История психодрамы в России

История психодрамы в России

Интервью с Игорем Гриншпуном, 21 октября 2001
Интервьюеры: Татьяна Платонова, Светлана Кравец
Журнал практического психолога 2002 год №2-3
Специальный выпуск: История психодрамы в России

Гриншпун Игорь Борисович, российский психодрамотерапевт, писатель, профессор Московского городского психолого-педагогического университета, работал на кафедре психологии развития МПГУ, где читал курс «История психологии», затем на кафедре мировой психотерапии (затем — индивидуальной и групповой психотерапии) факультета консультативной и клинической психологии. Также работал в Институте христианской психологии. Руководитель программ подготовки психодраматерапевтов. Сертификат психодраматерапевта Института Морено (Германия). Написал более 50 научных и методических работ.


Т.П.  Игорь Борисович, расскажите, пожалуйста, чем вы сейчас занимаетесь?

И.Г.  Вообще или как психодраматист?

Т.П.  Вообще.

И.Г.  Вообще, преподаю в куче всяких ВУЗов: я доцент здесь, в МПГУ, на кафедре психологии развития, я заведую кафедрой практической психологии в Московском психолого-социальном институте.  В основном, это — преподавательская деятельность, но в психолого-социальном  я веду психодраматическую группу для студентов-психологов старших курсов.  Иногда это перемежается практической работой, однако официально как практик-психодраматист я не существую, веду лишь обучающие группы.

Т.П.  Обучающие или демонстрационные?

И.Г.  Когда как.  Демонстрационные, но иногда и обучающие.  В частности, я с Игорем Вачковым вел специфический мастер-класс то ли “психодраматической сказкотерапии”, то ли “сказочной психодрамы”

Т.П.  А как произошло ваше первое знакомство с психодрамой?

И.Г.  В 1989 году Лена Поленова, приехав из-за рубежа, предложила идею создании playback-театра здесь.  Тогда на факультете начал работать Андрей Шадура, с которым мы  набрали студентов в группу.  Кто там был? – Саша Попов, если вы его помните; Тамара Неболюбова – она немножечко позже подошла; Олег Еремин, Саша Макаревская, кто-то еще…  Из преподавателей пару раз забегал Нифонт Долгополов,  присоединился к группе Миша Бабанский…  Так мы просуществовали довольно долго.

Т.П.  Несколько лет?

И.Г.  Да…  Лена Поленова уехала снова за границу, и мы остались сами по себе.  Лидером театра стал Андрей Шадура.  Потом – года через три – я оттуда ушел; многие из тех,  кто  долгое время был в театре, по разным причинам теперь также разъехались по разным городам и материкам…  Но театр продолжал существовать с новым составом, и, насколько я знаю, и сейчас действует, хотя не столь активно, как прежде — по разным причинам.  А я потом прикоснулся к семейной системной психотерапии…  Среди тех, с кем я занимался, была Алла Холмогорова, и как-то по окончании группы у Ханны Вайнер (я ее так и не закончил) зашел разговор о том, что набирается обучающая группа по психодраме под руководством Грете Лейтц.  Я тогда толком не знал никого, но спросил у Аллы, можно ли туда подключиться, и оказалось, что это возможно.  Собралась эта группа, одним из первых членов которой я стал, и, кроме того, я один из первых протагонистов в этой группе.  Я довольно быстро прошел все возможные ипостаси, был вспомогательным “я” почти постоянно…  Оттуда все и пошло.  Я достаточно долго не пробовал себя как психодраматист за пределами нашей группы, хотя и в группе мы долго не имели права выступать в роли директоров.  Директорами выступали психодраматисты, приезжавшие из-за границы, потом некоторое  время с нами работал Игорь Аршинов…  И только после вручения сертификата я начал работать с группами, и в основном это были обучающие и демонстрационные.

Т.П.  Ваша группа закончилась к настоящему времени?

И.Г.  Мы, по-моему, самая продолжающаяся группа из всех.  Так получилось, (я не знаю, насколько это справедливо) что сертификаты высшей ступени, хотя мы занимаемся дольше всех, мы получаем позже всех.

С.К.  Так вы уже получили?

И.Г.  В настоящее время есть сертификаты промежуточные, психодрама-ассистентов.  Грета приезжала недавно и обещала максимум в течение года эту проблему решить, потому что часов у нас накоплено больше, чем у любой другой группы.  Такое вот странное положение.  У их института очень серьезный подход к этим делам…  Так что группа продолжается и сейчас, хоть и встречаемся реже, ибо часы необходимые наработали, а как терапевтическому сообществу нам трудно развиваться.  Наша группа просуществовала… я не помню, сколько лет? – шесть, по-моему.

Т.П.  Вы помните свой первый протагонистский или директорский опыт?

И.Г.  Протагонистский помню, директорский… директорский тоже помню.  Про первый-то расскажу, а в отношении директорского я не уверен, что это этично…

