.

Подумайте: волк и охотящиеся за его шкурой, желающие отнять его силу, право проливать кровь и прочие завидные свойства — не встречаются. Месяц-золотые рожки видит и волка у осинового пня, и алчущих охоты на него. И именно к Месяцу обращено заклинание: не дай им встретиться, не дай ни зверю, ни гаду, ни человеку воспользоваться теплой шкурой волка в своих интересах. Волк должен остаться в своем мире, тогда он просто волк. Не самое милое животное, но и страшного ничего не случится.

В нашем случае можно говорить об отказе от коллективного ресурса «хелпера-агрессора»: я знаю, что ты во мне есть, но я не стану пытаться пользоваться твоей силой в работе, а возможно, даже найду тебе занятие вне ее. Участники мастерской образовали подгруппы «по сортам» обнаруженного в себе «опасного помощника». А потом каждая подгруппа сочинила заговор, которым можно и защитить, и приструнить этого кого-то очень важного, отказаться от его — такой привлекательной! — силы и власти… Конечно, было много находок. Конечно, стоял смех — громкий и непочтительный смех взрослых, умных и понимающих.

А не так давно Татьяна Солдатова опубликовала в ФБ текст, прямо и косвенно навеянный этой мастерской. Это текст от первого лица, из роли самодовольной дамы, с припевом «яжпсихолог»: «И то, что вы сейчас обо мне думаете, я тоже понимаю, Яжпсихолог. Это зависть вами движет. Еще обыденное мышление, которое не позволяет достичь успеха. Это тоже лечится. А еще у вас травма. Возможно, очень ранняя. Не спорьте, доктор сказал в морг — значит в морг. А психолог сказал травма — значит травма. На терапию! Яжпсихолог, я знаю истину, ну че ты со мной споришь, это ты борешься за лидерство сейчас» (Это маленький фрагмент, там еще много смешного и точного). Знакомый голос, не правда ли?

Лучший способ присмотреть за своим внутренним «опасным помощником» и не стать «как он» — найти этой фигуре место и название, означить, озвучить, закавычить — и это как раз то, что у психодраматистов получается хорошо. Мы имеем опыт ненасильственного укрощения своих не самых любимых частей — и опыт смирения, когда понимаешь, что заниматься этим, видимо, придется всю жизнь…

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Психосоматика и профессиональное выгорание педагогов и психологов

Чиркова Инна

Чиркова Инна

Психолог, психодрама-терапевт. Образование Практический психолог (МГУКИ), учитель истории и философии (МГПИ им. В.И.Ленина) Психодраматическое образование Институт групповой психотерапии и социального проектирования.(В.В.Семенов) Тренинг тренеров (Федерац...

В статье рассматриваются возможные причины профессионального выгорания психологов, учителей и врачей, и т.д. – тех, кто постоянно в контакте с человеческими проблемами.

Все чаще можно слышать от врачей, что растет количество психосоматических расстройств. Медицинская статистика отмечает, что множатся проявления психоэмоциональных расстройств от хронической усталости в профессиональной деятельности в профессиях системы «человек-человек». Особенно склонны к «выгоранию» люди, работающие в тесном контакте с людьми, нуждающимися в заботе, внимании, терпении и сдержанности. Так пациент ждет от врача не только медицинского лечения, но и моральной поддержки, ученик надеется не только на получение знаний, но и на понимание, клиент от психолога ждет помощи и ищет принятия, то есть помимо информационной деятельности специалисты «лечат» проблему душевным отношением. Какое бы ни было собственное состояние, переживание, врач с улыбкой входит в палату.

Основными симптомами синдрома эмоционального выгорания (СЭВ) являются:

  • усталость в профессиональной деятельности;
  • раздражительность и нетерпимость;
  • общий пессимизм;
  • психосоматические проблемы (артериальное давление, головные боли, заболевания пищеварительной и сердечно-сосудистой систем, бессонница неврологические расстройства);
  • повышенная тревожность и ощущение безнадежности;
  • цинизм;
  • чувство вины.

СЭВ в настоящее время имеет статус диагноза в рубрике МКБ-10 (Проблемы, связанные с трудностями управления своей жизнью).

Сам выбор профессии предполагает готовность к отношениям в системе «человек-человек». Готовность выражается в успешности в социальных отношениях, зрелости эмоционально-волевой сферы. Получается, что профилактикой профессионального выгорания является социальная адаптация. Умения и навыки мастерства должны соседствовать с устойчивостью в социальных отношениях. Их формирование зиждется на благополучных детско-родительских связях, успешном социальном опыте детства и личностных качествах человека. Кажется, это идеальная картинка чаще отсутствует у  клиентов, обращающихся к психологам. Значит, они обречены на выгорание и соматические заболевания? При подготовке специалистов, к сожалению, этой стороне образования уделяется мало внимания. Каждый варится в собственном соку, и часто уже требуется не профилактика, а терапия.

Я часто провожу семинары для учителей, психологов и все больше поступает заявок на работу по профилактике СЭВ.

Начинается работа  на семинаре с учителями с опроса: что вы знаете о проявлениях синдрома эмоционального выгорания. В процессе обсуждения составляется достаточно полный и точный список симптомов.

Далее группе задаются вопросы:

— зачем вы выбрали эту профессию,

— какие ожидания вы с ней связывали,

— какие собственные мечты через нее хотели реализовать.

Вот часто повторяющиеся ответы: научить детей думать, помогать детям в трудных ситуациях, научить дружить, стать старшим товарищем, нравится общаться с детьми, защищать справедливость (не допускать травли, унижения), обучать родителей способам общения с детьми… Затем, мы с учителями обсуждали, смогли ли они реализовать свои мечты, осуществили ли задуманное, как сейчас относятся к своим начальным представлениям? Интересно было наблюдать за лицами учителей. Когда они рассказывали о своих мечтах в начале профессиональной деятельности, их лица святились детской радостью и непосредственностью, при ответе на второй вопрос лица отражали усталость, равнодушие, злость, уныние, раздавались колкости, смешки и ерничанье по поводу своих иллюзий. Затем мы обсуждали их чувства во время вопросов, сравнивали состояние. Все учителя отметили сожаление о том времени, когда начинали работать: были молоды, верили, мечтали, хотели, были силы, теперь все растрачено.

Следующий вопрос: что заставило разочароваться, что мешало осуществить задуманное? «Администрация, родители, дети – все мешали, все не то и не так» – сказали учителя. Потом шло обсуждение вопроса: «перед тем, как начать работать вы видели в свои школьные годы, в институте, в книгах и фильмах возможные проблемы в вашей будущей профессии, были ли события, факты, указывающие на них»? Ответ удивил самих учителей: «да, что-то видели, какие-то трудности замечали, но не рассматривали их применительно к реализации своих мечтаний». То есть люди вырывали реальность из представления о будущей профессии, не смогли или не захотели проанализировать имеющийся опыт своей жизни и социума, предполагали, но не хотели видеть то, что мешало мечтать.

Возможно, одной из важнейших причин профессионального выгорания есть крушение иллюзий в отношении своей профессии, опять таки социальная незрелость личности, наивность и инфантилизм, что имеет место быть в молодости.

Многие участники групп просят продолжить с ними работу по выяснению причин обнаруженных у себя симптомов выгорания. В процессе индивидуальных работ выявляются различные факторы, более полно раскрывающие картину появления СЭВ.

Приведу, к примеру, некоторые причины выбора профессий из жизни клиентов (с их разрешения).

Выбор профессии как способ доказать кому-то свою значимость, состоятельность, например: родителям (возможно, оставившему семью отцу, авторитарной матери, старшему брату), учителям, которые унижали и пророчили неуспешность, одноклассникам, которые недооценили, любимому, который выбрал более выгодный вариант и т.д. Выбор профессии по этого рода причинам вызывает огромное перенапряжение нервной системы, сгорание ресурсов. Постоянный контроль успешности, оценочное состояние своего рейтинга и внимательное наблюдение за результатами других, катастрофический страх проверок – это не полный перечень переживаний, которые подтачивают физическое и психическое здоровье. В этом ракурсе можно анализировать причины гиперопеки у родителей, конфликты или разводы в браке, заключенном для значимости и одобрения в социуме.

Иногда клиенты рассказывают о выборе профессии из-за прав, которые она дает. Самоутверждение через права, самореализация учителей через подчинение учеников, у психологов через советы и рекомендации клиентам, через третирование детей в детском саду у воспитателей – использование зависимого положения. Компенсация травмы или жестокого обращения, отыгрывание в настоящем болевых моментов прошлого. Часто эти люди ненавидят свою профессию (так как радости от своих прав уже не получают), но не могут в этом признаться. И сменить вид деятельности не решаются – слишком запутан клубок боли, ненависти, компенсации и страха.

Одна из причин выбора профессии – не знал, куда идти после школы, а в школе все привычно: понятны правила, определены роли – все знакомо. Только со временем скучно и  тоскливо, обыденно и шаблонно, и жить почему-то не хочется. Сюда же можно отнести вариант выбора по принципу династического дела: ребенок рос в профессии родителей и,   естественно, продолжает дело, которое стало его с колыбели. Хорошо, если это его призвание, а если колея?

Одна учительница «пошутила», что выбор профессии определялся большим отпуском, каникулами и 18 часами практического времени работы. Тоже интересный случай для работы с психологом. В каждой шутке есть доля шутки. Женщина жаловалась, что не держит дисциплину в классе, ее бесит заполнять документацию и соблюдать режимные «формальности» – принятие профессиональных, должностных обязанностей условно и частично. И в личной жизни женщина тяготится бытовыми обязанностями, из-за чего происходят конфликты с гражданским мужем. Жалобы на собственную несостоятельность сменялись обвинениями в адрес мира, из чувства вины она перескакивала на агрессию к коллегам и ученикам — достаточно нестабильное эмоциональное состояние, отягощенное унылой фразой: «куда я пойду, что я еще умею, ничего у меня не получается». Работая в школе, она хотела продлить собственное детство.

Молодой психолог с любовью и высокой чувствительностью, склонная воспринимать чужую боль как свою, при явной нехватке сил сопротивляться любым неблагоприятным обстоятельствам, со всей ответственностью начала работать с детьми с задержкой развития. Через год она была вынуждена оставить работу, так как находилась на грани нервного срыва. Девушка очень хотела помочь детям, исправить их состояние, она не принимала ситуацию реальности, ей было недостаточно минимальных изменений на которые были способны дети. Сейчас она успешный психолог, но ей потребовались время, чтобы понять возможности, ограничения, ресурсы о коварство  своей профессии.

Можно остановиться еще на одной стороне вопроса. Неврологи и психоневрологи часто спрашивают своих пациентов, как они отдыхают, как расслабляются, есть ли хобби? Вопрос закономерен и в нашем случае. Есть ли у клиента интерес, отвлекающий от проблем на работе? Распределяется ли энергия напряжения на выполнения совершенно других задач, нежели на работе? Тратится ли физическая сила, накопленная в мышцах при выполнении умственной и душевной работы? Может ли человек абсолютно переключиться на другой вид деятельности (не вспоминать в гостях о работе, на отдыхе о клиентах, во время прогулок о кознях сослуживцев, не жевать рутину повседневных рабочих моментов)? Наличие интереса вне работы, дающего позитивную энергию, я бы рассматривала как панацею психического здоровья.

Конечно, вопрос о ресурсах при проблеме профилактики выгорания рассматривается шире: есть ли люди, с которыми хочется быть рядом, состояние здоровья (хронические заболевания), отсутствие вредных привычек, бытовые условия и материальное состояние – эти составляющие очень важны. Но мне хотелось остановиться на том, что человек собственными представлениями, иллюзиями, решениями, благими намерениями выкладывает свой костер. Если человек «горит» на работе, надо одно за другим вынимать поленья из его костра и бережно складывать в сторонку. Возможно, у клиента «горят» десятки причин, перепутанные друг с другом. Волшебной палочки нет.

Особенно страдает психика у женщин, которые более эмоциональны, отзывчивы и внимательны. Мужчины много веков накапливали опыт профессионального определения и то им тяжело. Женщинам надо определиться с новыми (чуть более ста лет прошло от начала эмансипации) ролями в социуме. Мужчины не охотно отдают позиции в профессиональном мире и берут бытовые проблемы в семье на себя. Отсюда повышенное число депрессивных расстройств у женщин — нарушение баланса интереса, возможностей, желаний.

В статье я перечислила лишь несколько причины СЭВ. Присмотритесь к себе, к коллегам, попробуйте проанализировать свое состояние. Возможно, при своевременном обращении к психологу получится избежать медицинских диагнозов и страданий, с ними связанных.

Все будет хорошо, если мы будем внимательны к себе.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Мама или профессионал: взгляд психодраматиста

Мама или профессионал: взгляд психодраматиста

Ободовская

Ободовская Юлия

Специализация: бесплодие и беременность; Психология родительства до 3х лет жизни малыша; Отношения в семье; Беспокойство и тревога; Психосоматические расстройства; Поиск себя и самореализация; Терапия супружеских и детско-родительских пар.

Ура, сегодня понедельник, мой выходной, все домашние дела уже переделаны, и я могу позволить себе в кои-то веки забрать ребенка из сада. С моим рабочим графиком я делаю это редко.

С этим радостным настроением подхожу к калитке в ограде детского сада, куда ходит моя 3хлетняя дочь, дергаю за ручку и понимаю, что она закрыта. В недоумении начинаю вспоминать, когда я была тут последний раз — 2 недели, нет 3, нет, наверное месяц назад, тогда калитка открывалась. Тревожась и продолжая дергать за ручку, слышу чей-то голос с территории: «там кнопка, нажмите, и Вам откроют». «Вот ведь, кнопку сделали, а я пропустила» — думаю я и ловлю себя на некоторой неловкости, захожу и вижу чью-то бабушку, которая мне подсказывала. При виде бабушки моя неловкость возрастает, начинаю отчетливо опознавать в себе стыд про то, что я так редко появляюсь в детском саду. Все-таки, хорошая мать должна если не отводить, то забирать-то уж точно, потому что ребенок — самое главное в ее жизни.

Вопреки всякому здравому смыслу, аналогично чувствую себя неловко, когда читаю о мамах, сидящих дома с детьми, которые вообще не водят их в детский сад, сами занимаются их воспитанием и обучением. В моей родительской семье, конечно же, водили детей и в ясли, и в детский сад, но при этом все время подчеркивали, что другого выхода не было, мама должна была работать. Напрямую я никогда ни от кого не слышала, что бабушка или мама хотели сидеть дома с детьми, а не работать, но это как-будто подразумевалось. Да и вообще, мама всегда с работы уходила вовремя и прибегала домой так, что по ней можно было часы сверять. Поэтому у меня в памяти четко отложились приоритеты хорошей мамы — сначала дети, а потом уже работа. Что же делать мне, если я — другая, мне важно реализовать себя в профессии? Могу ли я быть при этом достаточно хорошей мамой для своего ребенка? Как перестать все время винить или стыдить себя за то, что моя работа может быть так же важна для меня, как и воспитание ребенка?

Многие работающие женщины сталкиваются с неприятными чувствами вины или стыда, когда выбирают работать, а не посвящать все свое время детям. Источником этих неприятных чувств является внутренний конфликт между ролями женщины-матери и женщины-профессионала, в котором женщина-мать, как правило, сильнее. Роль женщины-матери в нас намного лучше развита — она древнее, ей десятки тысяч лет, она передается от женщин к женщинам каждой девочке, от мамы и бабушки, осваивается в ранних детских играх в дочки-матери. А вот роль женщины-профессионала в историческом ракурсе молода, ей всего-то чуть больше 100 лет. Конечно, аргументов, традиций, внутренней и внешней поддержки у нее не успело накопиться столько, сколько у ее антагониста, роли женщины-матери.

Почему встает вопрос «кто кого?» — да потому, что они по сути совершенно разные, и одновременно быть в роли матери и профессионала невозможно. В роли матери женщина сосредоточена на ребенке, его потребностях, на взаимодействии с ним, она не получает за это ничего, кроме удовлетворения собственной инстинктивной потребности давать любовь и заботу и удовольствия от этого процесса. Кроме того, в ней она совершенно добровольно и бесплатно время от времени терпит страх, стыд, вину, бессилие, разочарование и прочие неприятные переживания и состояния. Однажды, взяв на себя роль матери, отказаться или снять ее с себя навсегда эмоционально почти невозможно — слишком глубокие корни она пускает в каждую клетку женского организма. Роль матери делает женщину любящей, принимающей, заботливой, гибкой, подстраивающейся, женственной, дающей.

Роль профессионала требует концентрации на контакте с предметом профессии и на людях, вовлеченных в то же дело, за это всегда полагается вознаграждение в виде зарплаты, соцпакета и чувства нужности и востребованности, а также удовольствия от процесса и/или результата деятельности. Роль профессионала снимается, как правило, куда легче: с любой работы можно уйти, можно взять отпуск или вообще переквалифицироваться и заняться чем-то другим. Эта роль требует от женщины проявлять совсем другие, больше характерные для мужчин, качества — быть решительной, целеустремленной, уверенной, деловой, агрессивной в хорошем смысле этого слова, берущей, а не дающей.

Сталкиваясь внутри женщины, эти две роли начинают выяснять, кто главнее, у какой есть приоритет. Современной работающей женщине приходится выбирать, на что тратить свои силы и время, и в каком объеме. Также часто приходится с легкостью менять эти роли: в минуты перевоплощаться из матери в профессионала и обратно.

Проблемы возникают, во-первых, тогда, когда временные и пространственные границы между этими ролями недостаточно хорошо выстроены и роли начинают мешать одна другой. Например, если я работаю дома, меня все время раздражает, что толком ни по работе сделать что-то путное не удается, ни с ребенком побыть нормально и с удовольствием. Во-вторых, когда возникает некоторое застревание в какой-либо роли, трудно снять ее и войти в другую, есть недостаток навыка перевоплощения. Мне, например, трудно работать даже по скайпу из дома, для того чтобы войти в роль профессионала важно «сменить» домашние стены на кабинетные. И в-третьих, когда хозяйка недостаточно поддерживает или принимает какую-либо из ролей в данный момент времени. Например, если роль профессионала женщиной до конца не принята и временами не поддержана из-за сильного влияния семейной установки «дети — важнее всего в жизни», то такая женщина будет испытывать сильную вину/стыд всякий раз, перевоплощаясь из мамы в профи.

Что делать, если Вы обнаружили у себя конфликт ролей мамы и профессионала? Как и во всяком конфликте, необходимо объявить перемирие и заключить мирный договор. Для этого необходимо посмотреть на этот конфликт, выслушать каждую сторону, позволить ей быть, поддержав ее, дав ей выразить свои эмоции и выяснив, в чем она нуждается. Важно обсудить границы каждой роли в пространстве и времени, прийти к соглашению обеих сторон. Найти способы более легкого перевоплощения, если Вам это дается непросто, помогают соответствующие каждой роли макияж, одежда, поза или движения тела.

Предлагаю небольшое упражнение для исследования Ваших ролей мамы и профессионала. Сядьте, закройте глаза и представьте себя мамой со своим малышом, дайте волю своему воображению, посмотрите, что Вы делаете, какая Вы, как Вы двигаетесь, какие слова говорите, как себя чувствуете. Откройте глаза, возьмите лист бумаги и нарисуйте животное, которое у Вас ассоциируется с тем, какая Вы мама. Отложите этот лист, снова закройте глаза и представьте себя на работе: что Вы там делаете, какая Вы, как двигаетесь или в какой позе сидите, как Вы себя чувствуете. Возьмите другой лист и нарисуйте животное, которое Вы ассоциируете с собой на работе. Теперь возьмите оба рисунка в руки. Как думаете, какие у Ваших животных взаимоотношения, в чем проблема каждого, почему они конфликтуют, в чем нуждаются от Вас, чтобы им было хорошо. Что Вам удалось узнать о своих ролях мамы и профессионала в этом упражнении? Что Вам хочется сделать в жизни в связи с этим?

Представьте себе диалог между этими животными (таких персонажей еще можно назвать субличностями). Что хочет каждый из них, чтобы его жизнь была проще? Что он может попросить у оппонента? Как может выглядеть компромисс? Попробуйте услышать каждую сторону и принять мудрое решение. И тогда равновесие в душе и баланс в жизни восстановятся!

Источник

Репортажи с психодраматических конференций Европы

Репортажи с психодраматических конференций Европы
Долгополов Нифонт

Долгополов Нифонт

Психолог, психодрама-терапевт, гештальт-терапевт, ведущий тренер по гештальт-терапии и психодраме, супервизор тренеров, ведущий научный сотрудник по образовательным программам по гештальт - терапии и психодраме, директор Института Гештальта и Психодр...

Репортаж с ежегодной конференции федерации Европейских психодраматических тренинговых Институтов (ФЕПТО, 2005)

Вы бывали в Вене? Ну да, в столице изящных искусств, о чем должны свидетельствовать «моцартовские» шоколадные шарики, обильно разбрасываемые австрийцами по всему свету… А также в столице не менее изящных занятий, называемых Психотерапией… Ведь не в каждом городе в туристическую льготную карту входит посещение психотерапевтического музея — а музей Зигмунда Фрейда входит в Вене в десятку достопримечательностей… Я здесь впервые, поскольку до того предпочитал посещение знаменитой столицы Австрии ее заснеженным горнолыжным курортам…

вена

Вот и Федерация ведущих психодраматических институтов Европы (ФЕПТО) впервые добралась до психотерапевтической Мекки — очередная тусовка психодраматистов состоялась в венском отеле Европахаусе, который по рекламному проспекту именовался «замком»… Ну, положим, «замками» в Вене, по ехидным ремаркам завистников, называют «любое большое здание», что, впрочем, недалеко от истины. «Замок» оказался под стать небольшой русской усадьбе, которой до подмосковного «Архангельского» расти и расти. На стенах, конечно, висят парадные портреты «хозяев», в анфиладе комнат можно найти одинокий старинный дубовый буфет или сундук, паркетный пол еще не стер следы бальных эскапад… Но в остальном усадьба, видно, давно уже «работает» простым бизнес центром, принимающим разнообразные конференции и семинары.

Прошло 12 лет, с тех пор как я начал участвовать в создании ФЕПТО, вместе с Леной Лопухиной стал членом-соучредителем, а потом и МИГИП был официально признан как тренинговый институт… Прошло долгих три года, как я последний раз был на заседании ФЕПТО в Софии…

Поэтому не случайно, что в конце презентации «новичков» («старичков» в этот раз не уважили вниманием на первом кругу) вдруг неожиданно назвали и меня — как пропадавшего где-то в дальней восточной стране целых три года…

Австрийцы — народ не мертвый, но достаточно нудный — встреча началась в этот раз двумя прямо-таки отчетными докладами, посвященными истории психодрамы в Австрии. Потом, правда, утомленных участников решили досрочно покормить ужином. Воздушные венские шницели, наваленные грудой в фастфудовских канах, вызывали эстетически- гастрономический протест, но толпа веселых психодраматистов поедала все с принятием, отдавая должное радости встречи, а не красоте еды.

Вид психодраматической фептовской «семейки» греет мое сердце: все увеличивающийся в размерах и строго расправляющийся с отбивной Яша Наор (я вспоминаю с улыбкой социально-компульсивные разборки в начале создания организации о том, считать ли Израиль частью Европы или назвать Федерацию именем Европы и Израиля), вечно активная Моника Зуретти из далекой Аргентины, плодовитая текстами итальянка Вильма Скатеньи, благообразно-многозначительно рассуждающий о пользе сновидений Маурицио Гассо, лидер юнгианской итальянской драмы, важно-доброжелательный Питер Габор, венгерский президент психодрамы, по-прежнему компактная улыбчивая старушка Барц — юнгианка, приезжавшая в России и также известная у нас по переведенной книжке «Игра в глубокое», Ютта Фюрст, ужасно славная барышня из Австрии — принимающая нас всех здесь в Вене, рассудительная Юдит Тесари, являющаяся по-прежнему президентом ФЕПТО, и, слава богу, еще достаточно живой Пьер Фонтен, старикан из Лувена, сочетающий в себе искреннюю порывистую любовь к разнообразиям мира с бельгийской невозмутимостью — первый координатор ФЕПТО, без которого, наверное, эта организация не народилась бы…

В этот раз не хватает торжественной злобности Анны Шутценбергер, экспрессивности Марши Карп, испанского изящества Йорга Бургмайстера…

Анна, 86-летняя русскоговорящая француженка, сопровождавшая Морено в его поездке в Россию, уже не так легка на подъем из-за своего состояния здоровья… Марша учительствует где-то в Японии… Йорг разбирается со своей личной жизнью, переезжая из Крейцлингена в Гранаду…

Нет и моего первого учителя — по-деревенски тихого Йорана… Волна грусти про их отсутствие. Впрочем, и благодарности Богу, что  они живы… И, конечно, печальновато, что «норды» и «балканцы» тусуются ордами, а из россиян я один…

После ужина неожиданно грянула социодрама. Сначала неуклюже, ковыляя под руководством эпатирующего всех галстучников своей оранжевой рубашечкой и шапочкой местного патриарха психодрамы – Хельмута Хазельбахера… Потом мы все глубже погружаемся в роли эмигрантов толпой наводняющих Вену в начале века — в то время как Я. Морено также приехал в Вену…

В конце дня мы на основе собственных переживаний выбирали разнообразные экскурсии — на которые нас приглашали венцы на следующий день…

«Мореновская Вена — между «belleepoque» и «бедностью» — знакомит с атмосферой расцвета «блестящей эпохи» довоенной Вены и краха после 1918, со знаменитыми зданиями на Рингштрассе, кафе «Эйлес», Рабенхофом и кварталом «красных фонарей» Шпиттельберга, в котором Морено начинал свои социодраматические экзерсисы с проститутками…

Или еще одна не ординарная по названию экскурсия: «Морено-еврей». Кафе Прюкель, что на Штубенринг, 24 — здесь собиралась еврейская интеллигенция; Лилиенбрунгассе, 19 — здесь отец Морено разворачивал бизнес и где проживала семья Морено; знаменитый парк Аугартен, где Морено рассказывал и разыгрывал с детьми их фантазии и сказки; Кастеллецгассе, 15, дом семьи Морено после их иммиграции.

Еще одна — поездка на Центральное венское кладбище (300 000 могил, в которых покоится 3 миллиона человек — наверное, крупнейшее в Европе кладбище). Здесь находится знаменитая могила Морено…

И просто по артистическойВене: «Сецессион» — знаменитый образец модерна, кафе Музеум, в котором собирались артисты и Морено, кафе Шперл, «Нашмаркт» — известный венский рынок около собора Св. Стефана.

Мне захотелось увидеть места, не столь светские, но непосредственно связанные с жизнью Морено — выбираю поездку в парк Аугартен, затем в лагерь «Миттерндорф», где работал Морено в 1915-1918 гг., а потом на курорт БадВослау, где Морено жил с 1918 по 1925 гг…

Второй день начался с обсуждения в микрогруппах на тему: «Культурные различия и их влияния на образовательные психодраматические программы». Кирсти из Финляндии начала с принципа «уважение времени» — наверное, потому что временная структура на этом заседании ФЕПТО все время плавает… «Наше обучение строится на принципе «придерживайся структуры»: мы учим студентов тому, как выстраиватьэту структуру. Также мы придерживаемся структуры в составе тренеров —сначала группу ведут основные два тренера, затем гостевые тренеры».

Арша из Турции начинает разговор про моделирование, которое является важным учебным принципом… Моника Зуретти из Аргентины обозначает проблему «студенты копирует нас как учителей, а мы не всегда осознаем, что мы передаем студентам…»

Мои размышления про Россию: российская психодрама амбивалентна — мы не уверенны и иногда переоцениваем роль структуры, а иногда наоборот, погружаемся в «дионисийскую» или, быть может, языческую спонтанность… (моя особенность как директора: достаточно много использую «surplus-реальность» — не зря люблю футуропрактику — путешествия в будущее, и люблю быть авторитарным директорским дублем…).

Элла Шеарон из Германии, конечно, снова констатирует, что немцы «uberalles» структурированы. Дискуссия в микрогруппе иногда сама по себе хаотична: то кто-то вспомнит, что главный принцип Морено —давать людям «расти» вокруг него; что бывает терапевтическая психодрама, а бывает психодрама развивающая; то вдруг турчанки пожалуются, что много выпадающих из обучения «из-за отсутствия ответственности» — ну тут уж россиянину как не встрять… Многие подозрительные российские участники боятся долгосрочных обязательств и, думая, что их обманут, хотят обмануть первыми…

Моника напоминает, что Аргенина ужасно любит социальную психодраму, и что из-за экономического кризиса психодрама «загнила» на 4 года, но сейчас выкарабкивается. Ясна из Белграда жалуется на обилие теории, поскольку ЕАП навязала 400 обязательных часов (вот нам бы хотя бы половину кто-нибудь навязал…).

Завершаем в стиле «рондо», все-таки вспоминая про начальную дилемму «структура — спонтанность» и решаем, что оба пути интеграции хороши: сначала четкая временная и целевая структура, а потом спонтанное действие или, наоборот, сначала спонтанное следование процессу, а потом целевое и временное подструктурирование. Структура и спонтанность в диалектическом взаимосплетении.

После обеда едем на экскурсии… Автобус тихонько катится по улочкам Вены. Затем попадаем в леопольдовский квартал, куда были выселены евреи, и где некоторое время жил Морено. Перебираемся через канал Дуная и подъезжаем к знаменитому Аугартенпарку, где по психотерапевтическим легендам Морено играл с детьми, спонтанно разыгрывая их любимые сюжеты…

Вид романтического парка, правда, сильно подкрямзывает уродливая гигантская бетонная башня, которую строили молодые солдаты как оплот против бомбардировок советских самолетов во время второй мировой… Австриец Микаел Визер пытается «подружить» благодарность советской армии с нежностью к молодым немцам и австрийцам, строившим и оборонявшим родной город… Склеивается непросто…

Но вот мы выходим из регулярного французского парка с ровно подстриженными каштанами, уже выбросившими свои свечки… Нас проводят через «рабочую калитку» («только для вас» — комментирует нашу эксклюзивность двухметровый экскурсовод: эта часть парка не для посетителей…). И вот мы на священном месте под «дубом вековым», где Морено разыгрывал свои первые психодраматические скетчи…

Неутомимая 62-летняя Моника Зуретти, конечно, первой берет роль Морено, подходя к цветущему яблоневому дереву и властно погружая остальных седовласых психодраматистов и психодраматисточек в роли детей… Выглядит несколько натужно, когда старушки и старички пытаются бодренько полазить по деревьям, а грузноватая бабушка-шведка, с трудом взгромоздясь на развилку яблони, пытается хрипло прокричать: «я — бабочка!» Но и по-семейному достаточно трогательно.

Элла Мей пытается вовлечь остальных в «детскую игру», но наша спонтанность на весеннем пронизывающем ветре выливается разве что в вальсирующие парочки… Дети так, конечно, не танцуют, но физиологически данное действо целесообразно — можно, по крайней мере, согреться… Ну в общем принцип «если бы» еще надо непросто воплощать групповому лидеру — если бы лидерами были не пользующиеся уважением заслуженные ветераны Моника и Элла, а какая-нибудь молоденькая венка, или венец (все-таки Морено в те годы был всего лишь студентом медиком!!!), то раскачаться на роль полуребенка, думаю, было бы проще…

Зато следующая автобусная остановка в лагере беженцев, где работал врачом Морено, впечатляет без всяких психодраматических технических приемов. Ведь фактически оказалось, что эти беженцы являлись лагерниками «концентрационного заведения» — их насильно привезли сюда из северной Италии, принадлежащей Австрии, чтобы они работали здесь на «свою» страну… (Хотя, разумеется, лагерь не имел в качестве основной цели уничтожение своих обитателей, тем не менее смертность людей от инфекционных болезней была достаточно высока…).