С.К.  Нам  интересны ваши собственные впечатления…

И.Г.  Протагонистский опыт – это была психодрама моего сна…  Грета до сих пор вспоминает эту работу при встрече.  Свою книжку она подписала мне: “ С благодарностью за интересный сон”!  Сон был очень символический …  Мне снилось, что я леплю женскую скульптуру, а одновременно — в некоем параллельном пространстве — рождается и развивается некое монстрообразное существо, и я во сне понимаю, что его — существа —  развитие и мои попытки скульптора каким-то образом связаны.  Существо становилось все безобразнее, и я пытался что-то изменить, старясь сделать скульптуру красивее, но это приводило лишь к ухудшению; тогда я прекратил лепить вообще, но оказалось, что уже поздно, и существо это уже жило по своим законам. Получилась юнгианская драма.  Мы работали с разными пространствами и временами… У меня были замечательные вспомогательные Я — Витя  Семенов, Игорь Кадыров  (он позже ушел из группы), Маша Телятникова. Что мне запомнилось тогда – то, что Грете абсолютно “ненасильствующий” директор. Грете старается идти за протагонистом, но, по моим воспоминаниям сейчас, она очень тонко чувствует, когда надо остановиться. А в деталях работу сейчас, с ходу, трудно восстановить. Во всяком случае, я прошел большую школу переживаний… это было соприкосновение с собственным детством, соприкосновение с Анимой… Кроме того, что это было потрясение, это еще было чувство очень высокой профессиональной работы. Я был тогда так воодушевлен, наверное, оттого, что мне была очень приятна  возможность соединения профессионального и личностного пространств. Возможность быть искренним, даже не так, как в роджерианских группах… Это было вполне естественное существование в сотворчестве.

А что касается первого директорского опыта… К сожалению, это была не продолжающаяся группа, но так часто бывает в моей практике, когда и на демонстрационной группе вылезают личные проблемы и приходится работать глубоко. Да, там я пережил сложную гамму чувств, потому что, с одной стороны, (я до сих пор это постоянно чувствую) —  это особое состояние, в котором интуиция оказывается ведущей, не успеваешь отрефлексировать, не формулируешь гипотез, одновременно же, при последующем размышлении, чувствуешь некоторый страх перед этой ситуацией, потому что не очень понятно, что же ты делал. Пока это не приводило к каким-то таким (насколько я мог отследить, по крайней мере) травматическим последствиям, наоборот. Но, с другой стороны, у меня до сей поры есть некая боязнь… Это тоже реальность. С другой стороны приятно, конечно, что потом… Я стараюсь работать в достаточно “мягком” пространстве; а если говорить о серьезной продолжающейся глубокой работе, я это делаю очень нечасто, очень нечасто. Это уже моя одна из проблем, но, правда, здесь есть у меня поддержка и в лице самого Морено, который про “здесь и сейчас”… Но в целом у меня отношение к психодраме пока еще недостаточно оформилось. Я вижу большую опасность в серьезных работах, это требует совершенно особой готовности, тем более, что вокруг психодрамы много всяких мифов… Они отчасти  самим Морено распространялись, например,  замечательные версии о работе с супружескими парами в театре… А конец-то их был более печален, о чем он не говорил. С другой стороны, быть может, психодрама — одно из  наименее опасных психотерапевтических средств.

Т.П.  Кого Вы, кроме Грете, можете отнести к числу своих учителей?

И.Г.  Ну, в каком-то смысле я учился у всех.  Просто Грета была первой и она действительно очень высокопрофессиональный человек.  Скажем так: я не со всеми ведущими был протагонистом c удовольствием, хотя моя позиция при обучении была такова: если я учусь, то в любой момент должен готов быть всем, кем угодно.  Но были те, с кем я действительно получил очень богатый внутренний опыт: к примеру, я дважды был протагонистом у Йорга Бурмайстера.  И, хотя он не учитель в полном смысле этого слова, протагонистский опыт работы с ним мне многое дал, я очень много техник у него тоже взял.  Из учителей –  Клаудиа Бахман-Гросс, это одна из наиболее часто появлявшихся у нас психодраматистов, у которой была абсолютно особая манера, совершенно не артистичная, не романтическая и т.д., наоборот, очень дистанцированная.  Она, безусловно, профессионал, особенно в плане работы с групповой динамикой.  Еще из тех кто приезжал к нам (они, собственно, все запомнились) – это чета Отто и Элизабет Хюртер, что было интересно и в силу того, что они  разные: потому что Отто – психоаналитик и специалист по групповой динамике, а она – юнгианец и психодраматист.  Одна любопытная деталь относительно моего психодраматического опыта: в работе группы с иностранными лидерами мне часто приходилось выступать переводчиком, а работа переводчика – это нечто особое, она не ограничивается трансляцией текста, в каком-то смысле я оказываюсь дублем и зеркалом каждого участника драмы, проживаю все, что происходит.  Это особая непроработанная тема в обучающей психодраме такого типа…  Но так или иначе, я прожил вместе с ними и позицию ведущего.  Очень приятное впечатление оставил (не помню фамилии) Клаус.  Он специализируется по психодраматической работе с зависимостями.  Кстати, в работе с ним в качестве переводчика я увидел ярчайшее в моей практике проявление “теле” — в один из моментов драмы он, не зная ни на йоту русского языка, начал абсолютно точно реагировать на содержание происходящего.  Опять же, учитель – это ведь тот человек, который предлагает себя, чтобы поняли, что он делает.  Из тех, кто входил в нашу группу, я очень многому научился у Вити Семенова, и у Аллы Холмогоровой, и у Наташи Гаранян, и у Наташи Симуновой, и у Саши Черникова, и у Андрея Боковикова, и у остальных партнеров своих, которые тоже учителя…  За пределами группы — у Андрея Шадуры, с которым много сотрудничали, у Лены Лопухиной.

Т.П.  А ученики, как Вы считаете, у Вас есть?

И.Г.  Ученики…  Скорее, есть  люди, которые заинтересовались психодрамой после того, как я с ними работал.  Они иногда выступали со мной в качестве со-директоров; я не знаю, можно ли их учениками назвать.  Знаете, все-таки для того, чтобы быть учителем в психодраме, нужно иметь очень глубокую внутреннюю проработанность…  Быть может, правомерно перефразировать Юнга: нельзя продвинуться с учеником дальше, чем ты сам продвинулся.  Я не чувствую себя настолько продвинутым, чтобы называть кого-то своим учеником.

Т.П.  Можете ли Вы описать самый яркий эпизод из своей психодраматической жизни?

И.Г.  Знаете в чем дело… Все самые яркие эпизоды в жизни группы (будь я в ней участник или ведущий) связаны с другими людьми в группе.  Я не считаю возможным их “выставлять”.  Были ситуации, которые мы проживали всей группой, был выход на очень высокий уровень доверия, очень сложные отношения…  Психодрама ведь не просто техника, это в известном смысле, способ жизни…

Т.П.  Игорь Борисович, как вы полагаете, в России есть психодраматическое сообщество?

И.Г.  Дело в том, что я всегда всяких тусовок сторонился, поэтому никогда не вступал ни в какие ассоциации и т.д.  Не берусь судить.  Есть психодраматисты, одно время они собирались, была ассоциация, я, правда, туда не входил, и мне трудно говорить, что это: сообщество или просто пространство встреч людей , которые так себя называют – психодраматисты.

Мне кажется, одна из проблем в том, что российская психодрама особенным своим путем должна идти …или может идти…  Особая культура, особое время.  В том числе и театральная культура…  Это могло бы стать поводом для обсуждения…

С.К.  Именно у нас, в России или вообще?

И.Г.  Во-первых, мне представляется очень важным понять, что такое театрализация.  В истории, культуре России театры одно время были важнейшим культурным событием.  Не только в России, конечно, но театр в России, извините за плагиат, больше, чем театр — во всяком случае, был, становясь символом нескольких поколений.  Дело, однако, в том, что сама эта традиция скоморошества (а театры-балаганы занимали ведь особое место, та же Таганка или “Наш дом” Розовского) составляла способ инакомыслия,  она противопоставлялась жизни как нечто искусственное — и при этом оказывалась частью жизни как таковой.  Есть жизнь, и есть почему-то искусственная жизнь, которую мы создаем в особом пространстве.  И вот эта искусственная жизнь оказывается часто важнее настоящей – не от лукавого ли?  Почему нам не хватает обычной жизни, и мы создаем искусственную?

С.К.  Искусственную?

И.Г.  Я имею в виду выделение сцены, театрализацию, в данном случае.  Нет, понятно, что можно это раздвинуть и шире.  Ну, скажем там, в литературе…  Откуда приходит то, чем они становятся?  Мы это из себя выделяем, как это принято в психологии считать или …  Этого никто не знает на самом деле.  А то, что это искусство для жизни начинает играть роль событий, часто подменяющих действительную жизнь…  Когда жизнь человека выстраивается по законам театра, сливается одно с другим.  На сцене проживаются какие-то бурные отношения, не замена ли они тем отношениям, которые существуют в мире?  Вообще притворство… что это такое?  Утрирую, конечно.  Психодрама тем и прекрасна, что не похожа на театр традиционный.  Мне кажется, просто нужно попытаться по-особому отрефлексировать.  Кстати сказать, опять-таки, в театре было много безумцев, новаторских идей безумцев.  Посмотрите, где возникает абсурд наиболее явно и выразительно?  Это болезнь театра – абсурд.  В этом смысле просто нужно было бы посмотреть историю театра, посмотреть что это такое действительно, разные жанры театра.  И театр импровизации…  И театр в России – это странно — первоначально был театр из крепостных, потом эти кочующие театры, театр с подсказками, с суфлерами, театр, где роль импровизировалась на слова – что это было такое?  И что такое театр Гротовского?

Много всяких вопросов для меня. В психодраме довольно много жутковатого, то, что происходит внутри этих пространств, оказывается куда больше, чем то, что происходит в технике.

Т.П.  У Шескпира есть фраза о том, что весь мир – театр. Можно ли  понять так, что для Вас возникает вопрос – а нормально ли это?

И.Г.  Несомненно, можно, особенно учитывая, что, может быть, и не Шекспир это сказал, а сказал Френсис Бэкон, который…  Там же все раздвоено, понимаете.  У Шекспира же вообще театр…  Да.  Как был раздвоен театр “Глобус”, но это понятно: земля здесь, земля на сцене – это определено сценически, но он же и пьесы постоянно раздваивал, писал пьесу в пьесе, “Сон в летнюю ночь”, например, где аж три пьесы внутри.  Миры Шекспира – это раздвоенные миры, он часто вводил двойников.  Очень трудно понять, где правда, где кто есть в этих переплетенных пространствах.  И в этом смысле – да, конечно.  “Весь мир – театр”, если кому-то понравится, а кому-то “весь мир – тюрьма, а Дания — глубочайшее из подземелий”.  Я сейчас немножечко импровизирую, но в целом там действительно, когда начинаешь играть…  Игра в чем заключается: играешь и играешь, не задумываясь над смыслом игры, над тем, какие пространства в ней  свернуты, а потом иногда становится страшно.  Впрочем, я часто говорю сегодня о страхе — не нужно понимать прямо.  Это — страх метафизический, трепет скорее.  Психодрама, правда, чем привлекает: в психодраме есть место радости, в отличие от многих других психотерапий, которые в основном направлены на то, чтобы переживать, страдать, трансферентный невроз сформировать, еще что-нибудь такое.  В психодраме есть место действительно игре в этом смысле, можно проявить радость на самом деле…,самый замечательный момент среди текущего рацио…

Т.П.  Ну, хорошо, а если вернуться на грешную землю, к грешному сообществу и говорить о банальных вещах, то посмотрите, Игорь Борисович: есть психоаналитическое направление, насколько я знаю, оно представлено…

И.Г.  Несколькими сообществами.