Так что «работник концентрационного лагеря» Морено, внедряющий социометрию в лагере, высвечивается в совершенно ином контексте… Дотошные австрийцы про все имеют буклеты. Тут же раздают нам и материалы про историю лагеря. На фотографии в первом ряду врачей сидит молодой Морено. Сейчас на месте лагеря — коттеджный поселок, но многие здания, в том числе и барак, где жил Морено, сохранились. Как и улица, поименованная «Доктор Морено штрассе»… (Невольно вспоминаю об улице доктора Нифонта Долгополова в Горьком — интересно, жива ли она до сих пор — ведь на ней стояли совсем уж дряхлые деревянные домики).

Но вот нас уже везут в БадВослау, где Морено жил в доме, принадлежавшем виновладельцу, целых семь лет — с 1918 года по 1925 год. Термальный источник «БадВацлавские воды» по внешнему виду напоминает чем-то украинский Трускавец, в котором я не так давно был… Собственно, это моя первая встреча с жилищем Морено…

Дом был недавно «отбит» у мэрии — оттуда выселились жильцы всего лишь года два назад. Простенький двухэтажный домик, увитый плющом, вросшим в стены. Запущенный неухоженный палисадник, мемориальная доска при входе… «Общественный директор» домика вооружена фонарем — в доме нет электричества… Мы входим в парадное.

Наверху — паутина на проводах. Опаска, что на полу лежат небезызвестные кучки, не подтверждается. Но в остальном — запустение домика душераздирающее… Вот окно в кухне разбито, и вся плита просто завалена сухими листьями… На первом этаже находится самая большая комната — типа гостиной с эркерными окнами… Сверху на потолке штукатурка обвалилась, и на полу лежат ее куски.

Тем не менее, мы все собираемся здесь, и Моника и Элла начинают рассказывать про жизнь Морено… Здесь их первенство очень уместно и навевает священность на это «место обитания» («locus nascendi»). Кто-то читает стихи Морено, которые он писал здесь в своих мистических настроениях…

Мы бродим по дому и вдыхаем аромат прошлого. Забираемся по ветхой лестнице наверх. Здесь тоже три комнатки. Открываю окна на старинных шпингалетах, и в комнату врывается свежий аромат весны… Внизу растет персидская сирень, а напротив ярко желтеет цветущий кустарник… Все постоянно фотографируются и никак не могут оторваться от дома.

Снова собираемся внизу, беремся за руки и пытаемся почувствовать нашу соединенность… Пытаемся как-то выразить свои чувства. Даже я что-то вякаю про сакральную трогательность момента…

Потом удается все-таки «отвязаться» от дома. Барбара и Микаел просят нас прислать всякие письма поддержки мэру, чтобы он отдал дом под музей. Собственно он и не возражает, вот только на восстановление этого рухляди нужно не менее 70000 евро, а кто их даст, это-то и является главным затруднением…

Наконец мы отходим от дома, прогуливаемся по термальному бассейну метрах в двухстах от дома Морено. Все пустынно, «воды» начинают работать только с 1 мая… А нас везут на местное кладбище, где похоронена Марианна — женщина, которая жила с Морено в БадВослау, а когда он перебрался в Америку, еще долго ждала вызова… Вышла замуж только в 45 лет. А ее брат-техник помогал Морено создавать то ли магнитофон, то ли что-то еще (да-да, именно Морено изобрел магнитофон!)…

На третий день потихоньку уткнулись в специфику теории личности в психодраме… Сравниваем феноменологическую теорию личности у Морено и Перлза. Что же реально может наблюдать терапевт? (Вспоминаем про советскую теорию личности — она тоже была связана с интериоризованной деятельностью довольно убогой по внутренним конструкциям, но бихевиорально эксплицируемой).

Также разворачивается буйная дискуссия об отношениях Европейской Ассоциации Психотерапии и ФЕПТО. Непросто идентифицировать — кто есть «мы» и кто «они».

Вечером — танцы. Неутомимая местная пожилая «конферансистка», которая все время что-то вещает, вдруг представляет какую-то танц-даму, которая будет нас обучать кадрили… Пока я с партнершей разучиваю первую серию па, все чуть не умерли со смеху. Все остальные восемь пар ничуть не лучше по бестолковости… Впрочем «фан» в этом то и состоит…

Вдруг неожиданно появился Йоран — он постарел частично: спокойное лицо на вид все то же, но мимика стала все глубже взрезать борозды морщин. Чем-то он стал очень напоминать старого шарпея. Безумно рады друг другу. Йоран увлечен диссертацией по PTSD (посттравматическому стрессу)…

Утро последнего, четвертого дня субботы началось с блестящей лекции голландки Лены… Как дирижер огромного оркестра она увлеченно руководит всей аудиторией, рассказывая про свою теоретическую модель психодрамы.

Завершается конференция работой в микрогруппах по тематизмам: Как развивать мореновскую теорию? Как находить на практике балансмежду спонтанностью и структурой? Как публиковаться? Как развивать доверие в ФЕПТО?..

Даже грустно расставаться с милой фептовской семейкой и в конце все долго-долго обнимаются… До новых встреч!

Репортаж с ежегодной конференции федерации Европейских психодраматических тренинговых институтов (ФЕПТО, 2006)

С 26 по 30 апреля 2006 года состоялась очередная ежегодная встреча директоров Европейских Психодраматических Институтов. После прошлогоднего роскошного заседания в «замке» «Европахаус» в венском предместье пребывание в незаметном центре а-ля «советский профилакторий» на окраине румынского города Клюша поначалу навевало мысли об увядании психодраматического движения: «sictransit Gloriamundi»…

клюш

Но постепенно вглядываясь в «вечнозеленые», то бишь почти молодые лица миролюбимого президента из Швеции ЮдитТешари, неприметного бельгийского отца-учредителя ФЕПТО Пьера Фонтена, жизнерадостной австрийской «девушки» Ютты Фюрст, и уж, конечно, вечноюнгианского итальянского сновидца Маурисио Гассо, понимаешь, что Психодрама «непоколебима»…

Хотя отдельных «столпов», привычных для русского глаза — основателя русской психодрамы Йорана Хохберга, «нашей Маши» Карп — столько часто приезжавшей в программы МИГИПа в Москве и Киеве, «лягушки-путешественницы» Йорга Бургмайстера, не так давно перебравшегося на ПМЖ теперь в Гранаду, Анны Шутценбергер — французской русскоговорящей Афины-воительницы по-прежнему нет и явно грустно не хватает…

Зато МИГИП уже второй год радует своей дисциплинированностью, в смысле посещаемостью конференции ФЕПТО — и жаль, что нет двух других русских организаций-членов: Института Психодрамы и ролевого тренинга (Е. Лопухина), Ростовской Ассоциации Психодрамы и Социометрии (В. Ромек). (Впрочем, русские организации внутри ФЕПТО вполне любовны и малоконкурентны…). Правда, на первом дне ФЕПТО мне не удалось присутствовать, поскольку в славный город Бухарест самолеты из Москвы летают не каждый божий день, да и еще одну ночь пришлось провести в аэропортовском отеле, чтобы рано утром вылететь на местном кукурузнике в Клюш.

Принимал нас в этом году румынский лидер Горацио—серьезный и трудолюбивый, и очень-очень кооперирующийся. Даже порождал параноидальную недоверчивость по поводу такой аккуратности среди просторов постсоветской Румынии. (Впрочем, простые румынские люди в виде шофера, пытавшегося 10 минутную дорогу из аэропорта превратить в часовую «обзорную экскурсию» по городу, разумеется за тройную плату, вполне окупали мою подозрительность). Горацио заслужил массовую благодарность за организацию свободолюбивых фептовцев и получил максимальное количество голосов на рейтинге членов Совета.

Кроме стремящихся к наивысшему демократизму выборов и других организационных разборок, в которых я как член-учредитель и законный представитель МИГИПа как тренингового института ФЕПТО не мог не принять участия, была, разумеется, и «небюрократическая» содержательная тусовка.

Грета Лейтц прочитала неизбежную лекцию о ролевой теории в психодраме, Ютта Фюрст — об обучении теории индивидуальной психодраматической терапии и об особенностях терапевт — клиентских отношений в монодраме (в частности, подчеркнула различия психодрамы а deux — когда клиент играет роль протагониста, а директор — роль директора и дополнительных Я от монодрамы, где клиент играет роль протагониста и его дополнительных Я). Забавна традиция всех лекторов по психодраме проводить перед лекцией психодраматическне разогревы со всеми слушателями—например, предлагают им проиграть свою «эмоциональную часть» и затем «рациональную субличность» и т.п.

Пересказать содержательные дискуссии в малых группах не берусь, поскольку директора «как дети» перебивали друг друга, доказывая, почему именно они являются «thebest» в психодраме: например, стоило Якову Наору сказать, что он очень эффективен как супервизор и терапевт в материализации психодраматической сцены с помощью игрушек на столе, как тут же Эва Фальштрем (была одним из тренеров в московской первой психодраматической образовательной программе) перебивала его, доказывая большую эффективность для этих целей не «хаотического набора игрушек», но ее собственного «специально подобранного» набора «животных на ферме».

Высокая конкурентность доказывает как «перманентную молодость» присутствующих директоров, так и достаточное доверие друг к другу, поскольку большинство «подножек» производится вполне открыто и публично, а не прячется «под ковром».

Но возвращаясь к организационной жизни, любопытно заметить, что, несмотря на то, что хотя многие из присутствующих работают не только с пациентами, но и с организациями, но применение «социометрических и психодраматических» знаний и навыков на собственном организационном процессе в Федерации по-прежнему затруднено. Что, на мой взгляд, свидетельствует не об универсальном бытовом феномене  «сапожник без сапог», но о трудностях контрактирования ситуативного лидера в организации с собственными коллегами. Как только кто-нибудь, даже из уважаемых членов ФЕПТО, начинает «возглашать» психодраматические принципы для собственной работы, его тут же опускают… «на землю», говоря о том, что «стандартные формы» более приемлемы в «этом случае». Что подтверждает тезис о том, что «искусственные технологии» могут применяться только с пьедестала харизматического лидера извне — приглашенного оргконсультанта-тренера…

По-прежнему неструктурированно-процессуально обсуждается возможность выкупа дома и сада Морено в БадВослау — была показана короткометражка «путешествия по дому» и микроинтервью на месте Эллы Шеарон, МикаэлаВизера, и др. Вид полуразрушенного дома вопиет о необходимости создания музея, но попытки Греты Лейтц проголосовать за «поддержку данного проекта» без ясной финансовой ответственности были заблокированы большинством «малоэмоциональных» участников, в том числе и представителем МИГИПа…

Если во второй день конференции участники больше всего возбуждались про содержательно-конкурентные баталии друг с другом, то третий день, безусловно, венчался выбором нового Совета. Сама процедура выборов эмоционально не безупречна. Несколько шведов — гостевых участников бродили потом в обижен мости, поскольку их хоть и вежливо, но попросили не присутствовать на Генеральной Ассамблее — таково неумолимое правило (исторически возникло оно после интенсивной трехчасовой словесной бомбардировки Генеральной Ассамблеи одним гостевым израильтянином).

Кроме того, тайный выбор 10 членов Совета из 11 кандидатов также приводит к унынию единственного «аутсайдера». Потом приходится утешать «пострадавшего от социометрии» уверениями, что все его любят…

В четвертый день Юдит Тешари проводила «футуропрактику ФЕПТО» — почему в кавычках — потому что, несмотря на «психодраматическую кровь» всех присутствовавших, дальше использования пустых стульев и рациональной дискуссии в микрогруппах «путешествие в будущее» не прошло… Даже обидно за «мореновцев»… Впрочем, самому браться за реальную футуропрактику то ли лениво, то ли опасаюсь. Так что права критиковать Юдит, пожалуй, не беру.

Тем не менее в нашей группе под вполне «советским» названием «международные связи» была полезная бурлящая энергия по поводу необходимости не столько формально обсуждать, как обмениваться обучающимися студентами, сколько реально знакомиться с психодраматической работой друг друга… Кто знает, удастся ли собраться в «реальном будущем», но даже встреча в «идеальном будущем» иногда дает новую энергию…

В тренерском «комитете», куда я вхожу, снова поднялась дискуссия, должна ли ФЕПТО контролировать содержание образование в институтах-членах Федерации… На мой взгляд, «полицейские» функции выходят за пределы задач ФЕПТО. Этого же мнения придерживаются большинство членов комитета. Еще один болезненный вопрос — система обучения тренеров по психодраме. «Высшее психодраматическое обучение» является политическим средством конкуренции нескольких институциональных группировок в Европе и Америке (например, проамериканский «NordicBoard», PIFE и др.) и, разумеется, яростно обсуждается представителями этих политических систем. Тем не менее договорились демократично: каждому институту позволить прислать программы тренинга тренеров. Что дальше — время покажет…

Пьер Фонтен развернул конференционное обсуждение в микрогруппах: Как живет психодрама в разных странах?

По-прежнему психотерапия не признается в большинстве стран как немедицинская профессия — хорошо, что Россия не единственная захудалая страна по этому поводу. По-прежнему «старики» (те, кто видели лично Морено, или в каком-то виде нюхали мореновский запах) блокируют в своих национальных сообществах туда-сюда движение молодых психодраматистов (опять-таки Россия не исключение). А молодые соответственно ябедничают на старичков. Также была снова демистифицирована возможность проведения широких научных исследований по психодраме: кроме психодраматистов в университетах, занимающихся научной работой за деньги, никто больше и не хочет, и не может…

Ева Фальштрем провела как всегда блестяще «театр спонтанности», когда микрогруппы после разогрева 5 директорами — одна из групп досталась мне — (разогрев голосом, телом, звуком шагов, пространством и еще не помню чем) заказывали друг другу тему из прошедшей жизни ФЕПТО и желательный жанр — оперу, балет, триллер, шекспировскую драму и т.п.), а потом, естественно, исполняли заказы. Почти все группы попросили показать различные аспекты заседания Генеральной Ассамблеи — очевидно, это и наиболее важная и скорее всего наиболее напряженная часть групповой жизни… Нашей группе заказали жанр шекспировской драмы, на что мы откликнулись справедливым убиением Гамлетом трансильванских упырей, отравивших и извративших фептовский устав… (Кстати, правило о неприсутствии гостей на Генеральной Ассамблее было введено в связи с нанесенным травматизмом и уже изменено нынешним советом).

Маурицио Гассо с завидным постоянством юнгианца в последний день работал с социальными сновидениями, Пьер Фонтен начал групповое действие со сна о пожилой леди со шрамом на щеке, закончили более мирно — рождением детей…

Культурная жизнь вне конференции была не столь методологически глубока и системна, как в Вене в прошлом году (все-таки все экскурсии в Вене были пронизаны тамошним пребыванием Морено: парк и чуть ли не та самая яблоня, под сенью которой впервые Морено разыгрывал психодраму с детьми; концлагерь, где Морено был врачом, применявшим социометрические расстановки; дом в БадВослау, где жил и любил Морено в 1918-1925, кладбище, где похоронена его возлюбленная…).

Хотя по легенде Морено и родился в Румынии в лодке под плеск волн Черного моря, но лодку эту нам так и не показали, а больше водили по местам общих достопримечательностей: то в женский монастырь, где монашки кормили нас ужином под местный шнапс, то спускали в соляную шахту, то просто тусовали на дансинге в казино-ресторане «Chios».

Ночная жизнь в Клюше обладает некоторыми странностями: кафе «Булгаков» рядом с домом Горацио почему-то расписано по стенам стилем «техно-порно», кафе «Бессонница» закрывается в час ночи, и лишь гей-клуб под феминным названием «У Симоны» работает до последнего гостя…

Слава Богу, никого не утопили, не засолили окончательно, не проиграли, не сменили ориентацию, не отдали в монашки… На этом краткий репортаж из фептовской тусовки заканчиваю, предоставляя не присутствовавшим там психодраматистам домысливать своим воображением недостающие сцены… До будущих встреч!

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Духовные основы классической психодрамы

Духовные основы классической психодрамы

grinshpun

Гриншпун Игорь Борисович

Профессор кафедры мировой психотерапии МГППУ, психодраматерапевт, блестящий лектор и наш главный теоретик психодрамы.

semyonov

Семёнов Виктор

Психолог, кандидат психологических наук, психодраматерапевт, директор Института групповой психотерапии и социального проектирования, член-учредитель и старший тренер Федерации Психодраматических Тренинговых Институтов России, руководитель программ подготовки психодраматистов, член-корреспондент РАЕН.

Эссе посвящено проблеме духовных основ классической психодрамы. Современные авторы часто их игнорируют,  психодрама становится лишь одной из психологических техник, и  ключевые концепты психодраматической системы теряют глубину. Показано, что духовность Дж.Л.Морено, создателя психодрамы, определила ключевые идеи его теории и практики.

«Человек может черпать вдохновение или из концептуального рая, или из ада. Фрейд однажды намекнул, что ему приходилось спускаться в ад, для того чтобы обнаружить некоторые важные связи и найти объяснение мира. Моя судьба была как раз противоположной: мне пришлось подняться на небеса, чтобы получить совет в отношении земного мира»

Дж.Л.Морено Социометрия, 1958, с.263.

Читатели знакомы с основными этапами жизни Дж.Л.Морено и его основными идеями по различным публикациям. Мы не хотели бы повторяться, тем более что есть и ее переиздания в его же книгах, не говоря уже о специальной работе  Р.Марино «История доктора» и  книге Г.Лейтц «Психодрама: теория и практика». Мы хотели бы обратить внимание на другое — и это заявлено в названии очерка — с тем, чтобы читатель, пробующий себя в психодраме или размышляющий о ней, по возможности не забывал о том духовном  смысле, который видел в своей деятельности Морено. Разумеется, его можно не разделять; разумеется, личность Морено противоречива и может вызывать раздражение (противоречия не в моей системе, а во мне, -говорил сам Морено). Но, быть может, наш текст вдохновит кого-то на попытку увидеть собственную практику — не обязательно психодраматическую — в ином пространстве, и если в триаде «тело-душа-дух» дух не будет игнорироваться, это как минимум придаст психологу новые импульсы к профессиональному саморазвитию.

Произведения, уходя от своих создателей, постепенно обретают новое лицо, подчас мало похожее на изначальное.  Вероятно, это неизбежно; однако  встает вопрос о мере утраты. Утраты личности автора, «сверхзадачи» создания, контекста появления произведения..

Роденовский Мыслитель потрясает и тех, кто не знает, что тот вглядывается во входящих в адские врата. Большинству поклонников «Волшебной флейты» нет дела до масонской символики, и слава Богу. «Крошка Доррит» остается собой независимо от представлений читателя о тюремном детстве Диккенса.

Но есть утраты особого  рода. Об одной из них пойдет речь.

Уход психотерапевтических систем от создателей к ученикам и ученикам учеников почти неизбежно сопровождается утратой чего-то сущностного. Психотерапия возникает не столько как объективное знание, сколько как знание личностное, исходящее прежде всего из вопросов, которые автор обращает к себе и ответов, которые он находит в собственном опыте, где личностное и профессиональное переплетено настолько, что часто неразличимо. Попытка понять и разрешить собственные психологические проблемы часто выступает источником теории личности или психотерапевтической теории (см. М.Е.Бурно, А.И.Сосланд). Психоанализ З.Фрейда  касается прежде всего личности Фрейда, ибо основан прежде всего на самоанализе; да и техника работы была удобна, по собственному  признанию, прежде всего ему самому (см.П.Розен). Его соратники (на определенных этапах развития психоанализа)  по тем же соображениям часто меняли его теорию и способ работы достаточно радикально — например,К.-Г.Юнг или Ш.Ференци. Это не всегда худо: вполне резонны суждения о том, что юнгианство существенно обогатило психоаналитическое мышление, придав ему «духовную вертикаль». (Известно, что Фрейд долгое время избегал рассуждений о духовном начале человека, по словам Н.А.Бердяева, профанируя , т.е. опрощая ее на основе идеи сублимации — хотя фрагменты переписки Фрейда  с Л.Бинсвангером отчасти свидетельствуют об обратном).Вспомним, что и А.Адлер изгнал молодого В.Франкла из Общества индивидуальной психологии за попытку «депсихологизировать» — одухотворить — психотерапию, что привело со временем к появлению логотерапии. Что касается Ференци, то — при многочисленных оговорках — его роль, как и роль Адлера, в возникновении гуманистической психологии  и психотерапии представляется чрезвычайно важной (В.Н.Цапкин).Повторим, в ретроспективе развития психотерапии  такого рода трансформации могут представляться продуктивными.

Но бывает иное — когда выхолащивается изначально духовное пространство, в котором рождалось направление. Ярко выраженная тенденция современной психотерапии в ее расширяющейся практике  —   технологизация. Мы опасаемся, что это может произойти — и уже происходит — с отечественной психодрамой. Техники ее весьма разнообразны, охотно заимствуются другими направлениями, и психодрама часто отождествляется с ролевой игрой и театрализацией, т.е. с технологической стороной создания Дж.Л.Морено, а Л.Ф.Бурлачук и С.М.Морозов относят психодраму к проективным методам психодиагностики. Социометрия обычно сводится опять-таки к методической ее стороне. Но все это — частности; исчезает духовная антропология психодрамы, а стало быть, целостное ее видение. Перефразируя М.К.Мамардашвили, без антропологии тоска берет за горло.

В данном очерке мы попытаемся восстановить то, в каком пространстве , в контексте каких проблем возникала классическая психодрама Дж.Л.Морено. Мы не беремся учить; мы не хотим пизывать; мы лишь постараемся обратить внимание на то, что нам представляется важным. Тем более, что если не в целом, то на уровне ярких проявлений российской психотерапии (н-р, Ф.Е.Василюк) духовность в психотерапию возвращается; то же для западной психотерапии отмечают Дж.Прохазка и Дж.Норкросс как тенденцию инкорпорации духовного/религиозного  (Прохазка Дж., Норкрос Дж. Системы психотерапии. С-Пб, Москва, 2005).

Весьма возможно, что в 1889 году (но сам он называл 1892)  родился один  из основателей современной практической психологии, создатель психодрамы  (и не только) Джекоб Леви Морено. Во всяком случае, такая дата указана в сответствующих документах.Впрочем, там названо иное имя: Якоб Леви, родившийся в Бухаресте в семье Морено Ниссима Леви. Поэтому Джекоб (Якоб) Леви Морено вполне мог родиться  не там и не тогда, о чем в автобиографических заметках сообщает сам герой этого очерка: время — 1992 год, место — корабль, идущий по Черному морю неизвестно откуда в направлении румынского города Констанца.

Что же правда?

По словам  Дж.Л.Морено,есть правда — и есть психодраматическая правда. Если я чувствую себя рожденным на корабле, возвращающемся  по пути моих дальних предков в годовщину начала их странствий, рожденным среди континентов и стихий — значит, так оно и есть, и эта замечательная Игра куда важнее скучных записей в регистрационных книгах. Даже смерть свою в 1974 году  Морено сделал поводом для мистификации, сначала распространив слух о своей кончине,оценив реакцию, а затем добровольно уйдя из жизни (перестал принимать пищу, подобно Демокриту, или Фрейду, который просит своего врача прекратить страдания и… два сантиграмма морфия…  пожелание исполнено, он мирно засыпает).

Морено был необычный человек — необычный до странности, что позволяло в будущем ряду его недругов  приписывать ему, как минимум, пограничную патологию. Но — «не странен кто ж?», как говорил Гамлет, один из важных для Морено персонажей (свою психиатрию Морено иногда называл шекспировской, а в Гамлете, поставившем для Клавдия и Гертруды сцену убийства Гонзаго, видел психодраматиста).     Но игры и мистификации нисколько не уводили его от жизненных реалий — и судеб конкретных людей, и судеб человечества. Странности же личности Морено нас интересуют здесь не сами по себе: они тесно связаны с первыми — еще детскими — проблемами, сложными путями проявившими себя в главных вопросах о жизни, которыми задавался Морено.

Необычность Морено проявилась достаточно рано — если верить его воспоминаниям — и он ее осознавал. Несомненно, влияние матери на религиозное воспитание Якоба, которая верила в исключительность судьбы своего сына. Она искренне считала, что Бог поручил ей важную миссию – воспитать великого человека. В детстве он «слышал голоса» — но никому не признавался, чтобы его не сочли больным. Это «слышанье голосов» рано привело его к религиозным переживаниям, в целом к одной из центральных для него проблем — кто я по отношению к Богу?

Впервые эта проблема (разумеется, в то время как проблема не рефлексировавшаяся) возникла в знаменитой игре 4-х летнего Якоба, случившейся в Бухаресте, когда родители и их взрослые гости предоставили детям для игры отдельное помещение; там Якоб предложил игру в рай. Была построена гора из связок стульев (прообраз будущей трехярусной сцены в психодраме?); на вершине сидел Якоб, игравший роль Бога; сверстники — «ангелы» — бегали, пели и взмахивали руками, имитируя полет. Всерьез решившийся взлететь будущий Морено упал и сломал руку. В дальнейшем, оценивая эту детскую попытку как кощунство, Морено, тем не менее, настойчиво развивал мысль о том, что в каком-то смысле человек является Богом, неся в себе божественное.(Эту игру Морено впоследствии расценивал как первую свою психодраму, где он выступил как автор сценария, режиссер и протагонист).В подростковом возрасте, осознав себя как христианина, Якоб счел себя вторым пришествием Христа. Несомненная — и для самого Морено — мегаломания в будущем окрасится самоиронией, но вопрос о собственной миссии на Земле останется, по-видимому, центральным. Этот вопрос требовал действенного самосознавания, риска в принятии и воплощении новых ролей — и это отчетливо видно в студенческие годы Морено, когда он, недоучившись  на философском факультете Венского университета и перейдя на медицинский, предпринял две попытки нового выхода в социальную практику. Первая касалась так называемой парковой  революции, вторая — попытки создания  своеобразного варианта христианства.

«Парковая революция» означала действенную — в практике — попытку понять творческую природу человека. Игры с детьми в садах и парках Вены, драматические импровизации сказок, разыгрывание непривычных для детей ситуаций были высвобождением спонтанности (в первоначальной терминологии Морено — искры Божьей) как сущности человека.  В дальнейшем Морено введет представление об особом неврозе — неврозе креативности, связанном с блокировкой спонтанности.

В религиозной практике Морено в студенческие годы стал исповедовать так называемую «религию Встречи», полагая, что подлинная Встреча людей — это движение к Богу. Понятие «Встреча» будет одним из центральных для Морено на протяжении всего его творчества. Любопытно, что Морено в этим плане будет указывать на общее с идеями философии всеединства, в частности, В.С.Соловьева и Н.А.Бердяева. Религия Встречи была для Морено не просто религиозным философствованием; эта была реальная практика Встречи. Важно, что Морено, встав перед дилеммой — создать секту или уйти в монастырь — от последнего отказался, сочтя, что подлиная религиозная жизнь происходит не за стенами монастырей, а в миру, в реальной практике встреч и работы с людьми. Сравнительно недолго просуществовав, секта эта отчасти стала прообразом терапевтических групп, которые Морено также рассматривал как место Встречи. В дальнейшем Морено не оставил религиозных поисков. В 20-е гг. они оформились следующим образом.

Современная Морено (и известная ему) церковь неверно, с его точки зрения, организуют Встречу Бога и человека, в связи с чем человек растерян, не понимая и не чувствуя смысл своего бытия и само бытие. Церковь представляет дело так, как если бы Творение было уже завершено, а человек приходит в уже готовый мир. По Морено, это невозможно: Божественное творчество неисчерпаемо; Творение продолжается; человек же, как подобие Божие, несет в себе частицу этой божественной творческой силы (Искру Божью) и является со-творцом. Термин «спонтанность» в одном из своих значений будет эквивалентным  понятия «искра Божья». «Бог есть спонтанность. Следовательно, заповедь такова:»Будь спонтанным»! (С авторского перевода на английский язык поэтико-эссеистического произведения венского периода «Слова отца»). Продолжение Творения и роль в творении человека Морено аргументировал анализом истории христианства — анализом, удивительно похожим на тот, что предложил Н.А.Бердяев в работе «Смысл творчества». (Теоретически они могли быть знакомы: Бердяев провел два года совсем недалеко от Вены  — в Берлине — в начале 20-х гг.после «философского парохода»; Морено, как мы уже говорили, иногда указывает на Бердяева, но не на конкретные работы и не в данном контексте). По Морено, отношения между человеком и Богом менялись на протяжении истории. Бог Ветхого завета суров; Он отчужден; Он испытывает и наказывает; с Ним невозможен диалог; Морено называет его «Он-Бог».      Иное — Иисус, Богочеловек. Он здесь, Он рядом; к Нему можно обратиться; с Ним возможно вступать в диалог; можно быть рядом с Ним. Морено называет Иисуса «Ты-Бог». Что же в будущем — а быть может, уже в настоящем? «Я-Бог» — не в том смысле, что я заменяю бога — а именно в том, что было сказано — я несу в себе божественное творчество, и это моя сущность как Божьего подобия. В будущем, когда появится термин «психодрама», Морено скажет, что Творение есть психодрама Бога; в этом плане психодрама, которую строит человек, творческое спонтанное событие — в чем-то аналог Божественного творения, во-первых, и исследование Божественного в себе — а значит, и Божественного как такового — экспериментальная теология, «игра в Бога». Слушать Божественное в себе — и ему следовать, действовать,  ему сообразно. Все это нисколько не противоречит идее Встречи и важности для Морено судеб человечества; действие не только индивидуально, действие  социально.

Морено и был прежде всего человеком действия (оттого его письменные творения — хотя и они тоже действие, но иного рода,- достаточно небрежны и часто противоречивы). Он полагал, что в каждом человеке живет жажда действия; именно в действии, прежде всего, проявляются спонтанность (Искра Божья) и креативность, которые не накапливаются, а требуют непосредственного действенного воплощения. Вероятно, с этим связано то, что Морено пробовал (и проявил) себя во многих областях, где он не был специалистом; он расширял границы бытия, он трансцендировал. По образованию, как уже сказано, он был врачом общего профиля, не специализировавшимся в области психиатрии, но врачом необычным. Например, он мог разыгрывать с больным сцены из его — больного — жизни. В годы, предшествовавшие 1-й Мировой войне Морено, работая как врач с венскими проститутками и выслушивая их жалобы на трудности жизни, предложил им создать группы самопомощи и самоподдержки — что абсолютно нестандартно для медицинской практики того времени. Сам Морено полагал, что именно тогда родилась групповая терапия ( в чем был, вероятно, не вполне прав: в основном приоритет признается за американцем Дж.Пратом, в 1905 г. начавшим собирать группы больных туберкулезом). В психиатрию и собственно психотерапию, где Морено заслужил наибольший авторитет, он пришел лишь в 30-е гг. в США, с незначительным опытом психоаналитической подготовки.  В годы Первой Мировой войны, работая в лагерях для беженцев, Морено создает социометрический тест, послуживший основой первой в истории теории малых групп, а также микросоциологии и социальной психиатрии. После войны Морено активно участвует в работе немецкоязычного журнала «Демон» (пусть не пугает название: Демон — имя древнегреческого бога, побуждающего человека к разнообразным поступкам; «бог данного мгновения»; вспомним Демона Сократа)- участвует как автор (наряду с М.Бубером, Ф.Кафкой, М.Шелером, А.Адлером и другими замечательными людьми) и организатор. В 20-е гг. начал работу организованный Морено  театр импровизации (впоследствии — театр спонтанности), о котором речь ниже; креативность Морено поражает. Медик общего профиля — создатель особого направления психиатрии; не социолог — но создатель особого направления социологии; не имеющий специальной подготовки режиссер-новатор; кроме того поэт, эссеист, а также инженер-дилетант — создатель прообраза магнитофона.