Т.П.  Даже несколькими… Есть гештальт-терапия, она тоже как-то более-менее объединена, а психодраматисты в этом смысле как-то дальше от всего этого… Нет?

И.Г.  Вы знаете, ведь были какие-то попытки, была ассоциация, какие-то еще были люди, которые договаривались, что-то там организовывали.  Я уже говорил, я не люблю ассоциации, я не люблю организации, ничего с собой поделать не могу.  Как только возникает организация, правила игры и правила доступа, мне становится неинтересно.

Я думаю, что смысл этой организации должен быть какой: не допускать непрофессиональных людей до практической работы.  Но это особая вещь, как вы понимаете.  Психоаналитиком, например, может объявить себя практически любой, и еще мало кто в нашей культуре будет требовать диплом.  Тем более что по международным стандартам у нас нет нормального психоаналитического образования.  В этом смысле – да.  Контролировать непрофессионализм тех, кто может прийти, это было бы нормой.  С другой стороны, я думаю: а, собственно, кто судьи?  Нужно особо отбирать людей, которые будут представлять собой специалистов высшего уровня, которые будут супервизию осуществлять.  Я не уверен, что многие, занимающиеся психодрамой, допустят к себе супервизию, гораздо удобнее работать просто так.  То есть, это – особые какие-то военные действия, которые, по идее нужны…  Но опять — вопрос критериев и доверия к экспертам.

С.К.  Но как может регулироваться эта проблема без организации?

И.Г.  Наверное, система “учитель-ученик”, работающая в паре “ведущий-соведущий”…

Т.П.  Вы говорили о том, что работали так с теми людьми, которые учились у Вас. Я просто упоминаний об этом нигде больше не слышала и не встречала…

И.Г.  И не могли пока — я ведь говорил, что не считаю себя учителем в этом плане.  Но, скажем, огромное количество людей училось у Лопухиной и Семенова…  Но, в принципе, ведь это возможно и продолжать.  Если вести обучающую группу, то и внутри этих групп, и за пределами этих групп можно выходить с тем, с кем есть опыт работы в качестве “ведущий-соведущий”.  Мне кажется, это было бы нормально.

Т.П.  То есть ведущий группы в совместной работе проверяет того, кого он сертифицирует?

И.Г.  Да, это было бы возможно. Кроме того, скажем,  Андрей Боковиков ведет группу и приглашает к себе других психодраматистов.  Я был на его занятии, еще кто-то был, кажется, Роман Золотовицкий…  Это тоже важные вещи, потому что можно посмотреть на разных ведущих.  Ученик же — не копирующий учителя, ученик – вдохновляемый.

С.К.  А учитель, соответственно,  —  отвечающий за своего ученика. Если ассоциация не контролирует профессионализм…

И.Г.  Но тогда вопрос: кто будет контролировать этого учителя?  Проблема ответственности – это же проблема внутренняя…

С.К.  То есть, Вы считаете, что организация в любом случае не сможет решить эту проблему?

И.Г.  Да нет, наверное, сможет, но скучно об этом говорить…

С.К.  А в каком варианте может быть представлено сообщество, если не организацией? Вот, чтобы оно было, чтобы опытом можно было обмениваться, но как?

И.Г.  Это скорее такой клуб психодраматистов, что-нибудь в этом роде.  Я, например, очень не хочу, чтобы это превращалось во что-то типа Союза Художников, который определяет, где кому выставку организовать, кому присвоить, кому не присвоить…  А вот клуб – да, мне был бы интересен.

Т.П.  То, что Вы представили – это ведь, пожалуй, идеальный вариант, то есть то, чего хотелось бы. А реальный ход развития событий, каким Вам представляется? Как оно будет с психодрамой у нас?

И.Г.  У меня очень сложный прогноз.  В том, что касается социальной жизни, многое упирается в сферу экономическую (управленческую?), поэтому впереди будут те, кто организован лучше, даже если они не будут правы (ведь, мягко скажем, не все институты, обучающие психотерапии, имеют лицензии на ведение образовательной деятельности, но сертификаты выдают легко).  В этом случае просто есть рынок, который определяется особенностями нашей жизни.  Вот у нас  НЛП раскручено, его в Штатах знают не слишком, а у нас очень даже, потому что это – рынок, люди начинают в разные сферы вторгаться с этим.  Если есть какие-то связки с силовыми структурами, удалось пропихнуть туда что-то, понятно, что это тоже будет.  Психоанализ, к примеру, был подтвержден указом Президента, и это вызвало к нему интерес.  В этом смысле психодрама на такие вещи никогда не выходила.  И психодрама всегда работала со сферами куда менее денежными, типа сферы образования.  Поэтому ей, вероятно, существовать будет сложнее, я думаю.  Но именно в силу того, что она, в хорошем смысле, более маргинальна, чем остальные психотерапии, мне кажется, она будет существовать как момент нормальной психологической жизни, одухотворенной психологической жизни.  Тем более, что традиционное противопоставление психодрамы другим направлениям ныне достаточно искусственно.  Мне кажется, (и это уже происходит), она утеряет (к моему сожалению) те квазитеоретические корни, которые вносил Морено, и будет существовать в виде техники.  Но, тем не менее, в снятом виде духовный потенциал метода останется, и на него всегда можно будет выйти, поскольку психодрама для этого задает пространство.  Кроме того, пока мы все это удерживаем, психодрама будет существовать.

С.К.  А если бы мы сейчас, следуя психодраматической традиции, поменялись ролями, о чем бы Вы еще хотели спросить?

И.Г.  Вас?

С.К.  Нет, себя.