Психодрама, по Морено, родилась как особый театр 1 апреля 1921 г. Вероятно, можно уточнить — это был прообраз будущей психодрамы, основанной на триадическом единстве социометрии, групповой терапии и собственно психодрамы. В дальнейшем родился театр импровизаций (позднейшее название — театр спонтанности). Но — что это был за театр?

Известно, что со средних веков актеров не хоронили в пределах кладбищ; считалось (и особого типа традиционалисты часто и сейчас считают так), что театр — дело богохульное; некто (автор, режиссер) дерзает создавать новую реальность, разрезав мир на две половины, в одной из которых творится эта самая реальность, в другой — сидят зрители. В первом приближении — похоже. Не вдаваясь в споры по этому поводу, отметим, что Морено  видел истоки своего театра даже не в театре античном, (который, кстати, нисколько не претендовал на создание новой реальности, но воплощал реальность как таковую — реальность мифа, первоначально заданную хором с последующим — в истории театра — выделением ролей, сообщавших о судьбах героев), а в первобытных прообразах театра в магическом целительстве. Понятие «катарсис» — одно из центральных для Морено и взятое, естественно, у Аристотеля, наполняется иным смыслом: по Аристотелю, катарсис возникает у зрителей соответственно особой театральной форме — трагедии, имитирующей жизнь; Морено же интересует не формальная, а содержательная сторона дела, психологические истоки катарсиса, и прежде всего не у зрителей, а у актеров, но  не воплощающих чужой — сценарный или режиссерский — замысел, а импровизирующих на темы  собственного бытия. Морено сложно относился к традиционному театру, считая, что тот, утратив дух импровизации после итальянского театра ХУШ в., занят реанимацией культурных консервов и не дает актеру свободы. В театре Морено не роли рождались из замысла спектакля, а наоборот — спектакль рождался из актерских импровизаций; лишь перед началом спектакля каждый актер обозначал роль, которую собирался творить. Что тогда роль? В этом контексте — творческое самоисследование и саморазвитие (если роль не консервирована)  во взаимодействии с другими.(Близко  тому, что исповедовал в своей театральной системе М.Чехов, которого Морено высоко ценил).Творческое самоисследование — реализация креативности и спонтанности. Драма — с позиции Морено -не имитация реальности, а продолжение жизни и действия.»Спонтанность и творчество актеров  стало нашей главной заботой» (Психодрама, М., 2001, с.32). Актер-пациент вступает в более свободный и широкий мир, по-новому видит вселенную и обретает способность к новому развитию.

Таким образом, театр импровизаций (спонтанности) изначально мыслился как особая духовная практика.

Этот театр — основа одной из трех составляющих психодрамы как психотерапевтической системы, включающей триединство социометрии, групповой терапии и психодрамы. Рассмотрим с интересующей нас позиции социометрию и групповую терапию.

Социометрия определялась Морено двояко — как экспериментальный метод и как наука об обществе. В качестве экспериментального метода социометрия выступила как новый для западной психологии метод исследования — естественный эксперимент, позволяющий проводить исследования в естественной жизненной ситуации; в качестве науки об обществе — как некая система представлений о социуме, воплощающей прежде всего заботу Морено о судьбах человечества и здоровье общества (отметим его новаторство в постановке проблемы здорового общества).  При  каких условиях человечество сможет выжить? Ответ Морено: если оно станет психотерапевтическим сообществом, т.е. сообществом, основанном на готовности и стремлении к Встрече, сообществом, в котором свободно разворачиваются и реализуются спонтанность и креативность. Задача создания такого сообщества — не экономическая,  как у Маркса, но задача прежде всего психологическая, реализующаяся, по крайней мере первоначально, через работу в малых группах. Человек должен быть духовно готов к возникновению нового общества, действенно почувствовав себя частью Человечества. Это происходит в развитии подлинных межчеловеческих отношений (принятый у нас термин «межличностные отношения» не вполне эквивалентен оригинальному «interpersonal relations»). Подлинные же отношения воплощаются в эмпатии как готовности увидеть мир глазами другого и в теле — самом глубоком типе отношений, одновременной взаимной эмпатии, когда исчезает психологическое и часто физическое расстояние, а для взаимочувствования и взаимопонимания не требуется языковое опосредствование. Понятие «Встреча» (которое, судя по последним исследованиям, именно у Морено взял М.Бубер) наполнено, напомним, духовным содержанием; со студенческой юности Морено видел во Встрече движение к Богу как всеединству. Это понятие лежит и в основе идеи групповой психотерапии: группа — место возможной Встречи.

Характерно отношение Морено к фрейдовой психологии. «Фрейд потерпел неудачу по двум позициям. В первую очередь это касалось его отрицания религии. Он лишился возможности познать экзистенциальный аспект вклада, сделанного святыми и пророками… Во-вторых, он остался равнодушным к социальным движениям… Маркс оставил себя настежь открытым для критики из-за пренебрежения в своем социальном анализе специфическими интериндивидуальными акциональными процессами. Фрейд же отказался переступать за пределы границ отдельного организма.» (Психодрама., с.24). И далее «Маркс видел человека как члена общества, а борьбу внутри общества – как его неизбежную судьбу. Фрейд смотрел на человека как на путешественника, проходящего путь от рождения до смерти. Окружающий космос был разбит вдребезги. Я вернул человека во вселенную» (Социометрия, 1958, с.263).

Исторически Морено оказался одним из первых, кто попробовал создать духовную психотерапию (наряду с К.-Г.Юнгом, Р.Ассаджоли) и первым, кто при этом основывался на христианстве — разумеется, понятым своеобразно.

Самоопределение и психодрама: процесс и ресурс

Самоопределение и психодрама: процесс и ресурс

Рассматривается процесс самоопределения как движения в смысловых пространствах (ситуативного, социального, культурного и экзистенциального). Дается характеристика типов активности соответствующих движению в каждом из пространств, а также рефлексивных переходов из одного пространства в другое. Ставится проблема поддержи самоопределения в сфере образования и методов ее осуществления. Дается характеристика психодрамы, как метода этически корректного и адекватного работе с самоопределением другого человека.

В последние четверть века тема самоопределения становится одной из наиболее остро дискутируемых как в психологической, так и в педагогической литературе.

Актуальность темы, на наш взгляд, обусловлена нарастанием глобальных изменений в обществе, порождающих  необходимость выработки собственного отношения к происходящему для каждого человека, стремящегося активно участвовать в событиях общественной жизни. Самоопределение становится составной частью самых различных процессов, связанных с принятием жизненно важных решений —  выбором профессии, поиском работы, определения своего жизненного пути.

Образование является той сферой, в которой помимо приобретения знаний создаются прецеденты и образцы самоопределения, формируются или же разрушаются образовательные и другие ценности, происходит возврат к культурным традициям или же их забвение, складываются человеческие отношения между участниками образовательного процесса или же, наоборот, изживается возможность глубокого душевного контакта между людьми. И то, по какой траектории пойдет процесс самоопределения, во многом зависит от личности преподавателя. Если сам он убежден в ценности образования, если его слова и действия совпадают (Зальцман, 2011), ценность образования будет воспринята его учениками. В противном случае она может быть утрачена и учениками. Другими словами, можно утверждать, что в сфере образования наряду с традиционным процессом передачи знаний, происходит также другой процесс — передачи способов самоопределения.

Особенно остро проблема самоопределения давала о себе знать в 1990-е годы, когда она проявлялась в самых различных контекстах в практической деятельности с разными людьми. До этого времени термин «самоопределение» практически не использовался. Тогда овзникла необъодимость разработки теоретических представлений о процессе самоопределения в данной специфической социокультурной ситуации, а также выработки способов поддержки и помощи в самоопределении, в которых испытывали нужду многие люди. Результатом работы в этом направлении явилось теоретическое представление о смысловых пространствах самоопределения, возможных типах и способах движения в каждом из них, что воплотилось в соответствующей схеме (Зарецкий, 1993). Данная схема описывает процесс самоопределения как движение в четырех смысловых пространствах: ситуативном, социальном, культурном и экзистенциальном.

table

Концептуальная схема смысловых пространств и  способов самоопределения /В.К.Зарецкий, 1993/. Стрелки, идущие вверх иллюстрируют рефлексивные переходы из одного смыслового пространства в другое. Стрелки, идущие вниз, иллюстрируют шаги реализации ценности в деятельности.

В ней представлены два основных способа самоопределения, имеющих решающие последствия для всей последующей деятельности. Социально-ситуативное самоопределение осуществляется по сиюминутным выгодам, которые предоставляет ситуация. С этической точки зрения, такой способ самоопределения, представляет собой использование ситуации и других людей, как средств достижения своих личных  целей. Для продолжения такой деятельности нужен внешний источник питания, поскольку у нее отсутствует внутренний смысловой стержень. Смысл лежит во вне: » я это делаю, потому что мне это нужно для другого». Сама деятельность разворачивается по  схеме «цель — средство — результат». Когда цель достигнута, самоопределение будет происходить заново. И не факт, что в новой ситуации  деятельность не приобретет иную направленность.

Другой способ самоопределения — «культурно-ценностной» или культурно-экзистенциальный». В этом случае человек в ходе самоопределения поднимается над ситуативными выгодами и социальными целями, видя себя частью более широкого культурного целого. Он задает другие вопросы: «какой смысл может иметь это для меня, какое отношение имею я к этим проблемам?».

Самоопределение, осуществляемое по жизненному смыслу ситуации, — более глубокий и качественно иной процесс. В образовании такое самоопределение выступает как принятие жизненно важного решения: почему я решаю этим заниматься, за что я принимаю на себя ответственность, насколько я осознаю важность своего участия в решении этой проблемы, каковы последствия моего решения, если я приму ответственность или откажусь от нее.

Ситуативному типу самоопределения соответствует активность, описываемая схемой «ориентировка-исполнение-контроль», развитой в психолого-педагогических исследованиях, проводимых под руководством П.Я.Гальперина в 50-70 годы. Здесь личность низведена до субъекта, осуществляющего ориентировку в условиях и обстоятельствах решения задачи, заданной извне. Рефлексия редуцирована до контроля. Вполне закономерно, что теория, в рамках которой развита данная концептуальная схема, именуется теорией формирования умственных действий.

Выход в социальное пространство возможен через более высокую форму рефлексии – оценку результатов. Тогда действия становятся не только сообразными обстоятельствами, но и подчиненными внутренней, поставленной субъектом цели. А жизненная активность приобретает вид деятельности, описываемой ставшей классической гегелевской схемой «цель – средство — результат».

Однако активность, разворачиваемая только в рамках данной схемы, имеет дискретный характер. Цель достигается, а как выдвигается новая цель — неясно. Можно предположить, что именно здесь «вклинивается» процесс самоопределения в виде рефлексии собственной деятельности. Через анализ не сиюминутных результатов, а долговременных последствий, человек обретает возможность выхода в культурное пространство.

Этот момент представляется принципиальным для сферы профессионального образования. Очень часто учащиеся ставят локальную цель — поступить в учебное заведение. Цель достигается, а дальше…  Новые цели ставятся и достилаются уже вне сферы образования, а обучение в вузе становится неким «вынесенным за скобки» жизненным контекстом, активность в котором адекватно описывается схемой «ориентировка — исполнение – контроль». Главное — понять, чего хочет и какие требования выдвигает преподаватель, выполнить их, и тогда удастся сохранить свое место в вузе. Естественно, что эффективность обучения при этом не может быть высокой, так как реальное образование происходит за пределами учебного заведения.

Выход в культурное пространство может быть реализован через рефлексию деятельности в форме анализа последствий: «что будет, если продолжить учебу в вузе, не ставя вопрос, зачем мне это нужно?» Анализ последствий обнажает замыслы. При осознании собственных замыслов, культурно ориентированных, процесс образовании обретает «стержень», на который начинают «нанизываться» знания, опыт, навыки. Фактически только в этом случаи можно говорить о том, что происходит образование, становление человека и профессионала, самоопределяющегося  некоей культурной традиции, придающей его деятельности более широкий смысловой контекст (Алексеев, 2002).

Однако и на этом уровне происходит самоопределение — в форме установления ограничений на замыслы и действия. Активность, разворачиваемая по схеме «замысел — реализация – рефлексия», неизбежно приводит к необходимости согласования различных замыслов между собой, установления отношений между ними. Здесь возможны два исхода. Можно «провалиться» на социальный уровень и редуцировать долговременный замысел до локальной цели. А можно подняться «вверх», выйти в экзистенциальное пространство, где происходит самоопределение в ценностях, а сами замыслы приобретают этические, нравственные ограничения. Самоопределение выражается здесь в добровольно, осознанно принимаемых на себя ограничениях на свои замыслы и действия, в также в осознании ответственности за свои «деяния».

В запуске, стимуляции, поддержке этих процессов видится один из важнейших смыслов образования, разработки приемов и способов психолого-педагогической поддержки развития личности, раскрытия ее творческого потенциала, описываемого формулой «самоопределение + самопреодоление». Самоопределение  как установление внутренних ограничений на собственную деятельность, самопреодоление — как расширение границ собственных возможностей, направленных на реализацию замыслов, осуществляемых в рамках принятых ограничений.

Развиваемые концептуальные представления о самоопределении ставят вопрос об определении ограничений на применение психотехнических и организационно-деятельностных методов в образовательном процессе.

Человека, находящегося в проблемной ситуации и испытывающего затруднение, блокаду, можно образно сравнить с подброшенным вверх мячиком, остановившимся в «точке зависания». В этой точке тело обладает большой кинетической энергией, но в то же время его движению легко придать любое направление, достаточно лишь слегка «подтолкнуть», совершив несложную манипуляцию. Именно здесь, с нашей точки зрения, проходит «граница допустимого», появляется основное ограничение на психологическую работу с самоопределением – запрет на любую манипуляцию.

Разработка теоретического представления о самоопределении как движении в смысловых пространствах поставила проблему анализа, отбора и разработки методов, способствующих саморазвитию личности, а не оказывающих на нее формирующих и манипулятивных воздействий путем введения человека в блокаду и выведения из нее в «нужном» направлении. Необходимо установить этические ограничения как на научно разрабатываемые способы психолого-педагогической поддержки самоопределения в образовании, так и в образовательной практике, в той или иной мере затрагивающей процесс самоопределения.

Далее мы остановимся на одном из методов, который считаем этически корректным и адекватным для психологической поддержки саморазвития и самоопределения личности в сфере образования. Речь пойдет о психодраме. В ходе развертывания психодраматического действия есть возможность моделировать психологические проблемы личности в процессе ее профессионального и жизненного самоопределения.

Метод психодрамы был создан Я.Морено как средство решения различных индивидуальных, групповых и социальных проблем. Я.Морено создал свой метод, оказывая помощь различным слоям населения и наблюдая за тем, какие процессы в больших и малых группах способствуют лучшей социальной адаптации, физическому и психическому здоровью, а какие, наоборот, приводят к деградации отдельных людей и целых сообществ (Морено, 2008).

Ему принадлежит сама идея групповой психотерапии, ставшей важнейшим социальным изобретением ХХ века. Метод Я.Морено делает возможной истинную встречу людей (в экзистенциальном смысле) через обмен ролями и высвобождение творческой сущности каждого человека через игру. Понятие «встречи» как достижения истинных аутентичных отношений, глубокого взаимопонимания и взаимопроникновения и воплощения Божественного дара сотворчества, а также понятие «игры» как выражения спонтанности и креативности относятся к центральным в психодраматической концепции Я.Морено (Гриншпун, Семенов, 2012).

Краеугольным камнем подхода Я.Морено является его ролевая теория. Согласно этой теории, жизнь человека во многом определяется его ролевой гибкостью и способностью менять различные роли и осваивать новые. Это качество приобретает особое значение для адаптации и выживания в периоды социальных перемен и жизненных кризисов. Другим важнейшим основанием метода выступает идея креативности и спонтанности как внутренней сущности человека, которую необходимо разбудить и развить, что сразу делает человека более сильным и гибким. В конечном счете, цель психодрамы — поиск более эффективных путей для решения психологических проблем разных уровней, начиная с экзистенциального и кончая обыденным, бытовым. Психодрама призвана разбудить спонтанность и креативность поведения.

Психодрама — метод психотерапии, в ходе которого проблемы разыгрываются, как сцены в театральном действии. Она предполагает спонтанное проживание в коллективном взаимодействии реальных и воображаемых событий, чувств, мыслей, идей своего внутреннего мира в условном пространстве сцены. При этом «драматическое» понимается в психодраме не как театральность, а, скорее, как ролевая гибкость, как воплощение идеи о том, что человек может менять роли, пересматривать и переделывать события своей жизни, как если бы они были драматическим сценарием, а он — драматургом.

В ситуациях жизненного кризиса и принятия судьбоносных решений, обладающих большой степенью неопределенности, где ломаются, оказываются неэффективными сложившиеся привычные формы повеления, а новые еще не освоены, особенно важным бывает в условном пространстве сцены и при поддержке группы опробовать те или иные роли и новые решения, проверив их на соответствие своим чувствам и желаниям, разыграть будущие события, которые кажутся пугающими и невыносимыми, выработать эффективную линию поведения в этих событиях. Разыгрывание сложной ситуации как уже случившейся позволяет человеку осмыслить и принять ее, а не  отодвигать и не прятаться от того, что  неизбежно должно случиться. Например, перспектива остаться без работы после окончания учебного заведения кажется настолько ужасной, что парализует поисковую активность, а роль безработного — настолько неприглядной, что человек стыдится ее, никак не может ее принять. Тревога, связанная с этим, может быть настолько сильна, что все силы человека уходят на борьбу с ней, а не на поиск эффективного решения проблемы. При высоком уровне тревоги наступает полный паралич конструктивной активности.

Как показывает опыт, разыгрывание роли позволяет «примерить ее», увидеть в ней разные стороны, психологически подготовить себя к ней, наконец, не переживать все чувства, связанные с ней исключительно «внутри себя», а получить поддержку от группы. Проблема, переработанная совместно с понимающими и доброжелательно настроенными людьми, способными оказать поддержку, перестает быть стрессовой и угрожающей; в результате происходит мобилизация душевных ресурсов на ее решение, а не на борьбу с тревогой.

В ходе психодрамы человек вместе с другими членами группы, которые благодаря эмоциональной вовлеченности также прорабатывают свои проблемы, отреагирует на тяжелые прошлые чувства, которые блокируют его душевные силы и креативность, исследует себя, свой внутренний опыт, свои реакции и чувства, что позволяет ему перейти на новый уровень самопонимания и самоосознания.

Итак, психодрама будит активность, спонтанность, освобождает заблокированную психическую энергию, способствует росту самопонимания и чувству близости с другими людьми. Психодрама моделирует внутренний опыт человека, что позволяет людям ощутить реальность внутреннего опыта, «пощупать» его (поскольку в психодраме все идеальное, даже чувства, может материализовываться в виде ролей), почувствовать всю степень влияния внутренних событий на собственную жизнь и ту силу, которой обладает человек, способный управлять своими внутренними событиями и состояниями.

Благодаря «материализации» человек получает возможность моделировать проживание в различных сценариях самоопределения, увидеть их со стороны и отнестись к каждому из этих сценарием, приняв осознанное решение, т.е самоопределиться. Психодрама дает возможность «компактно», «здесь и теперь» представить сложную целостность «бытия» в разных пространствах, их связь между собой, связь между действиями и последствиями, сиюминутными решениями и жизненной траекторией. И, таким образом, человек может принять осознанные решения в ситуациях, требующих самоопределения, и в этом смысле обрести реальную свободу, свободу от обстоятельств, от внешних воздействий, от целенаправленных манипуляций, достичь гармонии между конгруэнтностью, т.е. действием по внутреннему импульсу, самоощущению и ответственностью, производной от видения своего действия в более широком целом, в пределе – культурно-историческом контексте.

zaretskiy

Зарецкий Виктор

Кандидат психологических наук, профессор кафедры индивидуальной и групповой психотерапии факультета консультирования и клинической психологии Московского государственного психолого-педагогического университета.

semyonov

Семёнов Виктор

Кандидат психологических наук, доцент кафедры психотерапии и психологического консультирования  Московского института психоанализа.

Литература

  1. Алексеев Н.Г. Проектирование условий развития рефлексивного мышления // Диссертация в виде научного доклада на соискание ученой степени доктора психологических наук. М., 2002.
  2. Гриншпун И.Б., Семенов В.В. Духовные основы классической психодрамы // Журнал практического психолога, специальный выпуск «Психодрама: история, теория и практика», №6, 2012
  3. Зальцман К.Г. Книжка для раков. Книжка для муравьев. М.: изд-во Отто Райхль. 2011.
  4. Зарецкий В.К. Исходные методологические представления о движущих силах саморазвития личности в образовательных системах (разработка приемов развития творческого потенциала личности студента). – В кн.: Психолого-педагогические вопросы продвижения личности в многоуровневой системе обучения // Обзорная информация. Проблемы непрерывного образования. Вып.2. М., НИИВО, 1993.
  5. Морено Я.Л. Психодрама. – М.: Психотерапия, 2008.

О судьбе психологических практик, культурных контекстах и испытании десемантизацией

О судьбе психологических практик, культурных контекстах и испытании десемантизацией

Статья посвящена рассмотрению психологических практик, в особенности групповых и семейных, в контексте динамики культурной ситуации рубежа веков. Процессы десемантизации, наблюдаемые в разных сферах культурной практики и обычно связываемые с феноменом массового сознания, рассматриваются применительно к «расширенному воспроизводству психологических практик». Рассмотрение их в более широком культурном контексте делает возможным новый взгляд на историю психотерапии и ее место в системе «личность-культура».

Побойся пустыни, стоящей за словом,
ЗА этим кинжальчиком остроконечным!
Как трудно быть вечным. Как трудно быть новым.
И как все трудней быть и новым и вечным.

Юнна Мориц

Много лет назад по Москве гулял явно привезенный издалека пластиковый пакет с довольно точной – без подрисованных усов и даже особых цветовых искажений – копией «Моны Лизы». Крупная белая надпись гласила: “Sorry, Gioconda!” И никому не надо было объяснять, за что “sorry”: по меньшей мере, за предсказуемую судьбу любого пластикового пакета, но не только…

Культурологи и искусствоведы немало лет дискутируют о проблеме подлинника и копии, и даже в их мире материально неизменных объектов это заслуживающий внимания и размышлений разговор – особенно в сегодняшнем знаковом поле спутанных контекстов и доступности любых визуальных изображений.

В «живых» социокультурных практиках все соотношения подлинного и поддельного неуловимы и изменчивы, а воспроизведение «один в один» может оказаться бессмысленным и даже разрушительным. К тому же, название той или иной практики отрывается от ее содержания с легкостью необычайной – это вам не табличка в ногах музейного экспоната.

Если рассмотреть психологические и психотерапевтические практики не сами по себе, а как частный случай социокультурных практик – пусть даже и особого рода, с чем психотерапевту было бы странно спорить, — то к ним вполне применимо многое, что касается и других «третичных артефактов» (М.Коул, 1997). Психотерапия переживает не только собственные кризисы развития, но и встраивается в более широкие процессы, происходящие в семиосфере – и, в свою очередь, влияет на эти процессы. «Мыслящие миры» различаются, но связаны: «Неразложимым работающим механизмом – единицей семиозиса – следует считать не отдельный язык, а все присущее данной культуре семиотическое пространство» (Лотман, 1996) И далее: « Представим себе в качестве некоторого единого мира, взятого в синхронном срезе, зал музея, где в разных витиринах выставлены экспонаты разных эпох, надписи на известных и неизвестных языках, инструкции по дешифровке, составленные методистами пояснительные тексты к выставке, схемы маршрутов экскурсий и правила поведения посетителей. Поместим в этот зал еще экскурсоводов и посетителей, и представим себе это все как единый механизм (чем, в определенном отношении, все это и является). Мы получим образ семиосферы» (Лотман, 1996).

На сегодняшний день тот «уголок зала» — небольшой и не так уж давно появившийся, — который занимают психотерапевтические и психологические практики, сильно увеличился, в нем стало довольно людно и шумно. За «расширением экспозиции» легко не заметить, что многие происходящие процессы уже знакомы более традиционным практикам – например, художественным. При всей нелюбви автора к тяжеловесной терминологии, здесь без нее не обойтись: в наблюдаемом поле становления, развития и функционирования психологических практик явно прослеживаются тенденции, характерные для экспансии массовой культуры.

Одна из них — тенденция к десемантизации, то есть «утраты обозначающим соотнесенности с обозначаемым», и именно на ней хотелось бы остановиться подробнее. Об этом много говорят в связи с «масс медиа», победным шествием информационных технологий, актуальным искусством — все это интересно, но на первый взгляд не затрагивает напрямую нашу повседневную работу: встреча клиента и терапевта происходит на суверенной территории и по особым правилам, за ней стоят свои традиции и свой язык взаимодействия. Не иллюзорен ли этот суверенитет – вот в чем вопрос. Клиент и терапевт вряд ли могут быть свободны от великого множества культурных контекстов – уж хотя бы потому, что существуют в языковой среде. Наиболее ярко и явственно культурные контексты вплетаются в те психотерапевтические практики, которые им изначально открыты более других – в групповую и семейную психотерапию. Примеров можно было бы привести немало, но достаточно и одного: вспомним, как изменилось содержание того, что происходит в так называемых «группах личностного роста» по сравнению с «первоисточником» за несколько последних десятилетий. Нравится нам это или нет, но здесь мы явно имеем дело с частным случаем какого-то более общего процесса обрыва контекста – или, если угодно, корней — а с ними и смысловых связей. Если посмотреть на психотерапевтические и психологические группы именно как на социокультурную практику, мы увидим какие-то аспекты общей культурной динамики, в которой изменение места и смысла групп в жизни становится хотя бы заметно.

Между тем, в отношении психотерапевтических групп существует прочное убеждение, что о них известно все. Все изучено, посчитано, диссертации защищены — «следствие закончено, забудьте». В рамках той исследовательской парадигмы, которая дала тысячи эмпирических исследований, это и в самом деле так. Современному исследователю, как кажется, остается упорядочивать и систематизировать, а также привести свое исследование в соответствие «требованиям момента». Ну, хотя бы так: «1. Апробированная исследовательская Программа эффективности групповой работы с населением. Концепция проведения независимой комплексной психологической экспертизы российских и зарубежных методов групповой работы с населением. 2. Проекты создания нормативных средств контроля, коррекции и анализа состояния групповой работы….»

Это не министерский циркуляр, а вводная часть методического пособия «Групповая работа. Стратегия и методы исследования». (В.В. Козлов, 2007).

Ну что же, на сегодняшний день в нашем «музее» намечается такая вот… экскурсия, и не одна. В пространстве семиосферы бывало всякое, оно живое, в нем все время происходит движение, а естественная попытка упорядочить этот процесс – тоже только часть и частность: «Стереотип истории литературы, построенный по эволюционистскому принципу, создавался под воздействием эволюционных концепций в естественных науках. В результате синхронным состоянием литературы в каком-либо году считается перечень произведений, написанных в этом году. Между тем, если создавать списки того, что читалось в том или ином году, картина, вероятно, была бы иной» (Лотман, с 169).

И здесь мы вынуждены вспомнить о том, что происходящие в психотерапии – и особенно в групповой – процессы тоже зависят не только от того, что думают, говорят, пишут и делают профессионалы – но и от того, какой смысл всему этому придает клиент (группа). И все это вместе пронизано и переплетено связями с другими процессами, происходящими в нашем общем «музее».

В самом деле, разве обращение к групповой психотерапии для сегодняшнего клиента – хоть российского, хоть западного — может значить то же самое, что значило для человека, допустим, 60-х? И разве не меняется любая идея по мере того, как ее «обживают» и практикуют разные люди, да еще десятилетиями?

Предельно «технологичный» и даже несколько карикатурный в этой своей рецептурности Клаус Фопель и то пишет в предисловии к «Технологии ведения тренинга»: «Начало 1970-х годов ознаменовано «бумом» групповой работы. Привыкшим к обычному обучению (докладам, дискуссиям, лекциям и академическим семинарам) психологам открылся новый мир. Они учились говорить от первого лица, выражать свои чувства, свои тайные желания и личный опыт. Мир групповой работы стал увлекательным приключением для душ и умов, в психологических группах много смеялись, плакали и любили» (Фопель, 2003). И было бы как-то даже странно не вспомнить в связи с этим пассажем – а у российских психологов-практиков старшего поколения тоже есть что вспомнить о первых группах непосредственного опыта, — чем были для участников эти группы «там и тогда». То есть – в каком воздухе и на какой почве они стали для нас тем, чем стали, — и что происходило со всем этим дальше.

И если существует само понятие «судьба идеи», то в отношении практик, в которых встреча и взаимодействие живых людей является самым главным, это и подавно процесс. Групповая психотерапия, возможно, располагает каким-то универсалиями, общими для различных школ и подходов – но, как представляется, одной из них как раз и является ее контекстуальная чувствительность. Если бы групповая психотерапия не была адекватна культуре и жизни, она бы не работала. Культура же, как и жизнь, бывает разная: «времена не выбирают, в них живут и умирают». Давайте заглянем в тот раздел нашего общего «музея», где живет культурная память «золотого века» групповой психотерапии: 60-е и около. И на этот раз постараемся помнить – re-member – о полувековой истории, отделяющей нас от того времени.