И.Г.  Я не спросил бы себя ни о чем на самом деле.  Нет, наверное, спросил бы, является ли психодрама чем-то важным в моей жизни?  Я отвечу: да.  Все те люди, с которыми я существовал все эти годы, дали мне почувствовать веру в возможность быть по-глубокому искренним, веру в возможность искренне страдать и сострадать, не по-книжному, а в реальности.  И это было соприкосновение с Глубинным и Вершинным — часто ли такое бывает?  Это был огромный опыт, который прошел для меня под знаком тех людей, с которыми я существую …

Т.П.  Ну, и последний вопрос, традиционный – чем было для Вас это интервью?

И.Г.  Был очень рад вас повидать, давно не видел. И всегда приятно еще раз  задуматься, спасибо.

Ждем Вас на конференции! Хочу пойти

Духовные основы классической психодрамы

Духовные основы классической психодрамы

grinshpun

Гриншпун Игорь Борисович

Профессор кафедры мировой психотерапии МГППУ, психодраматерапевт, блестящий лектор и наш главный теоретик психодрамы.

semyonov

Семёнов Виктор

Психолог, кандидат психологических наук, психодраматерапевт, директор Института групповой психотерапии и социального проектирования, член-учредитель и старший тренер Федерации Психодраматических Тренинговых Институтов России, руководитель программ подготовки психодраматистов, член-корреспондент РАЕН.

Эссе посвящено проблеме духовных основ классической психодрамы. Современные авторы часто их игнорируют,  психодрама становится лишь одной из психологических техник, и  ключевые концепты психодраматической системы теряют глубину. Показано, что духовность Дж.Л.Морено, создателя психодрамы, определила ключевые идеи его теории и практики.

«Человек может черпать вдохновение или из концептуального рая, или из ада. Фрейд однажды намекнул, что ему приходилось спускаться в ад, для того чтобы обнаружить некоторые важные связи и найти объяснение мира. Моя судьба была как раз противоположной: мне пришлось подняться на небеса, чтобы получить совет в отношении земного мира»

Дж.Л.Морено Социометрия, 1958, с.263.

Читатели знакомы с основными этапами жизни Дж.Л.Морено и его основными идеями по различным публикациям. Мы не хотели бы повторяться, тем более что есть и ее переиздания в его же книгах, не говоря уже о специальной работе  Р.Марино «История доктора» и  книге Г.Лейтц «Психодрама: теория и практика». Мы хотели бы обратить внимание на другое — и это заявлено в названии очерка — с тем, чтобы читатель, пробующий себя в психодраме или размышляющий о ней, по возможности не забывал о том духовном  смысле, который видел в своей деятельности Морено. Разумеется, его можно не разделять; разумеется, личность Морено противоречива и может вызывать раздражение (противоречия не в моей системе, а во мне, -говорил сам Морено). Но, быть может, наш текст вдохновит кого-то на попытку увидеть собственную практику — не обязательно психодраматическую — в ином пространстве, и если в триаде «тело-душа-дух» дух не будет игнорироваться, это как минимум придаст психологу новые импульсы к профессиональному саморазвитию.

Произведения, уходя от своих создателей, постепенно обретают новое лицо, подчас мало похожее на изначальное.  Вероятно, это неизбежно; однако  встает вопрос о мере утраты. Утраты личности автора, «сверхзадачи» создания, контекста появления произведения..

Роденовский Мыслитель потрясает и тех, кто не знает, что тот вглядывается во входящих в адские врата. Большинству поклонников «Волшебной флейты» нет дела до масонской символики, и слава Богу. «Крошка Доррит» остается собой независимо от представлений читателя о тюремном детстве Диккенса.

Но есть утраты особого  рода. Об одной из них пойдет речь.

Уход психотерапевтических систем от создателей к ученикам и ученикам учеников почти неизбежно сопровождается утратой чего-то сущностного. Психотерапия возникает не столько как объективное знание, сколько как знание личностное, исходящее прежде всего из вопросов, которые автор обращает к себе и ответов, которые он находит в собственном опыте, где личностное и профессиональное переплетено настолько, что часто неразличимо. Попытка понять и разрешить собственные психологические проблемы часто выступает источником теории личности или психотерапевтической теории (см. М.Е.Бурно, А.И.Сосланд). Психоанализ З.Фрейда  касается прежде всего личности Фрейда, ибо основан прежде всего на самоанализе; да и техника работы была удобна, по собственному  признанию, прежде всего ему самому (см.П.Розен). Его соратники (на определенных этапах развития психоанализа)  по тем же соображениям часто меняли его теорию и способ работы достаточно радикально — например,К.-Г.Юнг или Ш.Ференци. Это не всегда худо: вполне резонны суждения о том, что юнгианство существенно обогатило психоаналитическое мышление, придав ему «духовную вертикаль». (Известно, что Фрейд долгое время избегал рассуждений о духовном начале человека, по словам Н.А.Бердяева, профанируя , т.е. опрощая ее на основе идеи сублимации — хотя фрагменты переписки Фрейда  с Л.Бинсвангером отчасти свидетельствуют об обратном).Вспомним, что и А.Адлер изгнал молодого В.Франкла из Общества индивидуальной психологии за попытку «депсихологизировать» — одухотворить — психотерапию, что привело со временем к появлению логотерапии. Что касается Ференци, то — при многочисленных оговорках — его роль, как и роль Адлера, в возникновении гуманистической психологии  и психотерапии представляется чрезвычайно важной (В.Н.Цапкин).Повторим, в ретроспективе развития психотерапии  такого рода трансформации могут представляться продуктивными.

Но бывает иное — когда выхолащивается изначально духовное пространство, в котором рождалось направление. Ярко выраженная тенденция современной психотерапии в ее расширяющейся практике  —   технологизация. Мы опасаемся, что это может произойти — и уже происходит — с отечественной психодрамой. Техники ее весьма разнообразны, охотно заимствуются другими направлениями, и психодрама часто отождествляется с ролевой игрой и театрализацией, т.е. с технологической стороной создания Дж.Л.Морено, а Л.Ф.Бурлачук и С.М.Морозов относят психодраму к проективным методам психодиагностики. Социометрия обычно сводится опять-таки к методической ее стороне. Но все это — частности; исчезает духовная антропология психодрамы, а стало быть, целостное ее видение. Перефразируя М.К.Мамардашвили, без антропологии тоска берет за горло.

В данном очерке мы попытаемся восстановить то, в каком пространстве , в контексте каких проблем возникала классическая психодрама Дж.Л.Морено. Мы не беремся учить; мы не хотим пизывать; мы лишь постараемся обратить внимание на то, что нам представляется важным. Тем более, что если не в целом, то на уровне ярких проявлений российской психотерапии (н-р, Ф.Е.Василюк) духовность в психотерапию возвращается; то же для западной психотерапии отмечают Дж.Прохазка и Дж.Норкросс как тенденцию инкорпорации духовного/религиозного  (Прохазка Дж., Норкрос Дж. Системы психотерапии. С-Пб, Москва, 2005).

Весьма возможно, что в 1889 году (но сам он называл 1892)  родился один  из основателей современной практической психологии, создатель психодрамы  (и не только) Джекоб Леви Морено. Во всяком случае, такая дата указана в сответствующих документах.Впрочем, там названо иное имя: Якоб Леви, родившийся в Бухаресте в семье Морено Ниссима Леви. Поэтому Джекоб (Якоб) Леви Морено вполне мог родиться  не там и не тогда, о чем в автобиографических заметках сообщает сам герой этого очерка: время — 1992 год, место — корабль, идущий по Черному морю неизвестно откуда в направлении румынского города Констанца.

Что же правда?

По словам  Дж.Л.Морено,есть правда — и есть психодраматическая правда. Если я чувствую себя рожденным на корабле, возвращающемся  по пути моих дальних предков в годовщину начала их странствий, рожденным среди континентов и стихий — значит, так оно и есть, и эта замечательная Игра куда важнее скучных записей в регистрационных книгах. Даже смерть свою в 1974 году  Морено сделал поводом для мистификации, сначала распространив слух о своей кончине,оценив реакцию, а затем добровольно уйдя из жизни (перестал принимать пищу, подобно Демокриту, или Фрейду, который просит своего врача прекратить страдания и… два сантиграмма морфия…  пожелание исполнено, он мирно засыпает).

Морено был необычный человек — необычный до странности, что позволяло в будущем ряду его недругов  приписывать ему, как минимум, пограничную патологию. Но — «не странен кто ж?», как говорил Гамлет, один из важных для Морено персонажей (свою психиатрию Морено иногда называл шекспировской, а в Гамлете, поставившем для Клавдия и Гертруды сцену убийства Гонзаго, видел психодраматиста).     Но игры и мистификации нисколько не уводили его от жизненных реалий — и судеб конкретных людей, и судеб человечества. Странности же личности Морено нас интересуют здесь не сами по себе: они тесно связаны с первыми — еще детскими — проблемами, сложными путями проявившими себя в главных вопросах о жизни, которыми задавался Морено.

Необычность Морено проявилась достаточно рано — если верить его воспоминаниям — и он ее осознавал. Несомненно, влияние матери на религиозное воспитание Якоба, которая верила в исключительность судьбы своего сына. Она искренне считала, что Бог поручил ей важную миссию – воспитать великого человека. В детстве он «слышал голоса» — но никому не признавался, чтобы его не сочли больным. Это «слышанье голосов» рано привело его к религиозным переживаниям, в целом к одной из центральных для него проблем — кто я по отношению к Богу?

Впервые эта проблема (разумеется, в то время как проблема не рефлексировавшаяся) возникла в знаменитой игре 4-х летнего Якоба, случившейся в Бухаресте, когда родители и их взрослые гости предоставили детям для игры отдельное помещение; там Якоб предложил игру в рай. Была построена гора из связок стульев (прообраз будущей трехярусной сцены в психодраме?); на вершине сидел Якоб, игравший роль Бога; сверстники — «ангелы» — бегали, пели и взмахивали руками, имитируя полет. Всерьез решившийся взлететь будущий Морено упал и сломал руку. В дальнейшем, оценивая эту детскую попытку как кощунство, Морено, тем не менее, настойчиво развивал мысль о том, что в каком-то смысле человек является Богом, неся в себе божественное.(Эту игру Морено впоследствии расценивал как первую свою психодраму, где он выступил как автор сценария, режиссер и протагонист).В подростковом возрасте, осознав себя как христианина, Якоб счел себя вторым пришествием Христа. Несомненная — и для самого Морено — мегаломания в будущем окрасится самоиронией, но вопрос о собственной миссии на Земле останется, по-видимому, центральным. Этот вопрос требовал действенного самосознавания, риска в принятии и воплощении новых ролей — и это отчетливо видно в студенческие годы Морено, когда он, недоучившись  на философском факультете Венского университета и перейдя на медицинский, предпринял две попытки нового выхода в социальную практику. Первая касалась так называемой парковой  революции, вторая — попытки создания  своеобразного варианта христианства.

«Парковая революция» означала действенную — в практике — попытку понять творческую природу человека. Игры с детьми в садах и парках Вены, драматические импровизации сказок, разыгрывание непривычных для детей ситуаций были высвобождением спонтанности (в первоначальной терминологии Морено — искры Божьей) как сущности человека.  В дальнейшем Морено введет представление об особом неврозе — неврозе креативности, связанном с блокировкой спонтанности.