Литературные памятники: иные голоса, иные комнаты

В те давние годы, когда многие групповые практики еще были более или менее «катакомбными», их родство с проектами, ориентированными на освобождение человеческого потенциала, изменение жизни к лучшему и прочими великими иллюзиями, было очевидно. Психотерапия всерьез «мыслила себя как часть некоего крупного проекта по переустройству общества» (А.И. Сосланд, 2006). Собственно, мало кто из «наших великих» удержался от заявлений о том, что хорошая терапевтическая группа – это модель мира и как его отражение, и в ином смысле слова «модель». Как сказано у одного невероятно популярного в 60-е – и наглухо забытого сегодня — поэта: «авантюра не удалась – за попытку спасибо»

Якоб Леви Морено, создавший психодраму, но еще и много сделавший для распространения и признания групповой психотерапии в профессиональном сообществе, с самого начала видел в ней не просто удобную форму, а нечто действительно необходимое страдающему миру: «Мир, в котором живем мы все, далек от совершенства, несправедлив, а порой и аморален» — пишет Морено в работе «Спонтанность и катарсис», там же говорит и о том, что именно в терапевтической группе «обычный человек может подняться над этим миром и стать «представителем», голосом человечества: «Маленькое и незначительное существование здесь поднимается, обретая достоинство и уважение». (Морено, 1987) Почти анекдотические – глядя из сегодняшнего дня — истории о том, как «Джей Эл» уже в послевоенные времена предлагал свое посредничество то для разрешения территориальных споров СССР и Китая, то по поводу зашедшей в тупик Вьетнамской войны, говорят не только об амбициях Морено, но и о его вере: «Он верил, что обмен ролями поможет достичь взаимопонимания и мира и что, проигрывая в драматическом действии социальные или политические конфликты, люди могут построить новый социальный порядок». (Р. Марино, 2001)

При всех теоретических и человеческих несходствах Морено и Карла Роджерса мы легко можем услышать ту же «забытую мелодию для флейты» во многих высказываниях одного из создателей и лидеров практики «групп встреч». Трудно судить о том, было ли это и в самом деле лишь реализацией мечты Морено – возможно, не только. Возможно, сам воздух 60-х генерировал веру в изменение, в «прорыв» — как тут не вспомнить лозунг революционной Сорбонны 68-го: «Будьте реалистами – требуйте невозможного!» Роджерс верил, что «фасилитаторский» тип взаимодействия может проявляться не только в психотерапевтической группе, но и в любом другом контексте. И если этому научатся многие и повсюду, что-то действительно изменится и для воюющих, и для отчаявшихся когда-либо договориться, и для утративших надежду быть услышанными: «Наш подход обращается к самым глубоким слоям человеческой личности и позволяет преодолеть враждебность», — говорил он. ( цит. по Е. Сидоренко, 2001) Искреннее желание показать «городу и миру», что можно соединить социальное и индивидуальное иначе – то есть лучше, — чем это бывает в настоящем социуме, витает над многими страницами хороших книг, написанных замечательными практиками: «Свободы сеятель пустынный, я вышел рано, до звезды…».

В статье, написанной в 80-е, то есть немного позже, и посвященной роли Зигмунда Фулкса в развитии групповой психотерапии, Малколм Пайнс говорит о не всегда осознаваемой даже профессионалами особой связи групповой психотерапии с культурным контекстом: «Психотерапевтические техники являются особыми формами человеческого взаимодействия и связи, то есть отношений. Они вплетены в культурный контекст, из которого могут быть извлечены лишь искусственно – и тогда рассматриваются как фигуры, лишенные фона, «второго плана». (…) Время и пространство психотерапевтической ситуации в группе разделяются всеми ее участниками, а не только одним экспертом-профессионалом и одним его пациентом, а это означает совместную ответственность за само создание психотерапевтической ситуации. Это новая форма человеческой связи с новыми же потенциальными возможностями, — группа, которая может сформировать свою собственную культуру (…) Подход Фулкса состоял в том, чтобы следовать всему, что его группы хотели внести в содержание своего взаимодействия или оставить за его пределами, а затем работать с последствиями этих действий». (М. Пайнс, 1983)

При всей сдержанности интонации здесь явно присутствует мысль о принципиально иной – помноженной на число участников, если выразиться несколько механистически – контекстуальной чувствительности групповой психотерапии, о ее потенциале отражения и трансформации воздействий знакового поля, «духов времени».

Вернемся к революционным 60-м, сделавшим терапевтические группы – на Западе, во всяком случае — заметным явлением. Когда, как не в это время, идея «совместной ответственности за само создание психотерапевтической ситуации» могла быть так понята и принята, так отвечать умонастроениям эпохи…

В одном тексте Карла Роджерса – очень важно рассмотреть эти высказывания не вырванными из культурного пейзажа, а на его фоне — сказано: «У меня вызывают недоверие люди, которые эксплуатируют существующий ныне интерес к группам. По-видимому, они просто хотят получить рекламу, примкнуть к популярному движению». (цит. по Е. Сидоренко, 2001) Это написано в 1970 году – когда интерес к группам уже стал влиять на их образ в культуре, а «популярность движения» вовлекла в его орбиту столько и таких ведущих, что Роджерс прямо пишет об «антитерапевтических» особенностях и способах поведения. Наблюдений, видимо, было достаточно. Но, может быть, дело не только в этом: просто что-то уже заканчивалось или необратимо менялось. Может быть, звездный час энкаунтер-групп в Америке миновал или почти миновал и наставали совсем другие времена…

Лучшее, что сказано о конце американских шестидесятых – не календарном, а по сути – да еще и в декорациях, отчетливо напоминающих Эсален, да еще и с героем, очень похожим на Фрица Перлза, — сказано, конечно же, не психологом и не психотерапевтом. Не могу не поделиться с читателями-коллегами этим описанием, принадлежащим перу Кена Кизи. Да-да, того самого: «Пролетая над гнездом кукушки» — Николсон в вязаной шапчонке, страшная сестра Рейчел, психушка как квинтэссенция несвободы и, между прочим, очень занимательный образ психотерапевтических групп, проводимых отнюдь не фасилитаторами. Итак, Кен Кизи, эссе «Демон Максвелла»:

«Студенты выходили с его семинаров выбеленные телесно и духовно, как из старой прачечной. Его метод группового омовения назывался «Промывание мозгов по Вуфнеру». Однако сам доктор предпочитал называть его Реализацией Гештальта.

(…) Он снимает очки, рассматривает присутствующих, пока те не начинают ерзать, и начинает говорить.

— Моя задача проста: я хочу, чтобы вы осознали себя здесь и сейчас, и я буду препятствовать любой вашей попытке улизнуть от этого ощущения»

Дальше, представьте, описывается техника «горячего стула», рассуждения доктора о страхе пустоты и «демоне Максвелла», о раздвоенном сознании западной цивилизации – в общем, очень занятный текст, просто находка для иронической хрестоматии. (Сегодняшние студенты-психологи, слыша это описание сессии, зачастую бывают шокированы: что, так можно? так бывает? какой же это метод – гештальт, психодрама или что-то еще? Приходится отвечать вопросами на вопросы: можно кому? бывает где и когда? «гештальт» и «психодрама» как они практикуются сейчас или полвека назад? Искушать юные умы контекстами, в которых они еле ориентируются, неразумно – но оставить их в состоянии исторической амнезии тоже как-то не совсем честно…)

Вернемся, однако, к тексту:

«А встретиться с доктором Вуфнером мне довелось и того позже. Это произошло через десять лет – весной 1974 года в Диснейленде».

Автор пишет сценарий для Голливуда по собственной повести – понятно какой, — сценарий у него не идет, родители болеют, он посещает «для вдохновения» больницу, где когда-то работал ночным санитаром и почти случайно оказывается вместе с ее главным врачом на съезде психиатров. Доктор Вуфнер должен выступать, но его нигде не видно.

«За время, проведенное на балконе, я осознал, что находился в плену иллюзий. Только законченный кретин мог надеяться увидеть того же дикого проповедника в нынешней атмосфере всеобщего оцепенения» (курсив мой – Е.М.)

Потом оказывается, что старик там, только узнать его нелегко: инвалидное кресло, последствия инсульта. А что до дикого проповедника – тут как раз все в порядке, только это уже не принято. Речь Доктора Вуфнера пропитана горечью и вызовом – его показывают публике как анахронизм-диковину, а съезд психиатров живет отнюдь не по эсаленовским правилам. Вуфнер блистательно бестактен и при этом понимает, что «индустрия психического здоровья» непробиваема:

«Вы выходите на эту баррикаду лишь с одним оружием. Может, кто-нибудь скажет, с каким? А? Какие-нибудь догадки или предположения? Я помогу. Кто оплачивает это августейшее собрание?

Все молчат. Весь зал погружается в гробовую тишину. И тогда старик издает презрительное хрюканье и разворачивает салфетку, на которой изображены логотипы спонсоров съезда»..

Он и дальше ведет себя очень нехорошо, этот герой, «похожий на Перлза». Он говорит ужасные вещи: единственное, что я могу сделать, это привести вас в чувство…и если вам покажется, что существование здесь и сейчас слишком тяжело для вас…проще всего присоединиться к счастливым гиппопотамам. (Кен Кизи, 2004)

Обиженные гости съезда долго не могут придти в себя после этого безобразия, но постепенно преодолевают неприятный осадок, смеясь над стариком и пародируя его акцент — уж не немецкий ли? Один молодой доктор говорит об этом смехе – «всхлипывание на могиле» … В общем, блестящее и печальное эссе, и совсем не о старом «властителе дум». О времени, расставании с иллюзиями, безумии и свободе – «о жизни, о жизни, и только о ней».

И вот к чему эта история здесь. Мы прекрасно ощущаем – в отличие от наших студентов – разницу между шестидесятыми и серединой семидесятых, эта разница была отнюдь не только «американской». Что было дальше, нам тоже известно. Но наши ощущения, а также вполне рациональный и основанный на литературных источниках анализ культурной динамики – если бы мы захотели предпринять таковой – никак не коснулся бы собственно психотерапии, ее истории и будущего, ее собственных культурных героев.

Группы, всерьез и разительно изменяющие жизнь человека – это, как представляется, часть какого-то более общего «умонастроения», общей веры в изменение, в поиск своей правды, в личностный рост, в раскрепощение чувств: будьте реалистами – требуйте невозможного!

С тех пор групповая психотерапия – впрочем, только ли групповая? – сильно попритихла и гораздо в большей степени идентифицирует себя не с дерзкими порывами, а с обслуживанием принятых форм оказания медицинской, психологической и социальной помощи. Это логично, поскольку и девиз «Изменим жизнь к лучшему» в последней четверти прошлого века ассоциируется вовсе не с движением за актуализацию человеческого потенциала, а с торговой маркой «Phillips». Призыв «Только за безнадежные дела стоит по-настоящему сражаться!» желающие могут увидеть на оранжевых футболках, продаваемых в сети «Экспедиция». Это игра в «последних романтиков», и не худшая из возможных.

Смысл, готовый к употреблению

«Множащиеся сейчас психологические службы – это не просто еще одна отрасль практической психологии. (…) Это историческое для судьбы нашей психологии событие.» — писал Ф.Е.Василюк в 1990 году. Цитирую эту замечательную работу по хрестоматии, изданной в 98-м ( Ф.Е. Василюк, 1998). Когда читаешь эти строки сегодня, двадцать лет спустя, остро вспоминаются профессиональные тревоги и надежды тех лет, которые нынче в публичном доминирующем дискурсе именуются исключительно «лихими». Все, о чем робко мечтали коллеги, ведущие вечерами какие-то самодеятельные никому не понятные группы в учебных аудиториях, запертых на ножку стула, сбылось – и как тут не вспомнить древних китайцев, у которых бытовало проклятие «Да сбудутся твои сокровенные желания» …

Групповая работа как инструмент психологической помощи признана. Программы утверждены, уровень подготовки специалистов планово повышается, такая-то психологическая служба создана по инициативе администрации такого-то региона, издано столько-то методических рекомендаций. Распространение «психологического» — текстов, практик, дипломированных специалистов – достигло невиданного размаха. Быстрое клонирование учебных программ и высших учебных заведений сделало свое дело, глянцевые журналы, телевидение и Интернет – свое. Заработали два мощнейших механизма тиражирования всего чего угодно. При этом опасности «рыночной» практической психологии видят и понимают все, а вот ее связь с официальным – как правило, академическим, но уплощенным, «гипсовым» стилем – не очевидна. Между тем, связь эта есть. Если угодно, ее не может не быть – она заложена в самом нашем постсоветском культурном наследии, в потребности профессионала в социальном одобрении, в том, чтобы быть понятым и принятым.

Когда речь заходит об экономике, мы часто встречаем словосочетание «запустить печатный станок», и сегодня даже далекие от экономической теории люди знают, что происходит при этом с покупательной способностью. Что происходит со смыслом и глубиной взаимодействия психотерапевтической группы, когда информационное поле перенасыщено «купюрами», не обеспеченными золотым запасом, тоже можно себе представить. Уже можно. Одним из серьезных искушений для всякого, кто думает о ведении психотерапевтических групп, является вера в то, что все уже описано и этими описаниями можно пользоваться.

И в самом деле, описано многое, есть и протоколы реальных сессий, и схемы, обобщающие чьи-то наблюдения за процессами, и описание «игр и упражнений».

Все это, разумеется, кто-то читает, степень иллюзорности, «морока» при этом зависит не столько от самих текстов – они как раз сплошь и рядом удивительно ровного среднего качества – сколько от профессиональных убеждений читателя. Тому, кто ищет всего лишь стимула для собственных размышлений, письменные тексты этого рода повредить не могут, он понимает, что имеет дело со своего рода «зеркальным лабиринтом», отражениями и тенями, и ни за что иное их не принимает. Если читатель к тому же прилично образован, то в чем-то он даже может «брать поправку» на время написания текста, а то и угадать какие-то первоисточники бойкой компиляции. А думает он при этом не об «играх и упражнениях» и не о «выборе интервенции», а все-таки о группе и о себе как части этой непростой и подвижной системы. Он понимает, даже и не задумываясь над этим специально, что смысл взаимодействию, будь то свободно плавающая дискуссия или структурированное упражнение, все равно придают сами участники, это их смысл. Понимает и то, что в разных группах все будет по-разному, включая действия ведущего, которые тоже редко когда можно полностью запланировать заранее.

Если «язык» группового взаимодействия в рамках того или иного метода – это родной язык, он густо переплетен связями, сложен и гибок, способен порождать свои «рифмы», «неологизмы», «двусмысленности» … Короче, ведет себя как любой живой язык. Но для того, чтобы пребывание в нем действительно стало подобно жизни в языковой среде, ведущий группу должен прожить собственное становление и развитие в этом качестве, пропитаться не только текстами метода, но и опытом, ощущениями. На это могут уйти годы, и так и должно быть.

Наивный же пользователь как психологических брошюрок, так и монографий относится к их текстам как к чему-то самодостаточному и воспроизводимому буквально.

Он словно верит, что в инструкциях ведущего свернут не потенциальный смысл, но значение, притом универсальное.

К текстам, описывающим групповое взаимодействие, он относится как к кулинарному рецепту, по которому можно приготовить настоящую еду.

Между тем, теория текста давно показала, куда ведет вера в совпадение кодов передающего и принимающего: «Таким образом, делается очевидно, что для полной гарантии адекватности переданного и полученного сообщения необходим искусственный (упрощенный) язык и искусственно-упрощенные коммуниканты: со строго ограниченным объемом памяти и полным вычеркиванием из семиотической личности ее культурного багажа» (Лотман, 1986)

Процесс, о котором довольно трудно — и порой нерадостно – думать в связи с делом, которому многие из нас верно служат и учат других, не может быть для психотерапии каким-то принципиально иным, чем для других социокультурных практик. Вера в однозначность – адекватность переданного и полученного сообщений – нуждается в этом самом «полном вычеркивании из семиотической личности ее культурного багажа». Возможно, мучительные размышления о том, зачем и кого мы учим или сомнения в отношении качества массовой психологической помощи – уже не наше «цеховое» или академическое дело, ибо процесс, происходящий в знаковом поле, втягивает в себя все. Как писал в одном из своих крошечных эссе Лев Рубинштейн: «Эта амнезия — не есть болезнь. Это такое здоровье» (Рубинштейн, 2008).