В религиозной практике Морено в студенческие годы стал исповедовать так называемую «религию Встречи», полагая, что подлинная Встреча людей — это движение к Богу. Понятие «Встреча» будет одним из центральных для Морено на протяжении всего его творчества. Любопытно, что Морено в этим плане будет указывать на общее с идеями философии всеединства, в частности, В.С.Соловьева и Н.А.Бердяева. Религия Встречи была для Морено не просто религиозным философствованием; эта была реальная практика Встречи. Важно, что Морено, встав перед дилеммой — создать секту или уйти в монастырь — от последнего отказался, сочтя, что подлиная религиозная жизнь происходит не за стенами монастырей, а в миру, в реальной практике встреч и работы с людьми. Сравнительно недолго просуществовав, секта эта отчасти стала прообразом терапевтических групп, которые Морено также рассматривал как место Встречи. В дальнейшем Морено не оставил религиозных поисков. В 20-е гг. они оформились следующим образом.

Современная Морено (и известная ему) церковь неверно, с его точки зрения, организуют Встречу Бога и человека, в связи с чем человек растерян, не понимая и не чувствуя смысл своего бытия и само бытие. Церковь представляет дело так, как если бы Творение было уже завершено, а человек приходит в уже готовый мир. По Морено, это невозможно: Божественное творчество неисчерпаемо; Творение продолжается; человек же, как подобие Божие, несет в себе частицу этой божественной творческой силы (Искру Божью) и является со-творцом. Термин «спонтанность» в одном из своих значений будет эквивалентным  понятия «искра Божья». «Бог есть спонтанность. Следовательно, заповедь такова:»Будь спонтанным»! (С авторского перевода на английский язык поэтико-эссеистического произведения венского периода «Слова отца»). Продолжение Творения и роль в творении человека Морено аргументировал анализом истории христианства — анализом, удивительно похожим на тот, что предложил Н.А.Бердяев в работе «Смысл творчества». (Теоретически они могли быть знакомы: Бердяев провел два года совсем недалеко от Вены  — в Берлине — в начале 20-х гг.после «философского парохода»; Морено, как мы уже говорили, иногда указывает на Бердяева, но не на конкретные работы и не в данном контексте). По Морено, отношения между человеком и Богом менялись на протяжении истории. Бог Ветхого завета суров; Он отчужден; Он испытывает и наказывает; с Ним невозможен диалог; Морено называет его «Он-Бог».      Иное — Иисус, Богочеловек. Он здесь, Он рядом; к Нему можно обратиться; с Ним возможно вступать в диалог; можно быть рядом с Ним. Морено называет Иисуса «Ты-Бог». Что же в будущем — а быть может, уже в настоящем? «Я-Бог» — не в том смысле, что я заменяю бога — а именно в том, что было сказано — я несу в себе божественное творчество, и это моя сущность как Божьего подобия. В будущем, когда появится термин «психодрама», Морено скажет, что Творение есть психодрама Бога; в этом плане психодрама, которую строит человек, творческое спонтанное событие — в чем-то аналог Божественного творения, во-первых, и исследование Божественного в себе — а значит, и Божественного как такового — экспериментальная теология, «игра в Бога». Слушать Божественное в себе — и ему следовать, действовать,  ему сообразно. Все это нисколько не противоречит идее Встречи и важности для Морено судеб человечества; действие не только индивидуально, действие  социально.

Морено и был прежде всего человеком действия (оттого его письменные творения — хотя и они тоже действие, но иного рода,- достаточно небрежны и часто противоречивы). Он полагал, что в каждом человеке живет жажда действия; именно в действии, прежде всего, проявляются спонтанность (Искра Божья) и креативность, которые не накапливаются, а требуют непосредственного действенного воплощения. Вероятно, с этим связано то, что Морено пробовал (и проявил) себя во многих областях, где он не был специалистом; он расширял границы бытия, он трансцендировал. По образованию, как уже сказано, он был врачом общего профиля, не специализировавшимся в области психиатрии, но врачом необычным. Например, он мог разыгрывать с больным сцены из его — больного — жизни. В годы, предшествовавшие 1-й Мировой войне Морено, работая как врач с венскими проститутками и выслушивая их жалобы на трудности жизни, предложил им создать группы самопомощи и самоподдержки — что абсолютно нестандартно для медицинской практики того времени. Сам Морено полагал, что именно тогда родилась групповая терапия ( в чем был, вероятно, не вполне прав: в основном приоритет признается за американцем Дж.Пратом, в 1905 г. начавшим собирать группы больных туберкулезом). В психиатрию и собственно психотерапию, где Морено заслужил наибольший авторитет, он пришел лишь в 30-е гг. в США, с незначительным опытом психоаналитической подготовки.  В годы Первой Мировой войны, работая в лагерях для беженцев, Морено создает социометрический тест, послуживший основой первой в истории теории малых групп, а также микросоциологии и социальной психиатрии. После войны Морено активно участвует в работе немецкоязычного журнала «Демон» (пусть не пугает название: Демон — имя древнегреческого бога, побуждающего человека к разнообразным поступкам; «бог данного мгновения»; вспомним Демона Сократа)- участвует как автор (наряду с М.Бубером, Ф.Кафкой, М.Шелером, А.Адлером и другими замечательными людьми) и организатор. В 20-е гг. начал работу организованный Морено  театр импровизации (впоследствии — театр спонтанности), о котором речь ниже; креативность Морено поражает. Медик общего профиля — создатель особого направления психиатрии; не социолог — но создатель особого направления социологии; не имеющий специальной подготовки режиссер-новатор; кроме того поэт, эссеист, а также инженер-дилетант — создатель прообраза магнитофона.

Психодрама, по Морено, родилась как особый театр 1 апреля 1921 г. Вероятно, можно уточнить — это был прообраз будущей психодрамы, основанной на триадическом единстве социометрии, групповой терапии и собственно психодрамы. В дальнейшем родился театр импровизаций (позднейшее название — театр спонтанности). Но — что это был за театр?

Известно, что со средних веков актеров не хоронили в пределах кладбищ; считалось (и особого типа традиционалисты часто и сейчас считают так), что театр — дело богохульное; некто (автор, режиссер) дерзает создавать новую реальность, разрезав мир на две половины, в одной из которых творится эта самая реальность, в другой — сидят зрители. В первом приближении — похоже. Не вдаваясь в споры по этому поводу, отметим, что Морено  видел истоки своего театра даже не в театре античном, (который, кстати, нисколько не претендовал на создание новой реальности, но воплощал реальность как таковую — реальность мифа, первоначально заданную хором с последующим — в истории театра — выделением ролей, сообщавших о судьбах героев), а в первобытных прообразах театра в магическом целительстве. Понятие «катарсис» — одно из центральных для Морено и взятое, естественно, у Аристотеля, наполняется иным смыслом: по Аристотелю, катарсис возникает у зрителей соответственно особой театральной форме — трагедии, имитирующей жизнь; Морено же интересует не формальная, а содержательная сторона дела, психологические истоки катарсиса, и прежде всего не у зрителей, а у актеров, но  не воплощающих чужой — сценарный или режиссерский — замысел, а импровизирующих на темы  собственного бытия. Морено сложно относился к традиционному театру, считая, что тот, утратив дух импровизации после итальянского театра ХУШ в., занят реанимацией культурных консервов и не дает актеру свободы. В театре Морено не роли рождались из замысла спектакля, а наоборот — спектакль рождался из актерских импровизаций; лишь перед началом спектакля каждый актер обозначал роль, которую собирался творить. Что тогда роль? В этом контексте — творческое самоисследование и саморазвитие (если роль не консервирована)  во взаимодействии с другими.(Близко  тому, что исповедовал в своей театральной системе М.Чехов, которого Морено высоко ценил).Творческое самоисследование — реализация креативности и спонтанности. Драма — с позиции Морено -не имитация реальности, а продолжение жизни и действия.»Спонтанность и творчество актеров  стало нашей главной заботой» (Психодрама, М., 2001, с.32). Актер-пациент вступает в более свободный и широкий мир, по-новому видит вселенную и обретает способность к новому развитию.

Таким образом, театр импровизаций (спонтанности) изначально мыслился как особая духовная практика.

Этот театр — основа одной из трех составляющих психодрамы как психотерапевтической системы, включающей триединство социометрии, групповой терапии и психодрамы. Рассмотрим с интересующей нас позиции социометрию и групповую терапию.

Социометрия определялась Морено двояко — как экспериментальный метод и как наука об обществе. В качестве экспериментального метода социометрия выступила как новый для западной психологии метод исследования — естественный эксперимент, позволяющий проводить исследования в естественной жизненной ситуации; в качестве науки об обществе — как некая система представлений о социуме, воплощающей прежде всего заботу Морено о судьбах человечества и здоровье общества (отметим его новаторство в постановке проблемы здорового общества).  При  каких условиях человечество сможет выжить? Ответ Морено: если оно станет психотерапевтическим сообществом, т.е. сообществом, основанном на готовности и стремлении к Встрече, сообществом, в котором свободно разворачиваются и реализуются спонтанность и креативность. Задача создания такого сообщества — не экономическая,  как у Маркса, но задача прежде всего психологическая, реализующаяся, по крайней мере первоначально, через работу в малых группах. Человек должен быть духовно готов к возникновению нового общества, действенно почувствовав себя частью Человечества. Это происходит в развитии подлинных межчеловеческих отношений (принятый у нас термин «межличностные отношения» не вполне эквивалентен оригинальному «interpersonal relations»). Подлинные же отношения воплощаются в эмпатии как готовности увидеть мир глазами другого и в теле — самом глубоком типе отношений, одновременной взаимной эмпатии, когда исчезает психологическое и часто физическое расстояние, а для взаимочувствования и взаимопонимания не требуется языковое опосредствование. Понятие «Встреча» (которое, судя по последним исследованиям, именно у Морено взял М.Бубер) наполнено, напомним, духовным содержанием; со студенческой юности Морено видел во Встрече движение к Богу как всеединству. Это понятие лежит и в основе идеи групповой психотерапии: группа — место возможной Встречи.

Характерно отношение Морено к фрейдовой психологии. «Фрейд потерпел неудачу по двум позициям. В первую очередь это касалось его отрицания религии. Он лишился возможности познать экзистенциальный аспект вклада, сделанного святыми и пророками… Во-вторых, он остался равнодушным к социальным движениям… Маркс оставил себя настежь открытым для критики из-за пренебрежения в своем социальном анализе специфическими интериндивидуальными акциональными процессами. Фрейд же отказался переступать за пределы границ отдельного организма.» (Психодрама., с.24). И далее «Маркс видел человека как члена общества, а борьбу внутри общества – как его неизбежную судьбу. Фрейд смотрел на человека как на путешественника, проходящего путь от рождения до смерти. Окружающий космос был разбит вдребезги. Я вернул человека во вселенную» (Социометрия, 1958, с.263).

Исторически Морено оказался одним из первых, кто попробовал создать духовную психотерапию (наряду с К.-Г.Юнгом, Р.Ассаджоли) и первым, кто при этом основывался на христианстве — разумеется, понятым своеобразно.