Что же есть такого в культуре рубежа веков, что никак не могло не затронуть психотерапевтические практики, и в особенности групповые…

Давайте заглянем в ближайший книжный магазин, где на полке раздела «Психология» стоят вперемежку переиздания «Толкования сновидений», неувядающий Эрик Берн, «Экспериментальная психология» Фресса и Пиаже, едва ли не полный Ялом в кошмарных переводах на скорую руку, брошюрки разной степени «желтизны» и официально одобренные руководства, где четко и однозначно изложены основные принципы, методы и приемы. Среди прочего – книги о том, как вести группы: «делай раз!» и «методика» прямо приведет к результату. Если мы повернем в соседний отдел, там наш глаз порадуют солидно оформленные тома, где любой может найти краткий пересказ «Войны и мира» и образцы правильных сочинений на тему «Духовные искания героев Толстого». Выйдя на улицу, увидим довольно качественные копии хороших картин, врезанных в городской пейзаж аккурат между парковкой и помойкой (Sorry, «Всадница»). В метро стало меньше щитов с надписью: «Психология – специальность ХХI века», но поставленный мужской голос вещает о «бесплатной психологической помощи при страхах, стрессах, горе» — сразу после рассказа о том, что большинство возгораний в жилых помещениях происходит по вине жильцов и призыва сообщать о подозрительных лицах куда следует. Над Ленинским проспектом в канун Пасхи реют разноцветные перетяжки с Десятью заповедями – поднимешь голову и взгляд упрется в «Не убий» …а через пару километров — в предложение заплатить налоги и спать спокойно или еще в какую-нибудь чушь.

Что угодно и с чем придется – название и стоящее за ним явление словно потеряли друг друга. Сочинения больше не сочиняют, и так во всем. Студенты-психологи, не участвовавшие в реальности вообще ни в одной группе, деловито спрашивают: «Список упражнений к зачету писать?» В одной очень престижной и претендующей на глубину ВУЗовской программе переквалификации «в психологи» на полном серьезе говорят, что настоящий тренинг личностного роста – это «est», «Лайф-спринг» и, простите, «Фиолетовые»; старого доброго Роджерса даже не упоминают. На участие в телемосте с Зеркой Морено во время довольно многолюдной 7-й Московской психодраматической конференции записалось 14 человек. Прописью: четырнадцать. «Клиповое сознание» уверено: все что угодно можно в любой момент скачать, а живьем-то зачем общаться с этой бабкой? «Одной из характерных и, увы, неистребимых особенностей нашей культурной ситуации является необходимость время от времени заново объяснять, кто есть кто и что есть что. Историко-культурная амнезия хоть и досадное, но непременное условие протекания культурных процессов, и с этим приходится считаться. Что же делать, если все время приходится напоминать об очевидных вроде бы вещах». (Лев Рубинштейн, 2008)

Отсутствие восприимчивости к контекстам все чаще ведет к тому, что психотерапевты и психологи–практики вообще не ставят перед собой задачи порождения чего-то цельного и связного. Если нет связи между ответами на вопросы «кто?», «с кем?», «где?», «когда?» и последующими, получается чепуха.

Известная всем нам с детства игра, когда другие ответы прочитать нельзя, поскольку бумажка заворачивается – только в конце зачитывается рваный, абсурдный и потому порождающий неожиданные и веселые стыковки текст. Игра эта потому и дает свой вечный комический эффект, что в ней процедура обессмысливания управляема, произвольна. Это делается нарочно, на то и игра.

И чем, по существу, отличаются бойкие тексты про «десять способов простить измену» от программ учебных курсов, где за 32 часа (академических) молодым людям преподаются «методики психологической помощи в кризисной ситуации»? И то, и другое – дайджест с оборванными контекстами, «фанера». Более того, стилистическая несовместимость обоих текстов и часто встречающаяся взаимная неприязнь их авторов ничего не меняют в главном: они делают общее дело. Не специально и даже с наилучшими намерениями поставляют в знаковое поле «бумажные купюры», симулякры, знаки искусственного линейного языка, за которыми пусто. Утрата обозначающим соотнесенности с обозначаемым на семиотическом уровне — это и есть десемантизация. (В.Г. Гак, Языковые преобразования. М., 1998)

Рассказывая о групповой работе, будь то психотерапия или развивающий личностный тренинг, авторы множества руководств описывают инструменты этой работы как если бы речь шла об инструментальной функции в предметном мире: упражнение на сплоченность, на контакт, на то и это. Между инструкцией и тем, что на самом деле произойдет с участниками группы, когда те ее выполнят (или нет), лежит огромное и загадочное пространство, в котором собственно и рождается смысл того или иного действия для самих участников. Предсказать вот этот самый смысл заранее невозможно, как невозможно полностью представить себе, что поймет и тем более подумает и почувствует человек, читая стихотворение. Если ему объяснят, что он должен понять и испытать, как это делается в средней школе, он, скорее всего, не испытает ничего. Чем более знакомой, понятной кажется инструкция, тем с большей вероятностью она будет понята однозначно, то есть окажется равна сама себе и тем самым бессмысленна. Многие известные групповые упражнения буквально убиваются самим этим знанием: если «сделать упражнение на доверие» и «доверять» — одно и то же, то внутренняя встреча с опытом доверия явно происходит не здесь и не теперь. Вот, к примеру, «групповое упражнение на доверие» вроде хорошо известных падений с поддержкой — оно часто делается в рамках учебных тренингов для психологов-практиков. Преподаватель ведет занятие, которое обычно нельзя покинуть – а зачет? Участники изображают терапевтическую или тренинговую группу, порой довольно увлеченно – и знают «правила игры». Человек, стремящийся быть адекватным и знающий, что имеется в виду, упадет назад как миленький, а остальные его как миленькие подхватят. Все они что-то испытают, а вот будет ли это «доверием» — большой вопрос. Никто же не будет на полном серьезе обсуждать, действительно ли словосочетание «телефон доверия» в его нынешней функции имеет какое-то отношение к доверию, нема дурных.

Особенно сомнительной становится связь «инструкция – действие – опыт» тогда, когда «игры и упражнения» описаны исключительно с точки зрения дающих инструкции или наблюдателей, а именно так строятся сборники тренинговых упражнений и методические рекомендации по групповой психотерапии. В коммуникативном пространстве, ставшем весьма прозрачным благодаря современным информационным технологиям, происходит постоянная утечка, «вымывание», уплощение и как следствие – тривиализация тех неожиданных, когда-то объемных и, возможно, глубоких смыслов, которыми когда-то были чреваты те же самые упражнения. До технологичности и тиражирования, до того, как стали «методичкой». Судьба описанного – да еще многократно – упражнения незавидна: от напряженной тишины, наэлектризованной чувствами и смыслами… к типовой «вакуумной нарезке» в формате тренинга общения… а там и вовсе к функции незатейливого развлечения на корпоративной вечеринке.

Довольно показательна здесь судьба известной психодраматической техники «Волшебный магазин». В отличие от базовых техник – вроде обмена ролями или дублирования – она имеет четкую сценарную основу, при этом ведущий может напрямую влиять на то, «что получится». Вот и «получилось» — технику время от времени используют на корпоративах, в клубах и досуговых центрах. Это само по себе не хорошо и не плохо, это всего лишь предупреждение о возможной судьбе и других «игр и упражнений»: понятно, что и в психотерапевтической группе человек будет участвовать в таком действии совсем иначе, чем до «уценки». Более того, достаточно одного участника, когда-то игравшего в «Волшебный магазин» исключительно для развлечения – и

смысл происходящего изменяется для всей группы: «окончилась жизнь – началась распродажа».

Впрочем, если смотреть на происходящее шире, ничего страшного в такой «вторичной переработке» нет: большинство выхолощенных тиражированием техник еще могут принести кое-какую пользу. Слегка цивилизовать сотню-другую подростков, позабавить усталых менеджеров, пока не надоедят и в этом сниженном качестве – это они еще потянут.

Что нужно сделать, чтобы обессмыслить или по меньшей мере выхолостить слово, образ, идею, мелодию?

Оборвать связи с другими системами семиосферы, выдрать из всех возможных контекстов.

Сделать «это» воспроизводимым и легкодоступным, исключить усилие и неопределенность как при порождении, так и при восприятии.

Исключить многозначность, варианты, придать линейный характер, свойственный искусственным языкам, а с ним и предсказуемость.

Создать избыточность, перепроизводство, а с ними и узнаваемость: «это» должно быть знакомо, понятно.

Собственно, достаточно. Уже одной «семантической поношенности» достаточно, чтобы убить хороший текст, ставший, на свою беду, слишком цитируемым…

Позволю себе на этот раз не приводить полевых наблюдений, показывающих, как это происходит в знаковом поле «помогающих практик». Наблюдения есть и их все больше, но приводить их здесь излишне: деконтекстуализация, тривиализация, когнитивное упр(л)ощение и тиражирование через письменные тексты происходят и не происходить не могут. Куда бы мы делись? По сему поводу можно испытывать разные эмоции, и не это главное.

Но вот, к примеру, посмотреть на реакцию других социокультурных практик на те же самые процессы в высшей степени любопытно. А там ведь чего только не происходит!

Вот хотя бы выставки. Не в переносном смысле лотмановской метафоры семиосферы как музея, а в прямом. Сплошь и рядом сегодняшняя концепция выставки – это намеренная реконтекстуализация: один объект и все, что вокруг, до и после, рядом и по поводу. Вот корни, вот плоды, вот подражания. Объект словно заново обретает «знаковое кровообращение».

Или литература – в ней всегда происходит много разного, но обратим внимание на биографические исследования и мемуары, вообще на non-fiction. Похоже, и здесь соединение, восстановление связей и хоть какой-то культурно-исторической целостности стало заметным процессом. Это делалось всегда, жанр не нов – но сегодня он стал нужен не только специалистам, а героями его становятся далеко не только знаменитости. Обычному читателю это стало интересно.

В культурном пространстве выделяются отдельные ниши, в которых поддерживаются редкие или исчезающие практики – от музеев ремесел до артхаусного кино. Люди, которые этим занимаются, образуют свои неформальные сообщества — сетевые в том числе, — становящиеся виртуальными музеями какой-нибудь частной и вроде бы навсегда ушедшей практики. С одной стороны бесконечные «сто хитов» и энциклопедии всего-чего-угодно, с другой – в высшей степени избирательный и осмысленный интерес. Хотите услышать, как Яхонтов читает Маяковского, – найдете в коллекции фаната из Челябинска и за небольшие деньги получите по электронной почте отреставрированную им запись. А «Золотого теленка» в исполнении покойного Андрея Миронова вы запросто купите в ближайшем книжном: пробки ли на дорогах тому способствовали или нет, аудиокниги сегодня слушают и издают, — значит, это кому-то нужно.

Архитектура захлестнута коммерческим новоделом, но именно сейчас можно видеть проявления горячего и страстного интереса к судьбе подлинников, появились даже книги об одной улице: «Большая Никитская» или «Покровка». Что и когда было здесь раньше, кто строил и жил, как называлось то и это…Тиражи невелики, но это читают, дарят – это для кого-то имеет смысл.

«Что же из этого следует? Следует жить…» Похоже, можно ожидать появления аналогичных процессов и в наших практиках – семиосфера же действительно едина. Не исключено, что старшее поколение психологов-практиков еще успеет чему-то из этого помочь.

Особенно если нам близко представление о культурной, знаково-семиотической опосредованности переживания, если категория смысла нужна нам не только для построения теории – тогда имело бы смысл оглядеться и подумать не только о том, как должно быть – но и о том, как и почему бывает. И, возможно, увидеть – или даже пережить – совсем не то, к чему мы могли быть готовы даже десять лет назад. Да, тиражируемые практики обессмысливаются и это неизбежно, но жизнь семиосферы продолжается и в ней найдется время и место для того, чтобы принять вызов, памятуя при этом, что «событие понимания может не состояться» (Василюк, 2008)

P.S.

Телемост с Зеркой Морено мы – Федерация психодраматических тренинговых институтов — решили проводить в любом случае. И все-таки там было не четырнадцать человек, а около сорока. Тоже немного, но они вспоминают эту встречу. Имело смысл, похоже.

«Вы полагаете, все это будет носиться? — Я полагаю, что все это следует шить»

mikhailova

Михайлова Екатерина

Психолог, кандидат психологических наук, психодрама-терапевт, гештальт-терапевт, руководитель и тренер учебных программ ИГиСП и ЦО «Класс», коуч и бизнес-тренер.

Литература

  1. Ф.Е. Василюк. От психологической практики к психотехнической теории. Психологическое консультирование и психотерапия. Хрестоматия. Том1. Теория и методология./ Под ред. канд психол. наук А.Б.Фенько, Н.С.Игнатьевой, М.Ю.Локтева. — М., 1999, с. 6
  2. В.Г. Гак. Языковые преобразования. М.: Языки русской культуры, 1998.
  3. Кен Кизи. Демон Максвелла. Рассказы, эссе. СПб., «Амфора», 2004, с. 482-494.
  4. М. Коул. Культурно-историческая психология. М., «Когито-центр», 1997, с.145
  5. Ю.М.Лотман. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. Языки русской культуры. М., 1996 с. 15
  6. Рене Ф. Марино. История Доктора. Джей Л. Морено — создатель психодрамы, социометрии и групповой психотерапии. М., НФ «Класс», 2001, с.165-166
  7. Лев Рубинштейн. Духи времени. «КоЛибри», М., 2008, С. 27-28
  8. Е.В.Сидоренко. Психодраматический и недирективный подходы в групповой работе. Методические описания и комментарии. Издательство «Речь», СПб., 2001, сс 70-71
  9. А.И.Сосланд. Психотерапия в сети противоречий. Психология. Журнал Высшей школы экономики, 2006, т.3 №1
  10. Клаус Фопель. Технология ведения тренинга. Теория и практика. Пер. с нем. — (Все о психологической группе) — М.: Генезис, 2003. — с.5
  11. Групповая работа. Стратегия и методы исследования. Методическое пособие. Составитель проф. Козлов В.В. «Психотерапия», М., 2007
  12. M. Pines. The contribution of S.H.Foulkes to group therapy. In: The Еvolution of Group Analysis. Ed. M..Pines, Routledge & Kegan, 1983, p.281
  13. The Essential Moreno. Writings on Psychodrama, Group Method and Spontaniety by J.L.Moreno, M.D. Ed.: Jonathan Fox — Springer Publishing Company, 1987, p 59

О психодраме

О психодраме
Лопухина Елена

Лопухина Елена

Институт Психодрамы, Коучинга и Ролевого Тренинга (ИПКиРТ) Психолог, психотерапевт, психодрама-терапевт юнгиански ориентированный, бизнес-тренер и коуч, консультант по организационному развитию, директор Института Психодрамы, Коучинга и Ролевого Тренинга (ИПКиРТ), чле...
Интервью с Еленой Лопухиной для журнала Урания


Елена Лопухина — Пер­вым, кто обратился к театру как психотерапевтическому инструменту, был Джекоб Ле-еи Морено. Он использовал идею театра не в классическом его варианте, когда режиссер руководит игрой актеров по заданному сценарию, а как мистерии — древнего теат­рального действа, где зрители были одновременно и творцами и участниками, где разыгры­вался мир фантазий, архетипических образов, люди сопри­касались с чем-то важным внутри себя. Читать далее

Близкое ретро, или о чем шелестит трава забвения

Близкое ретро, или о чем шелестит трава забвения

Тема эссе — исследование неполной и ускользающей памяти о недавнем прошлом. Соединять оборванные нити, несмотря на искушение забыть и отмахнуться — обычная работа психодрамы. Особенность этой мастерской в том, что исследовалось не столько «позабытое, позаброшенное» содержание, сколько само забывание и его связь с непрожитыми чувствами по поводу индивидуального и коллективного опыта, еще не до конца ставшего прошлым.


Читать далее

Между Сциллой и Харибдой этических норм

Между Сциллой и Харибдой этических норм

Статья посвящена размышлениям о профессиональной этике, о значимости соблюдения этических норм в обеспечении безопасности как клиента, так и самого психотерапевта. Приводятся примеры трудных этических ситуаций, встречающихся в профессиональной деятельности психологов и психотерапевтов. Читать далее